Глава 16.
16 октября 2017 г. в 12:46
— Ты как? — Слава возвращается на кухню.
— Нормально, — кивает Мирон. Он выглядит очень уставшим.
Со Славиной подачи они перемещаются в комнату, на диван. Мирон садится, обняв руками колени, прям как раньше, на «своем месте» в палате психиатрички, под подоконником, и Слава устраивается рядом. Он впервые так растерян. До этого он за собой такого не замечал, но сегодня он увидел другого Мирона — жесткого, не прощающего предательства. Слава понимает, что ситуация двойственная, и Федоров противоречит даже сам себе в какой-то степени. Ведь не так давно он просто махнул рукой на все эти обсуждения и был уверен, что это именно он всех подвел. А сейчас, видимо, что-то изменилось в его мнении. Что, интересно?
— Можно я спрошу? Скажи, почему ты с ней так разговаривал? — и тут же объясняется, под вопросительным взглядом Федорова. — Ты же раньше говорил, что это ты подвел ее и всю вашу бригаду, но сегодня твоя позиция была совсем другая.
Федоров кивает, склоняет голову и смотрит на Славу так выразительно, что у него внутри все сжимается. Карелин думает, что Мирон мог бы общаться одной только мимикой, настолько она красноречива.
— Слава, я могу задать тебе тот же вопрос, — Мирон почти незаметно улыбается. — Ты недавно говорил, что к ней можно обратиться за помощью, что можно решить все, просто обсудив детали, однако… Ты чуть не ударил ее. Я же видел.
— Нет, это другое, — поспешно пытается оправдаться Карелин, даже не понимая, с какой целью. Возможно, по привычке. — Просто она действительно вела себя, как будто здесь ей кто-то должен, но это же не так.
— И ты просто не стал терпеть несправедливость, — все так же мягко улыбаясь, Мирон будто бы соглашается с ним. На самом деле, он думает об этом уже какое-то время, в конце концов, он и сам заметил за собой эту перемену. Времени на поиск ответа он затратил совсем немного. Он четко, до мелочей помнит этот момент. Он прокручивает его в голове в режиме слоу-моушн, особенно детали — как Слава едва заметно меняется в лице, как вытирает руки, как хватает Женю, каким тоном произносит «Теперь ты послушай». Тогда Мирона торкнуло, и как будто иглой в мозг вонзилась мысль о том, что у него в окружении есть такие люди, как Слава и такие, как Женя. Одни из них что-то от него хотят, другие не ждут взамен даже благодарности. Одни — рядом, другие — всего лишь гости. И кому-то из них Мирон доверял свою жизнь, а кого-то принимал как данность. Получается, в этой схеме есть переоцененные и незаслуженно обделенные, и этот ебаный пазл складывался абсолютно неверно. Правда, как это все перевести на русский язык, как объяснить это Славе он пока не знает, но, тем не менее, пробует.
— Я просто понял, что действительно не обязан оправдываться. Есть люди, с которыми стоит чем-то делиться и которым стоит доверять. Раньше у меня было ощущение, что я окружен своей семьей, что те люди — полностью мои. А потом появился ты, и я понял, что я нихуя не понимаю в людях, — и добавляет, только уже другим, шутливым тоном, будто оправдываясь в своем признании. — Ну и, конечно, я не стал терпеть несправедливость.
— Ох, — только и может выдать Слава. Он услышал ответ на свой вопрос, но ожидал, на самом деле, чего-то другого.
Ему было очень легко взять Мирона за руку там, на кухне. В тот момент, как казалось Славе, это было оправдано ситуацией. И он напряженно думает, как бы оправдать это действие сейчас. Но вместо этого он садится чуть ближе, обнимая Мирона и притягивая к себе. Объяснений своему поведению он больше не ищет, он просто делает то, что хочет. Федоров расслабляется и укладывает голову Славе на плечо и слышит, что мотор Карелина в клетке ребер бьется куда быстрее положенного. Слава как-то очень мягко и незаметно для себя вошел в такое состояние — когда ему необходимо знать, что Мирон рядом, что с ним все в порядке и главное, что он, Слава, ему нужен. Хоть в какой-то степени, хотя бы сейчас, пока это требуется. Что будет дальше, — а мелькает и такая мысль — ему плевать.
