Глава 26.
1 ноября 2017 г. в 06:32
— Да наконец-то, блять! Ты где? — голос Мирона из динамика разливается по ушному каналу, вызывая непроизвольную улыбку. Приятное чувство. Карелин очень любит этот голос.
— У Замая, — просто отвечает Слава.
— Понял. Сейчас приеду. Оставайся там, пожалуйста.
— Хорошо, — он жмет на красную кнопку, тут же находя в этом что-то символичное, и обращается к Андрею. — А сделай еще бутылочку, а? Так хорошо заходит.
Мирон возвращается обратно в клуб и тут же чувствует, что атмосфера испорчена. Он даже ловит на себе несколько косых взглядов.
— Чего они не поделили? — Эрнесто возникает около Федорова, как будто поджидал его у дверей.
— Да старая тема. Слава стащил у него телефон.
— А у вас с Ваньком что?
— Ничего у нас с Ваньком, — с раздражением отвечает Мирон, высматривая в толпе Тимарцева.
Саня находится на другом конце зала, и просто кивает Мирону, когда тот сообщает, что должен уехать. Они договариваются созвониться на следующий день, чтобы все-таки что-то решить с дальнейшими планами.
Дорога до Андрея занимает около получаса.
— Привет, — как-то неловко здоровается Замай, открывая дверь, и отходит, давая Мирону пройти в квартиру.
— Привет. Слава здесь?
— На кухне. Слушай… Он немного перебрал сегодня.
— Я так и понял. Ты не против, мы поговорим?
— Да говорите, только не сделай хуже, ладно?
— Куда уж хуже, — бормочет Мирон, протискиваясь в небольшую кухню, и видит Славу, сидящего у окна. Он подпирает кулаком подбородок и как будто не замечает присутствия Мирона. Он все еще плавится, но уже не так конкретно.
Карелин так и не сказал больше ничего, обдумывая и прокручивая в голове свои собственные слова. Все происходящее отдает какой-то полной безнадегой. Во что он вляпался с этой очередной любовью? Ни одна из его романтических историй не заканчивалась хорошо. В какой-то момент казалось, что в этот раз все будет по-другому. Мысль, какую-то простую, конкретную, поймать за хвост не удается, она ускользает, теряясь в переплетении разных чувств.
— Слава, — Мирон берет табуретку и присаживается рядом. «Чего именно он перебрал, интересно?». Карелин оборачивается не сразу, зато в тот же момент отпадают все вопросы.
— Я слышал космос, честное слово, — делится Карелин, улыбаясь Мирону и протягивая к нему руку.
— И что тебе сказал космос? — спрашивает Федоров, крепко сжимая ладонь Карелина, говоря с ним так, будто они обсуждают кого-то из знакомых.
— Мирон Янович, я тебя люблю. Кажется.
— Ты… сейчас хочешь об этом поговорить? — сам от себя Мирон не ожидал такого ступора. — Может, завтра обсудим? Когда тебя отпустит. Дома. Не сейчас. Не на кухне у твоего друга, когда ты под гашем, после тусовки, которая закончилась не самым радужным образом?
Карелин только качает головой и отворачивается обратно к окну. Что толку это обсуждать? Да и что, в целом, обсуждать? Что у Мирона все хорошо, а Слава на дне самой глубокой ямы в своей жизни? Что на полноценную взаимность рассчитывать не приходится? Он опять перепутал все ориентиры, опять не уделил внимания деталям. «Не твой уровень, смирись и расслабься», — шепчет космос, и Карелин предпочитает послушать мудрый совет.
— Слава, в какой момент тебя так накрыло? Что случилось? Я думаю, ты просто устал. Мы столько всего сделали за последние дни. Я без тебя не справился бы. И это не только о презентациях, записях, это вообще обо всем. Ты же знаешь.
