Камо грядеши

      «Черт, ну и что теперь делать?», — думает Карелин по дороге домой. Петрович, конечно, согласился с ним встретиться, внимательно выслушал, пообещал помочь. Однако, оказалось, что информация, которой он обладает, в крайней степени недостаточна. Охранник назвал пару имен с фамилиями, а остальных смог описать, но по этим кратким зарисовкам найти кого-то было практически невозможно.       Славу подвело то, что он не продумал схему до конца и с таким остервенением вцепился в эту идею, что совершенно забыл о деталях. Два человека, которые, возможно, и не смогут с ним поговорить. Все данные он сбросил смской Паше, попросив достать архивные истории болезни и найти их адреса. Если все получится, это будет уже что-то. Однако, был вариант намного проще. Пока Паша копается в архиве, есть смысл поговорить с Мироном, и желательно не по телефону.       — Ну, что? — Мирон встречает его практически у дверей. Слава точно знает, что Федоров нервничает не меньше, хотя и старается этого не показывать.       — Честно сказать, все не так просто, как хотелось бы, — он сбрасывает ботинки и проходит на кухню.       — В смысле?       — Петрович назвал всего два имени. Остальных смог кое-как описать. Я, конечно, спрошу у Паши, но вряд ли он сможет их идентифицировать, — Слава пожимает плечами, вспоминая описания, которые дал Петрович. — По его словам был один светленький такой, с носом, и еще один, как ему кажется, грузин. Ну, сам понимаешь… Я спрошу, конечно… Но ты не переживай. Мы что-нибудь придумаем. Может, и хватит двух человек. Я бы съездил в город, проконсультироваться с юристом. Иди сюда, — и он за руку притягивает Федорова к себе. Они стоят, обнявшись, несколько минут, прежде чем Слава решается спросить.       — Мир… Слушай. Мы, конечно, сделаем все возможное. Но есть вероятность, что двух человек может оказаться мало. Это если они еще решат со мной поговорить.       — Я понимаю. Ну, тогда… Не знаю, — он мягко высвобождается из Славиных объятий и облокачивается на подоконник. — Тогда рано или поздно меня все равно найдут.       — Нас найдут.       — Нас, — соглашается Мирон.       — Можно же все-таки пойти по пути наименьшего сопротивления, — робко предлагает Слава.       — Что ты имеешь в виду?       — Ну… Можно позвонить Жене, и…       — Нельзя.       — Послушай, Мирон, это же глупо. Я понимаю все твои чувства, правда, и понимаю, что ты не хочешь с ней связываться, но она может помочь. У нее есть знакомые адвокаты, настоящие профессионалы, которые смогут собрать факты и доказательства, и она сказала, что можно будет не только снять с тебя все обвинения, но еще и сразу подать встречное заявление, — Слава говорит быстро, стараясь, чтобы его слова звучали максимально убедительно, боясь, что Мирон прервет его. Но он выслушивает до конца.       — А вы уже обсудили всю концепцию, — голос Федорова звучит напряженно. — Слава, я не хочу иметь с ней ничего общего. Я знаю все, что ты скажешь, но я не могу. Я просто не могу.       — Мирон, это принципиальность. Оно того совершенно не стоит. Может, есть смысл хотя бы один раз пересмотреть свои приоритеты? От этого, в конце концов, зависит твое будущее. Мое будущее, — Слава почему-то все еще не может произнести «наше». Морально он устал настолько, что спорить просто не готов, а Федоров все так же упрямо молчит в ответ.       — Хорошо. Ладно, — Карелин сдается быстро. Спорить с Мироном — дело бесполезное, это он уже усвоил. Может, стоит дать ему время все обдумать, а пока что заняться тем, что есть. Но ситуация, в которой они сейчас находятся, кажется ему очень шаткой. — Тогда я заодно буду думать, как вытаскивать тебя из ментовки. Почку продам, оплачу залог.       — Слава, — он смотрит на него с прищуром, внимательно, поджав губы, и качает головой. — Не надо так.       И имеет он в виду совсем не продажу органов с благой целью, а методы донесения информации. Карелин умолкает окончательно. Нет, он бы мог привести тонну аргументов, мог бы настоять, но слишком хрупко на сегодняшний день то, что есть между ними. Теперь приоритеты расставляет Слава.       — Хорошо, все. Прости. Я тебя понял.       Паша сбрасывает адреса через полчаса, и Слава, все еще чувствуя напряжение и неловкость, собирается и уходит.       Мирон остается один. Он ходит по квартире, гладит кота, изучает Пашину библиотеку. Он думает о том, что снова его поведение навлекает одни проблемы, о том, что он научился принимать помощь, а теперь еще надо учиться находить компромиссы. Хотя в данной ситуации — о каком компромиссе может идти речь? Он сделал выбор. Он принял решение. Шаг назад — это даунгрейд, это непозволительно.       По первому адресу дверь Карелину открывает улыбчивый старичок в очках с толстыми стеклами. «Ничего себе псих», — думает Слава. Увидев его на улице, Карелин никогда бы не подумал, что перед ним пользователь услуг психиатрии.       — Добрый день, Яков Абрамович. Меня зовут Вячеслав. Я бы очень хотел…       — Если вы опять о Боге, то мне больше не нужно.       — Нет-нет, что вы…       — И я о том же.       — Я не о Боге…       — И совершенно правильно. Абсолютно. А о чем вы?       — Я бы очень хотел поговорить с вами об одном враче из психиатрической клиники. Георгий Андреевич. Я в курсе его обращения с пациентами, и…       — Откуда вы знаете?       — Откуда я знаю что?       — Как меня зовут?       «Вот это пинг», — думает Карелин. Он тяжело вздыхает и еще раз обстоятельно рассказывает историю, добавляя новые подробности о том, что он из социальной службы больницы, проводит опрос относительно качества работы врачей. Особенно его интересует Георгий Андреевич, на которого, по Славиной версии, неоднократно поступали жалобы. Старичок внимательно его выслушивает, активно кивает, а потом открывает перед ним дверь.       — Проходите.       Карелин рад настолько, что даже забывает снять ботинки. Яков Абрамович ворчит что-то про «типичных медиков», но замечания ему не делает, жестом приглашая в комнату. Слава застывает на пороге. Комната захламлена до предела. Везде высятся стопки книг, газет, журналов. На стенах почти нет обоев, — остались какие-то куски — по полу разбросаны мелкие детали от какой-то страшной, гигантской машины, которая высится на столе посреди всего этого великолепия.       Старичок освобождает пару стульев, аккуратно складывая журналы на пол, а затем открывает небольшой комод, достает пепельницу и две самокрутки. Одну из них протягивает Славе, жестом приглашая его присесть.       — Спасибо, я не курю, — отвечает Карелин и садится.       — Вы меня обижаете, молодой человек, это лучшая сатива во всем районе.       У Славы глаза на лоб лезут от такой гостеприимности, и он позволяет себе улыбку.       — Я сейчас при исполнении, — доверительно сообщает он Якову Абрамовичу, — но спасибо большое за предложение.       — Возьмите. Как только перестанете исполнять — обязательно попробуйте, — и сам закуривает, смачно втягивая дым и сжигая примерно треть самокрутки за один раз. — Так о чем вы хотели поговорить?       — О Георгии Андреевиче, — Слава прячет косяк в кошелек. Отказывать старичку он не хочет. — Неоднократно поступали жалобы на его непрофессиональное обращение с пациентами.       — Ужасно, ужасно… Знаете ли вы, уважаемый Вячеслав, что такое сульфазиновый крест?       — Нет, не слышал.       — Это ровно четыре укола взвеси серы в сочетании с растительным маслом. После такой инъекции действительно чувствуешь себя распятым. Двигаться не можешь несколько часов, — он делает еще одну такую же затяжку. — И тебя лихорадит так, что только и жди чумного доктора.       — Это методы Георгия Андреевича? — Слава слушает и морщится от неприязни к подобному подходу.       — Это — методы, я бы так сказал.       — Понимаете… Один мой хороший знакомый, тоже пациент, — Слава несколько запинается, но решает сменить тактику опроса: обычным методом, видимо, ничего не добьешься, — очень сильно пострадал от его жестокости. И мы бы хотели написать заявление в полицию, но нам нужны свидетели. Вы сможете подтвердить, что этот врач издевался над пациентами, над вами в частности?       — Кто гарантирует, что полиция не решит, что мы издеваемся над ними?.. И потом, вы, Слава, очаровательный юноша, очаровательный, но, увы. Вы приходите ко мне за веселыми папиросками, а после предлагаете прогуляться в полицию? Вячеслав, где ваша логика?       Славе в иной ситуации было бы очень смешно, но сейчас в нем что-то обрывается. «Пиздец. Действительно, где моя логика?». Поняв, что ничего здесь не добьется, он скомкано прощается и направляется по следующему адресу. Он звонит в звонок, и тут же слышит за дверью какую-то возню и как будто шипение.       — Добрый день! Извините, пожалуйста, я из больницы… Я хотел бы с вами поговорить!       Спустя минуту он понимает, что его упорно игнорируют.       — Да сука! — он с силой ударяет кулаком в дверь.       — Добрый день, молодой человек, — слышит он за своей спиной и совсем не спешит оборачиваться. — Могу я спросить, что вы здесь делаете?       — Пришел навестить друга.       — Будьте добры ваши документы.       Эту историю, про второго пациента, он узнает позже. Она бы показалась ему ужасной или отвратительной, если бы у него сейчас не было своей собственной. Соседи вызвали участкового, поскольку слышали из квартиры шум и крики. Мужчина, пациент, проживающий там, в тот самый момент, когда Слава пытался до него достучаться, убил свою жену.       «Хорошо же его жене», — Слава сидит в обезьяннике, уставившись в одну точку, отключившись от реальности, в которой он уже заебался находиться. — «Ничего решать не надо. Все уже за тебя решили. Блять. Что делать? А что я могу сделать?». Он находится в каком-то странном оцепенении, отказываясь понимать и принимать происходящее. Он винит себя за то, что в очередной раз не подумал, куда суется, не подумал о безопасности. Тут же ассоциативно приходит мысль о том, что в бумажнике, который у него изъяли, лежит самая лучшая сатива во всем районе от Якова Абрамовича.       — Вячеслав? Пройдемте.       А дальше долгая беседа со следователем, напоминание о том, что он уже неоднократно привлекался за мелкое хулиганство, затем предъявление обвинений в сокрытии преступника в лице Федорова Мирона Яновича и в хранении наркотических веществ.       «Да не так уж там и много, вообще-то», — думает Слава. Паники у него нет совершенно, только какое-то полное опустошение и безнадежность. Он, было, пытается сказать себе, что рано опускать руки, надо что-то делать, но тут же вспоминает, что он уже сделал достаточно и в итоге оказался здесь.       — Можно до того, как вы начнете совершенно бесполезно выжимать из меня какую-то информацию, я сделаю звонок? Я же имею право на один звонок?       — Вячеслав, — следователь хмурится, и качает головой. — Выжимать информацию… Вы слишком доверяете стереотипам. Зададим вопросы, ответите — хорошо, не ответите — что же поделать. Отправитесь обратно в обезьянник. Дальше уже будем решать, что с вами делать. Но право на звонок — да, несомненно. Оно у вас есть.       — Ничего себе. Вот так просто?       Следователь ничего не отвечает. «Обиделся, наверное», — думает Слава и сжимает телефон в руках. Единственный номер, который забит в памяти этой сим-карты — Павла Сергеевича. Слава мысленно очень долго перед ним извиняется и все же набирает номер.       — Вечер в хату, Паша.       — Слава? Не понял, — голос Павла на том конце трубки звучит крайне удивленно.       — Это я тебе так тонко намекаю, что немного влип.       — Слав, ты где?       — В полиции.       — Блять, Слава, как так?!       — Да как-то так.       — С тобой все нормально?       — Даже не знаю. Ну, вроде не бьют. Хотел сказать тебе, ну и передай дальше, само собой.       — Что ты будешь делать? Мне прийти?       — С ума сошел, сиди, пиши бумажки. Думай, пожалуйста, в первую очередь о своих профессиональных обязанностях, — Слава едва заметно старается сделать акцент на последнем предложении. — Так, просто сообщаю. Ты же понимаешь…       Павел понимает, что в данный конкретный момент никто не знает, какому именно Паше звонит Карелин, а если он туда припрется, то связь врача того же отделения, откуда и Георгий Андреич, покажется подозрительной. К тому же Мирон останется один, а у него еще как минимум две капельницы до среза динамики состояния, и это не обсуждается. Это ему ясно дал понять Слава.       — Я тебя понял.       — Давай, до связи.       Слава выключает мобильник и возвращает его сотруднику полиции. Когда начинается официальная процедура допроса, он не говорит ни слова. Не реагирует на объяснения о том, что статья 316 УК РФ, звучащая как «Укрывательство преступлений», пророчит ему лишение свободы от шести месяцев до двух лет. Карелин почему-то глупо хихикает над словом «укрывательство».       «Дурацкое какое-то, не могли „сокрытие“ написать. Бездари».       — Мирон, — зовет Павел Сергеевич прямо с порога, и Федоров тут же показывается из комнаты с чашкой в руках. Паша начинает рассказывать быстро, сбиваясь и путаясь в словах, — у нас проблемы. Слава попал в полицию, не знаю как, он не сказал. Я думаю, он хочет, чтобы ты уехал как можно скорее, и не…       — Что? — он смотрит на Пашу и чувствует, как у него начинают мелко трястись руки. В следующую секунду его лицо искажается злобой, и он швыряет чашку в стену. Звон стоит оглушительный, или это просто у Мирона резко нарушается восприятие. Резонанс разбитого стекла отголоском застревает в голове, и он закрывает уши руками, надеясь прекратить этот отвратительный звон. Он дышит мелко и часто, в мыслях настоящее мясо. Разворот, размах и удар приходится в ближайшую стену. Костяшки пальцев, практически сразу окрашиваясь в бордовый, услужливо разносят острую боль по всей руке вверх, до плечевого сустава, передавая отдельный привет не так давно зашитым сухожилиям.       «Я тебе обещаю, все будет хорошо.       Когда это все закончится, мы вернемся к этому разговору.       Господи, какие горячие руки.       Когда это все закончится?       Веришь?       Нет, но я разобрался в тебе.       Не надо так.       Просто шоковая терапия.       Когда?..».       — Мирон! Да послушай, это уже слишком далеко заходит. Твою ж мать! — Паша трясет его за плечи. Неплохо бы дать пощечину, но может сработать не лучшим образом.       — Паша, — внезапно дрожь унимается, — дай телефон.       Психиатр смотрит на него недоверчиво, но он хорошо знает подобные приступы истерических неврозов у людей с БАР. И решает, что плевать, по большому счету, на все. Напряжение достигло своего апогея. Крайней точки. Он протягивает ему телефон. Мирон с трудом фокусируется на цифрах, которые он пытается набрать, а затем вслушивается в гудки.       — Женя? Привет. Мне нужна твоя помощь, прямо сейчас. Пожалуйста.