Камо грядеши

      — Карелин, сколько можно кружки по всей квартире разбрасывать. Устроил тут автопарк, — скорее комментирует, чем ворчит Мирон, собирая тару и относя ее в мойку. За ту неделю, что они прожили здесь, он успел полюбить эту гранжевую кухню и даже обустроил себе место под подоконником. Слава изначально был против, но пояснить протест толком не мог, пока не догадался, что это было слишком похоже на то, как Федоров сидел в больничной палате.       — Что за странная тяга сидеть на полу?       — Заземление — это важно, — оправдывается Мирон, откладывая книгу в сторону.       — Ты уже не в том возрасте, чтобы так сидеть, и еще не в том, чтобы заземляться. Ты как, кстати, себя чувствуешь?       Мирон вздыхает. Как он себя чувствует — отлично, если не считать регулярных головных болей, которые являются абсолютно обоснованными после его интоксикации и даже меньшим из зол.       — Я в порядке, Слав.       Всю эту неделю они практически не выходят на улицу — пару раз Слава спустился в магазин, находящийся в том же доме, но в остальном все время они проводят вместе. У них сформировалась очаровательная привычка — Мирон читал Славе вслух до тех пор, пока тот не прерывал его, привлекая к куда более интересным вещам. Читать поначалу очень сложно — фокусироваться на тексте, вникать в смысловую составляющую, удерживать в памяти прочитанное и анализировать информацию мешает расстроенное внимание и ухудшенная память. Конечно, это вполне естественно — процесс восстановления займет какое-то время. Но это не самое главное, что занимает мысли Федорова.       «Из одного замкнутого в другое», — думает Мирон без тени сожаления, потому что это другое удовлетворяет его чуть больше, чем полностью. Он любит наблюдать за Славой, когда тот что-то делает — бутерброды или минет, в любой ипостаси он выглядит гармонично.       — Мне надо вернуться в Питер. На пару дней. Отпустишь? — Слава появляется на кухне с телефоном в руке и, поджав губы, смотрит на Федорова. — Или поехали со мной.       У Мирона в сознании тут же возникает тысяча причин не отпускать Славу, но у его эгоизма вполне обозримые пределы.       — Нет, я пас, а ты поезжай, конечно. Что-то случилось?       — Нет, не случилось. Но надо повидаться с Замаем и Светло, вот они как раз звонили, и к своим бы заскочить… Давно не виделись. Я всего на два дня. Максимум — три.       Карелин и сам с трудом представляет, как вырываться из атмосферы, которую они создали. И при мысли, что Мирона придется оставить на несколько дней одного не дает ему покоя. Нет, он знает, что Мирон — не ребенок и прекрасно справится, только это никак не умаляет его тревог. «Ну что может случиться? Максимум — он допьет бутылку виски или будет читать на ночь дольше положенного». Единственное, что Славе непонятно — почему Мирон проигнорировал его предложение поехать вместе.       — Ты точно не хочешь выбраться? Городом подышать. С людьми поговорить.       — Мне вполне хватает тебя, — сохраняя внешнее спокойствие, отвечает Федоров. Ему страшно не хочется впутывать в их маленький мир кого-то еще, тем более, близких Славы.       — Да ладно, поехали с родителями знакомиться, — проходя мимо, к холодильнику, Карелин смеется. У Мирона все внутри дергается, как от электрического разряда. В каждой шутке только доля шутки. Он еще не думал, что будет после. А это «после» обязательно должно наступить, не вечно же они будут сидеть в этой квартире. Даже если и максимально долго — насколько хватит оставшихся денег — потом все равно придется выходить в мир. Как? За ручку появиться в клубе? Или подготовить публику и записать совместный трек с тематическим вбросом? Да какой трек, он и манипулировать своей словарной базой разучился в последнее время. «Блять…», — эта мысль есть начало большого вопроса, который медленно, но верно формулируется в его голове.       — Мирон! — звучит уже не в первый раз.       — Да? Да, прости, — он трясет головой, сбрасывая с себя эти размышления, и поднимает растерянный взгляд, — задумался.       — Да расслабься, я шучу, — Слава садится перед ним на корточки и берет его руку в свои ладони. — Я все понимаю. Сиди в своем гнезде, сколько тебе потребуется. А я вернусь сразу, как только все закончу. Там по мелочи. Хорошо?       В ответ Мирон только кивает, хотя в груди ноет от этого мерзкого чувства собственничества. «Нельзя так…», — думает он в своей излюбленной манере не завершать мысль, но что тут сделаешь. Понимать, думать, решать можно все, что угодно, но чувствовать иначе от этого у него не получается.       — Ты будешь в порядке? — Слава мнется на пороге, никак не позволяя себе простой уйти.       — Буду, — Мирон смеется, не очень искренне, но все же. Карелину хватит одного, самого мелкого повода, чтобы остаться. — Все будет отлично. Давай, тебе правда надо съездить.       — Ладно… Я напишу?       — Пиши. Все, Слава, иди, — практически выпихивает его Федоров, неловко целуя на прощание куда-то мимо губ. Он прекрасно понимает, что это его мир был сжат до размера палаты в психиатричке, а Слава тут совсем ни при чем. У него все еще есть та, другая жизнь — с друзьями, тусовкой, творчеством. И Мирон в ней — только часть, может, на сегодняшний день и основная. «Мы же не простим себе другой политики, Мирон Янович?», — думает он, как только дверь за Славой закрывается, и улыбка спадает с лица.       «Доехал. Капец тут холодно», — Слава пишет практически с каждого своего пункта назначения.       «Замай замутил позолоченный унитаз, прикинь?».       «Ты как? Надеюсь, в порядке».       «Чем занят?».       «Книжку нашел ахуенную, привезу. Еще есть издание Кастанеды на инглише 98-го года, будешь?».       «На площадках мясо. Ваш фрешблад неплох».       «Не забывай таблетки, ладно?».       «Скучаю».       На самом деле Слава начинает скучать, как только оказывается на Московском вокзале. Воздух Питера — холодный и терпкий, забирает Карелина в атмосферу его любимой призмы андеграунда. Тут все пропитано тем вдохновением, которое он просто жрет ложками, оказываясь на этих улицах.       — Славян, — Замай обнимает его, по-братски хлопая по спине, — с возвращением. Ну что, как твой путь воина?       — Какой путь воина, Андрюша, о чем ты?       — Такая тема — огонь. Кастанеда. Короче, плачет, колется, но жрет кактус. Расскажу. Сначала ты. Как Хабар? Как Москва? Что за кореш-то?       По легенде Славик был сначала на малой родине — решал дела в Хабаровске, а после заскочил в Москву повидаться со старым знакомым. Карелин только отмахивается от вопросов.       — Да есть один, Яков Абрамыч. Самая лучшая сатива на районе. Потом расскажу, там… Все сложно, — и он не сдерживает дебильной улыбки, которая ну никак не соотносится с «все сложно». Все очень просто, он хочет обратно к Мирону.       — Ты что, за дурью ездил? В Москву? — Андрей не очень понимает, что пытается сказать Слава, да и плевать. Слишком многим хочется поделиться. Все-таки кратковременный и вынужденный распад творческого союза не мог пройти даром.       Карелин с трудом переживает тусовку, которая ждет его у них на квартире. Замай бесконечно рад видеть Славу наконец и лепит какую-то полную чушь через каждое слово, отчего всем собравшимся очень весело. Он с гордостью показывает обновления в квартире — реплики картин ренессанса на стенах, лепнину на потолке кухни и позолоченный унитаз в обшарпанном и совсем небольшом помещении.       — Твою мать, — Карелин ржет, оценив как постарался, а местами и перестарался Замай.       — Не, ну, а что.       