— Знаю. Знаю, что ты очень увлечен всем происходящим. Знаю, что это моя проблема — я привык, что ты только со мной. Не привык, что ты отмахиваешься от меня, когда занят чем-то. Не привык, что ты мне указываешь, как поступать в той или иной ситуации, с одной-единственной целью — не навредить своей деятельности. Не привык видеть готовность прощать стремные вещи в угоду удобству.
— Слав, ты перегибаешь. Давай завтра обо всем поговорим. Если честно, я даже толком не понимаю, что произошло. Поехали домой.
— Ладно, — он грустно усмехается. — Можем поехать на разных машинах, чтобы нас не увидели вместе. И вырезать Замая перед отъездом, а то он слишком много знает.
— Карелин, хватит, — Мирон все-таки несколько повышает голос. В конце-то концов, с его стороны это просто настоящий детский сад. Они же взрослые люди, что это вообще за закидоны. Психануть, уехать, накуриться и теперь кидаться колкими фразами вместо того, чтобы просто объяснить, что именно не так. — Давай, собирайся. Пойдем.
Совсем не хочется отпускать руку Мирона и как-то менять локацию, но он понимает какими-то остатками трезвости, что так и правда будет лучше, хотя единственное желание — остаться здесь и сидеть молча, просто переваривая в себе это теплое ощущение призрачной близости.
На следующее утро Слава, проснувшись, не помнит, как он оказался дома, как они доехали, да и в целом вечер возрождается в голове с какой-то мутной поволокой.
— Доброе утро, страна, — Мирон появляется у кровати с чашкой теплого чая, и ставит ее около Славы. — Ну что? Тебе лучше? Как твои боевые раны?
— Пока не понял, — честно отвечает Славик, понемногу вспоминая их вчерашний последний разговор. Он осторожно прикасается к своей нижней губе, и касание отдается ноющей болью. Не страшно. И его щеки вдруг обжигает румянец, вызванный стыдом. Он откидывается на кровати и натягивает на голову одеяло.
— Теперь понял, очевидно, — Федоров, в домашней одежде, залезает в кровать и стягивает со Славы одеяло. — Давай все-таки обсудим, что это вчера было?
— Давай не будем.
— Будем. Мне надо понимать, что происходит.
— Как будто ты не понимаешь, — фыркает Слава, усаживаясь напротив Мирона и дотягиваясь до чашки с чаем.
— Веришь — понятия не имею. Для меня это знаешь, как выглядело? Как натуральная истерика. На фоне сильного стресса. Вот и все. Что думаешь?
Слава вдруг, неожиданно и для себя в том числе, смеется. «Конечно! Всего лишь стресс, какое простое объяснение. Как я сам не додумался. Ведь гораздо проще свалить все на стресс, чем реально разобраться в происходящем. Вот ты дипломат хренов».
— Окей, — Мирон терпеливо дожидается, пока Слава отсмеется, — а теперь давай словами. Если это так весело, поделись с классом, мы все посмеемся.
— Хорошо, — Слава садится, подгребая под себя одеяло, и смотрит на Федорова так, что у Мирона все внутри сжимается и превращается в камень. — Давай. Мы все еще не обсудили, почему мы должны скрывать свои отношения и должны ли вообще? Я считаю, что нет. Это просто глупо, мы взрослые люди, как ты сам любишь говорить. Но все почему-то должно происходить так, чтобы это было удобно твоему новому творческому запалу. Ты уже не на контрактах, ты же не обязан соблюдать какой-то там свод законов и правил. Я не хочу, чтобы в момент, когда я реально интересуюсь, как ты себя чувствуешь, ты махал на меня рукой, бросал мне какое-то формальное «нормально» и возвращался к разговору, куда более интересному. Я не хочу, чтобы мои терки каким-то образом тебя касались. Это только наше с Ваньком дело, что ты полез? То есть… Нет, они, конечно тебя не могут не затрагивать. Я понимаю. Но есть же вещи важнее. Ясно, почему ты предпочел соскочить, потому что он мог перед всеми помахать твоим грязным бельем, которое ты так тщательно прячешь. И непонятно, почему. Это жизнь, и так бывает. И люди понимают гораздо больше, чем тебе кажется, не надо их недооценивать. Не надо пачкать из-за этого свои моральные устои. Ты вчера разговаривал с Евстигнеевым? Я видел. Так, в пол-оборота. Ты мне скажи, ты действительно хотел с ним поговорить? Все ему объяснил? Нашел мировой баланс, теперь и волки сыты, и овцы целы? Это талант, Мирон Янович. Завидую. И да, я помню. Я, правда, тебя люблю. И я не хочу, чтобы то… что у нас с тобой есть… как-то перекрывалось твоей карьерой и ее приоритетами. Заебался. Честно.