— А теперь ты разбираешься в людях? — Слава не знает, что еще спросить, комок мыслей в голове слишком тугой, чтобы распутать его и задать какой-то действительно интересующий его вопрос.
— Нет, но я разобрался в тебе. Ты — моя кислородная маска, — отвечает ему Мирон на одном дыхании и прижимается лбом к щеке Славы.
— Мирон, слушай… — тут же отзывается он, и Федоров резко поднимает голову с его плеча и садится прямо, глядя куда-то перед собой.
— Я понял.
— Нет, нет, да подожди ты. Я… Да твою ж мать, что так сложно-то, — с безысходностью произносит Слава и за плечи разворачивает Мирона к себе, при этом в его глазах, помимо теплого лампового света, отражается смятение. — Ты же наверняка знаешь, я не просто так… То есть… Где твоя суперспособность понимать без лишних слов?..
— Перестань, — просто говорит ему Федоров и прерывает Славины страдания. Ситуация кажется ему комичной пародией на то, что произошло тогда в парке. Мирон сам сокращает эти сантиметры между ними, целуя Карелина куда более уверенно, чем в прошлый раз. Слава застывает с распахнутыми глазами, однако оцепенение спадает, как только он чувствует ладонь Мирона на своем затылке. Не ответить на поцелуй невозможно, а отвечать не хватает воздуха. Слава думает о том, что у Федорова очень сухие губы и горячее дыхание. В животе у него не бабочки, — какие нахер бабочки — там искрит проводка. А Мирон ничего не думает, он просто наслаждается моментом, зарываясь пальцами в его волосы, забирая всю инициативу себе, наслаждаясь тем, как Слава отвечает ему, повторяя каждое его движение. Они целуются долго, со вкусом, не давая толком вдохнуть, и откуда-то берется чувственность и нежность. В этом поцелуе все, чего им сегодня не хватило в разговоре — признание Славы, искренность и доверие Мирона, абсолютная естественность происходящего.
Федоров отстраняется, когда уже сам не может нормально вдохнуть — и так перехватывает, а тут еще и Слава, отрываться от которого нет никакого желания.
— Мир, — голос рвется, и Слава мягко трется о шершавую щеку, не желая увеличивать расстояние, отпускать Федорова куда-либо от себя.
— Знаешь, тогда, в парке, — тихо рассказывает Мирон ему на ухо, — я сначала подумал, что это была просто шоковая терапия. Мне до последнего не было видно. Я не хочу, чтобы ты думал, что это происходит потому, что ты сейчас единственный, кто у меня есть.
— Я знаю. Это сложно. Многообразие не следует предполагать без необходимости, бритва Оккама. Я объяснял себе свое поведение и свои чувства относительно тебя таким количеством вариантов… Каждый из них казался верным. А истина оказалась в простоте.
— И вот это. Это — самое главное. Ты, твой образ и твоя суть — это разные вещи. Это безумно красиво, Слава. Ебать всех в рот, на деле быть своим парнем и периодически вспоминать Ницше и Оккама.
Слава только пожимает плечами.
— Я все же думаю… Сейчас ситуация все еще очень напряженная. Ты поговорил с Женей, вы все прояснили, нам еще не ясно, как все пройдет с нашим планом… Столько всего еще надо сделать и, главное, довести тебя до состояния стояния, да? — снова начинает шутить Карелин, и Мирон в ответ только закатывает глаза. Типично скрашивать неловкость иронией. Однако тема, затронутая Славой, подобных вещей не терпит. — Я хочу сказать, что ты уже знаешь, что я чувствую. И что я никуда не уйду. И… я безумно хочу рассказать тебе обо всем этом, но… Не нахожу слов. Не сейчас.