Светло не отходит от Славы ни на секунду, подсовывая под нос телефон, хвастаясь успехами перехваченной на время инициативы в лиге Гнойного.       — Ничего не было круче моего баттла с Заткнитесь, но вот неплохо отжарили пацаны, Букер вообще выдал дикий треш, да, Фредди? Смотри…       — А у этих что?       — У Тимарцева? У них сезон фреша, есть пара ребят.       — Круче Тирепса с Электровеником?       — Ну… Глянь сам. Нормально.       Карелину и правда очень интересно на самом деле, но он в каждом небольшом перерыве этого круговорота коммуникаций умудряется написать Мирону смску. И никак не может дождаться, пока все его друзья расползутся наконец, по своим норам, чтобы поговорить с Замаем.       — Андрюх, я уеду обратно послезавтра.       — В смысле?       — Ох… Намути чаю, видеть не могу эту алкашку уже. Расскажу. Только, блин.       — Вот это «блин» просит совсем не чая. Может, напасик замутить?       — Напасик… Ну давай напасик, — Слава вспоминает, что не курил уже давным-давно, и сегодня, под рассказы Андрея про Кастанеду — самое то. И самому будет гораздо легче говорить.       — Да что ты так ломаешься? Случилось что-то — рассказывай.       — Случилось.       И Слава, внутри которого уже просто выкипела и пригорела несмываемым осадком вся эта история, совершенно не жалеет о предложении слегка накуриться. Внутри этого непонятной кучи переживаний, страхов, чувств становится тепло и мягко, и он вываливает Замаю все — от своего внезапного желания проведать Федорова тогда, несколько недель назад, до своего мнения о том, что Мирон свил себе гнездо под подоконником, и почему Славе это не очень нравится. Он говорит, наверное, часа три кряду. Замай слушает внимательно, качая головой и красноречиво вздыхая.       — Нихуя себе, — выдает он наконец.       — Я знал, что ты поймешь, — Слава произносит это с облегчением. Андрею всегда можно было рассказать все, и он относился к любой информации очень критично, а резюмировал достаточно емко.       — Слушай, Славян… Хуйня война, если ты доволен, но как же ваш медийный конфликт? Да даже хрен с ним, а что дальше? Славик, я правда все понимаю, но вот у меня не создалось впечатления, что тебе это… Ну как, просто поебаться, что ли. Потому что стал бы ты такое воротить? Нет. Значит, гуд, допустим, досидите вы до полной адаптации Окси, а дальше вы что будете делать? Ты вообще вернешься? Как бы это все в очередных Фиксиков твоих не вылилось, да?       Слава молчит и пялится в стену. Классный вопрос, Замаю четкости не занимать. Но ни на один из них он толком ответить не может, потому что безумно искусно обходил их в своей голове в последнее время.       — Ну, что… По ахуенно тонкому льду. Я не знаю, что еще сказать.       — Ты главное скажи, сам, по ощущениям, сильно залип?       — Сильно, — ни секунды перед ответом не раздумывает Карелин.       — Вот что. Не кипишуй и не пытайся подумать все сразу. Последовательно, проблемы надо решать по мере их поступления. Какой у тебя основной вопрос на сегодня?       — Был — поговорить с тобой.       — Видишь, как чудненько. Поговорил. Что-нибудь придумаем. Тебе надо вернуться, так возвращайся. При желании, когда все более-менее устаканится у вас там, и к творчеству вернешься, и с дальнейшим планом ваших действий определишься. Только вот обсуждать это тебе надо с Мирошей, а не со мной, согласен?       — Согласен, — хмыкает, расслабившись, Карелин и набирает Мирону смску, которую и хотел, на самом деле, набрать весь день — сказать, что скучает. На фоне гашика все становится легко и просто. Слава помнит это его любимое ощущение, когда ты все понял. Нет, не так — ВСЕ ПОНЯЛ. Покурил — и сразу ясно, пазл сложился, картина прояснилась, система заработала. А потом проспался и запутался обратно.       «Скучаю», — высвечивается на экране, и Федоров тут же набирает ответ: «Я тоже. Очень». И это правда — он бы еще с удовольствием написал, что всего за день без Славы он уже все стены изгрыз в ожидании, но это может спровоцировать Карелина вернуться незамедлительно, и Мирон об этом прекрасно знает. Сам вляпался, вжился, влез под кожу — теперь терпи.       Первые несколько часов проходят в полном отрубе — он отсыпается от бессонных ночей. В последнее время они заняты только друг другом, и просыпаться без него как-то странно. А на утро он берет блокнот и садится на свое место. Спустя час он понимает, что строчки не складываются, основная идея не формулируется. Он даже вслух не может сказать, что чувствует.       «Ебанный эмоциональный калека», — с улыбкой думает Мирон, понимая, что в целом ему сейчас просто слишком хорошо и спокойно, чтобы что-то писать. Возвращаться в последние несколько недель и описывать свое пребывание в околоастральном пространстве ему не хочется, а единственное, что делает его жизнь дискомфортной — отсутствие Карелина.       «Боже, его нет всего день, а ты уже извелся, Федоров. Ладно, хоть что-то проясняется», — Мирон думает об этом с каким-то облегчением. Ему и самому было непонятно, откуда такое херово обоснованное влечение к Карелину, неужели действительно от того, что он оказался в нужном месте, в нужное время, и сейчас Мирон просто «отдавал должное» подобным отношением? Нет, он уже был в состоянии действовать самостоятельно и если бы сомневался — ушел. Кому-то ебать мозги было не в его стиле. Но ситуация стала для него прозрачнее, когда он действительно почувствовал, что скучает по Славе. Что не хватает этого шухера, который наводит Карелин, врываясь в его личное пространство, не хватает той заботы, которую он проявляет то невероятно трогательно, то словно ополоумевшая мамаша. Не хватает объятий, поцелуев мимоходом и основательных, с продолжением, того, как Слава неловко берет его за руку. «За ручки держаться? Может, еще за косички меня подергаешь?», — думал поначалу Мирон, смущаясь в некоторых моментах, они же взрослые люди, в конце концов. Но сегодня, когда он вспомнил даже то, как Слава держит его за руку в процессе переживания этого странного чувства «Я-скучаю-по-нему», все эти мелочи и глупости стали очень важными. Практически фундаментальными.       «Да где его носит, должен был приехать уже два часа назад», — переживает Мирон, поглядывая на часы. Внутренняя дилемма — не будет ли он выглядеть как тревожная телка, разрешается сама собой, когда переваливает за полночь.       «Ты где?» — сообщение доставлено.       Ответа нет около десяти минут, и Мирон уже думает звонить и разыскивать Карелина, когда телефон тихо пиликает.       «Я щас», — приходит короткий и емкий ответ, отражающий всю прелесть русского языка. Потрясающий оборот, позволяющий обходить конкретный вопрос, отвечая сразу на следующий.       Мирон подрывается, когда слышит, как в замке поворачивается ключ. Слава заходит, держа в одной руке небольшую елку в горшке, в другой — кучу пакетов. Федоров терпеливо дожидается, когда тот поставит все на пол, сбросит рюкзак и стащит куртку.       — Привет, — выдыхает Слава и крепко обнимает Мирона. — Я скучал.       — Я тоже, — Мирон утыкается ему куда-то в шею, вдыхая родной запах, по которому он тоже, оказывается, очень скучал. От Славы все еще пахнет промозглым, холодным Питером и настоящим морозом. В обзор попадает елка в горшке. — А это что?       — Мирон Янович, — Карелин не отстраняется, достает телефон и открывает панель блокировки, демонстрирующую дату и время, — давай, крупным по белому, читай. Какие циферки?       — Тридцать первое декабря. Ничего себе…       Мирон совсем забыл, что через двадцать четыре часа — Новый Год.