Последние несколько предложений даются Славе с дичайшим трудом. После монолога щеки горят. Даже когда у них был первый секс, сердечный ритм выбивал меньше.
«И когда успел заебаться», — резюмирует в голове Мирон, который слушает, практически не дыша. Этот выпад абсолютно честный, и Карелин говорит очень искренне и очень тяжело.
— Иди сюда, — слова, которые каждый раз срабатывают на Славе, как нитки кукловода. И этот раз не исключение. Слава тяжело вздыхает и пересаживается ближе. Он вроде только что проснулся, но уже очень устал. Карелин надеялся, что сработает один простой закон, который он не раз испытывал и на себе в том числе — проблема, высказанная вслух, теряет половину своего веса. Но почему-то сейчас все несколько иначе. Но в его запальной тираде есть все-таки своя позитивная сторона — все, он чист.
— Давай разберемся, — Мирон начинает говорить тихо, мягко, варьируя интонации, иногда как с ребенком, иногда ставя такие акценты, что мурашки по коже. — Во-первых, я не хочу ничего афишировать, потому что это только наше с тобой. И я не хочу давать кому-то повод это обсуждать. Ты же понимаешь, что начнется? Кто-то спалил нас, когда мы просто тусили вместе, и уже понеслось. Я не хочу, чтобы это мусолили, задавали вопросы, что-то там додумывали. Во-вторых, история с больницей абсолютно аналогична. Я не хочу рассказывать и как-то комментировать то, что произошло. Ты прав, конечно, это выглядит как потакание моим творческим порывам. Но ты недооцениваешь масштаб. Это как подселить к себе агента ФСБ, понимаешь? Человеческое любопытство не знает границ. И я, прости мне мой эгоизм, очень хочу иметь что-то свое, личное. Поэтому да, я не хочу, чтобы Ванек трепался. А исход вашей вчерашней потасовки, скорее всего, был бы именно такой. Слав, — Федоров упирается лбом в Славин висок и закрывает глаза, — и почему твое «люблю тебя» звучит так, как будто я тебя не люблю? Нам же хорошо вместе? Никто не говорил, что будет легко.
Слова как будто убаюкивают, купают в успокоении, но все равно не смывают осадка. Как-то слишком логично что ли звучит эта речь. Когда «хорошо вместе», а по факту — каждый сам за себя, это не про любовь. Это про удобные, прекрасные, взаимно комфортные отношения. А любовь — это пиздец, когда лезешь на третий этаж с коробкой пиццы и миллионом вариантов, как провести скучный день. Любовь — это когда за человека можешь ручку в глаз воткнуть. Вот это — любовь. Это неадекватное состояние.
По меньшей мере, для Карелина всегда было так. А сейчас ему как будто предлагают разумную, вписывающуюся в рамки версию. «Как объяснить подобные изменения? Раньше мы совсем не обсуждали этот момент, огибали острые углы, а чувствовалось совсем иначе». То ли его еще немного крутит со вчерашнего, то ли он просто предпочитает поверить сложным конструкциям. А может, то простое правило уже сработало – и проблема потеряла половину своего веса.