— Я понимаю. Когда это все закончится, мы вернемся к этому разговору.
«И не только», — тут же мысленно дополняет фразу Мирон.
Они откладывают это эмоциональное нагромождение, чувства и мысли, в которых еще не успели разобраться. У обоих есть страхи, о которых говорить сейчас глупо и совершенно бессмысленно. Слава боится, что Мирон отвечает на его чувства из благодарности, что это результат его сломленного стального хребта, нынче безумно хрупкого. А Мирон боится того, что в очередной раз он может бездарно проебать то, что у него есть. Он не умеет выражать чувства. Да, он хорошо оперирует словами, и у него есть набор шаблонных действий в ситуациях взаимной симпатии. Но это для всех, а со Славой он уже привык говорить искренне и даже не думает о своем отношении к нему в таком ключе — «взаимная симпатия». Очередная суперспособность — лепить эпитеты — теряет вес, проигрывая чему-то настоящему.
И, хотя они договорились взаимно закрыть глаза на возникающие неловкости, засыпают они все-таки вместе, в совершенно неудобной позе — диван маленький для них обоих, и во сне Мирон жмется к Карелину. А с утра Слава небрежно целует его, прежде чем сказать «Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?». Жест выходит привычным. Приносит ему крепкий чай, сидит с ним на кухне. Они разговаривают тихо, чтобы не разбудить Пашу, пришедшего со смены, который только и успел, что отдать Славе сим-карту и показать, какую склянку вешать на капельницу сначала, а какую — после. Они договорились взаимно дождаться какого-то общего облегчения ситуации, но Мирон все равно сжимает Славину руку, пока тот сидит с ним во время капельницы.
Карелину кажется, что произошла какая-то волшебная вещь, не меньше. Они отложили разговоры, будто переступив через них. Славе это очень понятно. Он всегда тушевался при слове «встречаться».
«Это как?», — всегда думал он. — «Предложение быть вместе звучит как „Все, с этого момента я официально могу до тебя домогаться“, бред, полный бред. Брать и делать, да — да, нет — нет».
— Знаешь, я хотел сказать тебе, но не было случая. Точнее, я не знал, зачем это говорить. Я помню, что ты приходил ко мне каждый день, пока я был в отключке.
— То есть? — Слава непонимающе хмурится.
— Мне об этом сказал не Паша. Я слышал все, что ты мне рассказывал. В основном, это были какие-то бредни, конечно, но я по-настоящему испугался, когда ты вышел из себя. Я почему-то думал, что ты больше не придешь.
— Глупости, — Слава качает головой. — Неужели не понятно, что я и сам был напуган до чертиков в тот момент?
— Понятно, — после небольшой паузы отмечает Мирон.
Они все еще существуют в разных мирах. У Мирона — жестокая, суровая реальность, не без своих прелестей, однако не приветствующая альтруизм. Всегда есть «надо», всегда есть причины, всегда самодостаточность — на первом месте. Кто-то когда-то сказал ему, что с такой политикой он скорее биоробот, чем человек. Мирон доказывает обратное, выявляя и выжигая на корню свои слабости. Единственное, что у него было — друзья. Он считал это настоящим, потому что никогда не знал другого. Славина картина мира фиксируется на таких вещах, как «хочу», без страсти к рефлексии, просто и быстро делать то, что считает нужным. Помочь, быть рядом, просить о помощи самому, когда это требуется. В Славиной картине мира люди являются настоящими людьми, которые совершают ошибки, имеют свои слабости, знают об этом и иногда их подкармливают. Но друг в друге они, тем не менее, находят нечто, недостающее им обоим. Схожести и различия делают отношения любого рода между ними, будь то дружеские или конкурентные, ядерными, а химия, возникающая при столкновении этих двух характеров, нещадно прогибает даже формулу метамфетамина.