Камо грядеши

      Около шести часов утра Слава слышит, как в замочной скважине поворачивается ключ.       «Ну вот и все», — мелькает у него мысль, выражающая и правда абсолютно все. — «Это Паша, и, скорее всего, с ментами, сейчас надо вставать… Мирона разбудят, только заснул. Интересно, вещи дадут собрать?». Если бы у него остались силы, он бы посмеялся над собственными мыслями, но вчерашняя ситуация эмоционально выжрала его до самого дна. Ему было трудно как-то определить то, что он чувствует, и Карелин предпочел «ничего».       — Слава? — в комнату вошел Павел Сергеевич. Выглядел он так, словно пил три дня подряд, а потом еще отработал смену. На его лице отразилось слабое удивление. Карелин сидел на диване, обнимая Мирона, который, укрытый одеялом, спал, уткнувшись носом Славе в шею.       — Ну да, это вполне логично. Надо поговорить. Чем быстрее, тем лучше, — Павел еще раз окидывает их безразличным взглядом и удаляется на кухню.       — У нас всю ночь в больнице торчали менты, — как-то совершенно нехарактерно для себя выдает Павел, когда Слава, наконец, появляется на кухне. Мирон, к счастью, спал достаточно крепко, чтобы не заметить исчезновение Карелина.       — Надо думать, — соглашается Слава.       Паша ставит чайник и гладит кота. На часах шесть утра.       — Паш… — обращается к нему Карелин, когда тот, налив себе чашку крепкого кофе, усаживается за стол.       — Слава, я устал. Что ты мне сейчас прикажешь делать — звонить в полицию и рассказывать, что человек, которого они ищут, здесь? Или сначала мне нужно позвонить Евгении? Рассказать о произошедшем ей, а она уже пусть разбирается, поскольку вот это, — он кивком указывает на дальнюю комнату, — это уже не моя компетенция.       — Подожди, Паш, давай просто подумаем, не надо никому звонить.       — Да что ты говоришь? — с раздражением огрызается тот. — Тебе не кажется, Слав, что это уже слишком далеко зашло? То есть… Ты мне нравишься. Ты очень хороший товарищ, но я уже не уверен, что помочь тебе было правильным решением.       — Паш, а что с ним? Ну, с этим врачом?       — Ну, что, мне рассказали, что его увезли на скорой, — «Невероятная отвлекаемость», — думает Слава, но слушает с замиранием сердца. — Глаз спасти не удастся, это точно. Но ему придется перенести несколько операций по восстановлению внутренних тканей, ну и так далее… Там много подробностей, они тебе ничего не скажут.       — Бля, — протягивает и выдыхает Карелин, расслабляясь и прикрывая глаза. — Слава яйцам.       — Что? В смысле, слава яйцам? Человек лишился зрения!       — А? Да нет, я о том, что… Мы думали, там уже все.       — Что значит «все»? Это очень, крайне неприятная травма, и он потерял какое-то количество крови и испытал невероятную боль, поверь мне, потому что нашли его только спустя пять-десять минут, в ужасном состоянии. Вот если бы прошло больше времени, и он самостоятельно вытащил эту ручку, если бы начался сепсис…       — Мы просто считали, он умер, — с какой-то тревогой, свойственной больше детям, делится Слава, но Павел Сергеевич только качает головой.       — Давай не уходить от основного вопроса. Вас ищут, и…       — Нас?       — Ну конечно вас, Георгий Андреевич дал вполне четкие показания. Мирон на него напал, ты при этом присутствовал, а потом вы сбежали. Так что ты тоже влип, Карелин.       — Слушай… — до Славы вдруг доходит. — Паша, это вообще только одна часть истории!       — Неважно, Слава. Я был в больнице, меня просили предоставить историю болезни. Я предоставил, и я не мог этого не сделать. Там было соглашение и договор, там указан телефон Евгении. Понимаешь, что она, скорее всего, уже в курсе? И куда она поедет после этого? А я тебе скажу — ко мне, в больницу. Больше некуда. Давайте не будем тянуть кота за хвост. Я и так уже сообщил полиции, что не знаю о вашем местонахождении, но почему-то догадаться было не сложно.       — Ты не знал наверняка, так что это не ложь. Нет, — быстро отвечает Слава, — подожди, Павел Сергеевич, послушай, ты же наверняка понимаешь, что не все так просто? Ты же видел Мирона в последнее время, он был вполне адекватен, так?       — В последнее время, — соглашается Паша. — А до этого за ним были замечены агрессивные эпизоды, направленные на медицинский персонал, в частности на Георгия Андреевича, и…       — И? А кто, кроме Георгия Андреевича, это может подтвердить?       — Что ты имеешь в виду?       — Мирон рассказал мне вчера все, что с его самого первого вечера там этот ваш ночной доктор колол его галоперидолом и избивал, довел до состояния этой комы, или аутизации, да похер, неважно, а когда Мирон очухался, он продолжил в том же духе!       — Слава, ты что, — Павел смотрел на Карелина, как на умалишенного. — Если вы это вчера придумали, чтобы снять с себя какие-то обвинения, то…       — Нет!       — Почему тогда Мирон об этом не говорил? И записи об инъекциях галоперидола есть только в первые дни его пребывания. А потом ничего.       — Не знаю я ничего про записи, знаю, что Мирон мне вчера рассказал. И тут уже сложнее, я думаю, что если бы не вчерашнее, он так и продолжал бы молчать, но это отдельная тема, и…       — Давай предположим, только предположим, что это действительно так, — Паша, включившись в происходящее, взял листок и ручку. Щелк. Фиксировать информацию в системном порядке ему всегда было удобнее. — Получается, вы говорите, что Георгий Андреевич его избивал и закалывал галиком, да? С первого дня, правильно?       Павел считал, записывал, что-то прикидывал, вспоминал собственные наблюдения и, наконец, сложил в голове картинку.       — Но… Да, симптомы, схожие, и это объясняет, почему даже изменения в терапии не помогали. Но тогда получается, что отравление организма уже на четвертой стадии. Смотри, оно обычно проходит так… — какое-то время Паша объяснял Карелину, рисуя какие-то схемы и рассказывая о каждой стадии отравления. — Понимаешь? И теперь очень сложно сказать, что будет дальше.       — То есть… В каком смысле — летальный исход? Нет, ну как же, он выглядит нормально, мы разговариваем, он даже смеется, как будто идет на поправку.       — Ну, на позитивном эмоциональном подъеме может быть и такое, но ты представь, сколько в нем этой дряни.       — Делать-то что?       — Чистить. Срочно. С сегодняшнего дня. И не факт, что это поможет, потому что…       — Паша, — Карелин, повышая тон, все еще не теряет надежды достучаться, с жаром доказывая свою позицию, а еще он совсем не хочет слышать, что Федорову это не поможет, — я верю Мирону. Попробуй допустить, что все действительно так, как я тебе говорю. Ты очень адекватный врач. На моей памяти ты уже нарушил одно соглашение, правда? И это не стало ошибкой, поверь мне. Для тебя же всегда первостепенным было его состояние. Давай, пожалуйста, сохраним это как первостепенное. Он… проснется и сам тебе еще раз все расскажет. Слушай, я и сам, конечно, поначалу выбирал не лучшие способы для воплощения своих планов в жизнь, признаю, да. Но я никогда не врал, тем более, во вред. Помоги нам еще раз.       — Да что ты мне предлагаешь? — Павел Сергеевич начал раздражаться. Он запутался в этой ситуации, а времени разбираться было недостаточно. — Скрывать вас здесь, врать полиции? Проводить детоксикацию на дому? А потом что, понять и простить? Слава, подумай, что потом?       — Потом… — И вдруг Слава улыбается. — А я знаю, что потом. Дай несколько дней. Пару. Ну, может три. Стой, не перебивай. У вас есть охранник, Петрович, помнишь?       — Допустим.       — Он говорил, что пациенты не раз уже ему жаловались на этого Андреича, говорили, жесткий тип, ну там много чего он рассказывал. Если я соберу доказательства того, что этот ваш психопат действительно издевался над пациентами, и у нас будут… ну эти… свидетельские показания. И тогда ситуация будет выглядеть совершенно иначе! Да?       — Я не знаю, — как и говорил раньше Карелин, Паша — опытный психиатр. И какое-то внутреннее чутье, и собственные воспоминания о том, что все становилось хуже после ночных смен, рождают в нем сомнения. — Подожди. Дай мне подумать.       Павел смотрит на Славу с сожалением, встает и подходит к окну. Последнее предложение Славы заставляет его задуматься — ведь если бы это была наскоро сочиненная история, то вряд ли бы там фигурировали другие люди. А Петрович… Петрович нормальный мужик. Простой, конечно, но с понятиями и врать бы не стал. Уточнить у него происходящее не составит большого труда. С другой стороны — показания пациентов…       — Это будет сложно, — вдруг выдает Паша. — Тогда давай так… Минуту, — он достает из кармана телефон, тихо чертыхается и прикладывает палец к губам, прося Славу какое-то время помолчать. — Да. Да, добрый день. Конечно в курсе. Понимаете… Дело в том, что я сам приехал только сегодня ночью, вызвали в связи с этим происшествием… Нет. Кто это? А… К сожалению, я его не знаю, — он внимательно смотрит на Славу, принимая в голове какое-то важное решение. — При мне — нет. Его же не было в списке допущенных посетителей. Приходил всего один человек, назвался Евстигнеевым, и вот буквально два дня назад должен был зайти к Мирону Яновичу. Да. Знаете… В больнице, я думаю, встречаться смысла нет. Я встречу вас на автостанции, хорошо? Там просто сейчас переполох, нестабильные пациенты, ну и… Все обсудим. Да, конечно, все данные. Хорошо. До встречи.       — Женя? — спрашивает застывший Карелин.       — Да. Значит, так. Как ты понял, я только что сказал ей, что тебя в глаза не видел и вообще не знаю, кто ты. Разыграем твою первую ситуацию, ты соврал, назвавшись Иваном Евстигнеевым.       — Это зачем?..       — Это затем, что Георгий Андреич, если ты помнишь, тебя не пустил в первый день. А если сейчас выяснится, что я еще и знал о том, что ты приходишь к Мирону… Я уже дал первичные показания о том, что не в курсе. Сказал — Евстигнеев, значит, можно. Непосредственно документы должен был проверить уже дежурный врач. Блин. Очень сложно. Подожди ты, давай последовательнее. Женя. У меня с ней хорошие рабочие отношения, так что я встречусь с ней вне больницы, сошлюсь на что-нибудь. Расскажу классическую версию истории. Но ты должен понимать, — Паша вздыхает и снова ставит чайник, — что, в таком случае, у тебя действительно есть всего несколько дней, потому что уже сегодня Мирона объявят в розыск. Понимаешь, да, что это не какой-то там игровой квест? Провалишь — и все.       — А… в случае, если не получится, что ему светит? И мне?       — И мне. За дачу ложных показаний. Не знаю, Слав, я же не юрист. Мирону, в лучшем случае, принудительное лечение, только уже не по договору, а в специальной психиатрической клинике для осужденных. Это в лучшем случае. Поэтому, Слава, раз ты так уверен… Если ты действительно считаешь, что сможешь собрать показания, то делать это надо как можно быстрее. Я тебе тут не помощник — мне и так в ближайшие дни светит официальная дача показаний, я же его лечащий врач. Я сейчас срочной доставкой закажу все, что нужно для чистки. Расскажу, что делать, поставлю Мирону капельницу и уеду. Сегодня оставайся с ним. Первичная детоксикация проходит не всегда гладко, так что… Я вечером приеду, помогу. Понял? Ох, мать вашу…       Слава испытывает к Паше смешанные чувства — он восхищается его преданностью своему делу, тихо радуется тому, что тот не обладает упрямством и способен трезво взглянуть на ситуацию, несмотря на то, что объяснял Карелин сбивчиво и непоследовательно. «Психиатрическая выдержка», — думает он. А еще он ощущает жгучий стыд за то, что втянул его во все это. Единственное, о чем Слава не думает — это о себе. Если этот случай получит огласку, то вся эта история с посещениями выплывет наружу, и то, что он торчал у Мирона черт знает сколько времени, и то, что стал соучастником преступления. А еще он совершенно не думает о том, что же произошло между ними там, в том парке. Карелин натурально вытесняет это воспоминание, однако действует так, словно все уже решил.       — Я сейчас все закажу, привезут часа через два. Ты бы поспал пока. На тебя смотреть страшно.       — Я не могу спать, — тон у Славы как будто возмущенный. Это переводится как: «Неужели ты не понимаешь, как можно спать, когда тут ТАКОЕ».       — Да и черт с тобой, тогда тебя просто вырубит в какой-то момент. Молись, чтобы он был подходящий, — Павел уже устал сбивать Славины истерики. — Судя по твоим рассказам и по пустой бутылке моего коньяка, у вас была та еще ночка. Потом расскажешь, в красках, если уж тебя так торкает от подобных переживаний. Иди, закрой глаза хоть на какое-то время.       Он кивает, вспоминая, что только что радовался подобному рационализму, оставляет Пашу перед ноутбуком, а сам возвращается в комнату. Прошлая ночь кажется какой-то мешаниной из истерики, паники, безысходности и отчаянного желания что-то сделать. Они оба были слишком взвинчены, чтобы принимать какие-то решения, чтобы просто подумать. Поэтому предположение Паши о том, что они, якобы, выдумали эту ситуацию, кажется Карелину смешным. Выдумали, да. Как же. Просто так взяли и выдумали.       Мирон все так же спит на диване, и, судя по всему, очень крепко. Слава садится рядом и берет его руку. Карелин помнит, что тащил его туда практически силком, умоляя не делать ничего, что может как-то усугубить ситуацию. Мирон еще долго не мог успокоиться, и Славе пришлось обнять его, укрыть одеялом и постоянно, непрерывно что-то рассказывать. Он обещал, взахлеб, что все будет хорошо. Теперь надо как-то отвечать за свои слова.       — Ну и досталось тебе, Мирон Янович, да? — шепотом произносит он. — Я прошу только об одном, дай мне возможность помочь тебе. Я думаю, у меня получится. Оно же того стоит. А когда тебя отпустит, — а с языка так и рвется «если», особенно после слов Павла. Но он с остервенением тушит в себе эту мысль. — Когда тебя отпустит, мы еще посмеемся над этой ситуацией. Хочешь, фит замутим, про дурку, а? Ты только возвращайся. Хватит уже блуждать там, внутри. Я теперь без тебя вроде как… не хочу. Договорились?