— Ну, зачем, скажи мне, вписываться в ситуацию, где мы с тобой против целого мира? Кому от этого станет легче? Поэтому, пожалуйста, давай оставим это только для нас. Хорошо? Тем более, Замай знает, Саня тоже вчера вошел в круг доверия. Достаточно.
— Ммм, — выдыхает Слава. Он слушает с закрытыми глазами, чувствуя, как от лица отливает краска. — С тобой невозможно спорить. Хотя очень хочется.
— Ни в чем себе не отказывай, — Мирон осторожно прикасается губами к синяку около Славиного подбородка, и тот морщится, непроизвольно отстраняясь. — Прости.
У Славы есть странное ощущение, что он должен извиниться за свое поведение и за свои реакции. Но Мирон Янович вроде не настаивает, а гонять сопли в который раз за последние сутки уже просто моветон. Тем более, Федоров умеет успокаивать, как никто другой, и не только словами, но и действиями. Осторожные поцелуи переходят с линии подбородка на шею, спускаясь ниже, набирая обороты. «Засос останется», — думает Слава, разворачиваясь к Мирону и вовлекая его в глубокий поцелуй. Ранка на губе пульсирует, но от этого, кажется, только острее чувствуется момент.
— Слава, Слав… — Мирон пытается дозваться, но Карелин слишком увлечен, и приходится крепко сжать его руку. — Послушай, я… Мне сейчас надо отъехать. Но я скоро вернусь, и мы продолжим.
Мирон еще раз осторожно и как-то смазано целует Карелина и встает с кровати. Пока он одевается, Слава смотрит на него, как будто его не поцеловали, а снисходительно похлопали по щеке, будто говоря «Ну-ну, все будет хорошо». Что на такое можно сказать?
— Если хочешь, поехали со мной.
— Нет, спасибо. Я тебя тут подожду.
— Хорошо. Ты точно в порядке?
— Конечно. Все супер.
Но возвращается Мирон только к вечеру. В квартире приятно пахнет какой-то выпечкой, а Карелин обнаруживается на кухне, за плитой. В переднике. Он жарит блинчики, и остается только застыть на пороге, с удивлением глядя на эту картину.
— Это что за перформанс?
— Жду тебя дома. Ничего особенного, — пожимает плечами Слава, откладывая лопатку и, подходя к Мирону, целует его в лоб. — Как день?
— Ты мне решил забастовку в стиле Антихайпа устроить? — Федорову все еще не верится, что Слава может так себя вести.
— Я решил пожарить блинчики и не засрать штаны при этом, — смеется Карелин. А что ему еще остается? Он понимает, как это выглядит. Ну, видимо, чего-то такого Мирон и ждал, когда долго и упорно объяснял про «их личное». Слава никак не возьмет в толк, какое личное, если они оба — люди из медиа? Или дела Карелина в расчет не берутся? Если разрушить его образ, крошек будет гораздо больше. Остается только чем-то жертвовать. И примерно так это и должно выглядеть. Куда проще показать это наглядно, чем болезненно подбирать слова.
— Хорошо, — все еще с недоверием кивает Мирон и смеется в ответ. — А тебе идет. Борщ намутишь завтра?
— Легко. Так что, как твой день?
Мирон делится, что нашел новую студию, как раз ее они с Саньком поехали смотреть ближе к вечеру, и его ждут там уже следующим же утром. Значит, сегодня полночи опять сидеть над тремя недописанными текстами.
— И ты уверен, что тебе на все хватит времени?
— Конечно. А еще мы подумали, что можно переделать аранжировку к некоторым старым трекам, например, из независимого баттла, помнишь? Туда еще можно добавить что-то неизданное.
— Помочь? — немного выбиваясь из своего образа, спрашивает Слава, искренне надеясь на то, что получится провести побольше времени вместе.
— Да нет, я справлюсь, — Мирон отвечает, совсем не замечая подвоха и искренне считая, что напрягать Карелина своими процессами было бы уже сверх меры. — Кстати, как твое писло? Я тебя не отвлекаю?
— В порядке. Не парься.