Камо грядеши

      Мирон сутками пропадает на студии. Пару раз Карелин ездил вместе с ним, но ему там делать было, откровенно говоря, нечего. Ему казалось, что он как будто только мешается под ногами, хотя Мирон каждый раз строго пытался убедить его в обратном. Заканчивалось тем, что Карелин ехал к Замаю, откуда возвращался обкуренный.       — Славик, давай как-то притушим уже с куревом, а? — Андрей протягивает Славе заполненный молоточек.       — Давай. На что пересядем? — смеется Слава, но Замаю такие шутки кажутся совсем не смешными.       — Я тебе втащу сейчас за такие приколы. Мне кажется, ты немного забываешься. Слава КПСС, Антихайп, эй! Давай, хватит сопли на кулак наматывать. Работать будем, или как?       — Работать? — Карелин хмурится, оглядываясь в поисках своего рюкзака. В нем, он точно помнит, есть тетрадка с наработками за последние пару месяцев.       — Да, работать, Славик. Тексты писать, музычку пилить. Не в твоем стиле молчать так долго. С выхода Солнца так ничего и не было. Давай, товарищ, собирайся в кучу.       — Найди рюкзак, — не без труда Карелин фокусируется на Андрее. — Там тетрадка. И тексты.       Замай листает, иногда вопросительно поднимая бровь и улыбаясь.       — Слушай, неплохо. Ну, сам понимаешь, доработать надо, да? А это что? — он перелистывает последнюю страницу, где записи есть даже на обложке.       — А, это так.       — Ну, это вообще другое…       — Сборка. Из книги. «Камо грядеши» Сенкевича. Хорошая книжка. Советую, — Славе очень впадлу объяснять все тонкости. Он хорошо помнит этот день и в нынешнем состоянии может даже отмотать назад и посмотреть его еще раз. Вот Мирон в очередной раз срывается по своим делам, обещая вернуться пораньше, Слава остается один и до самой ночи не слезает с кровати, перелистывает книгу, выписывает оттуда самые убойные строчки, а потом складывает из них какое-то подобие текста. Каждое слово — боль. Он так и засыпает с тетрадкой в руке, оставляя раскрытую на середине книгу на подушке Мирона. Тот, вернувшись домой поздним вечером, долго стоит в дверном проеме, глядя на спящего Славу и раскрытый томик на его подушке.       У Федорова в голове в этот период — буря в стакане. В его понимании все должно быть совсем не так. Слава безумно дорог ему и нужен, и Мирон, конечно, каждый гребаный раз едет на квартиру к Замаю, забирает Карелина домой, пытается что-то объяснять — что сейчас такой период, что ему очень важно закончить работу над альбомом и понять, что делать дальше в сфере творчества. Несколько раз, все-таки переступая через свое отношение к личному пространству и табу на подобные советы, предлагает и Славе заняться своими треками, тем более, что Карелин периодически что-то пишет. Однако, поскольку ситуация никаким образом не меняется, остается масса вопросов к бытию. Почему, блять, все не может быть несколько проще? Почему обязательно необходимо приносить какие-то совершенно ненужные жертвы? Складывается ощущение, что с тех пор, как Мирон вернулся к жизни, Слава потерял ее смысл. Забота, порой излишняя, не раздражает, даже вызывает теплое чувство дома, но во всей этой заботе и отношениях Слава уже потерял себя. И как ему сказать об этом, Мирон не знает. Хочется проще — чтобы они оба занимались своим делом, как-то росли. Вместе. Но Слава никогда больше не заводит эти разговоры «об отношениях», а Мирон каждый вечер настойчиво повторяет ему, что все хорошо и что не стоит так гробить себя. Это непродуктивно, это не принесет ничего полезного. «Есть ли у этого предел?» — думает он иногда, понимая, что Карелин сейчас слушает не его, а космос.       Проблемы с наркотой в их среде сложно назвать проблемами. В принципе, Слава не переходит черту, конечно, но когда подобные ресурсы требуются почти каждый день, это начинает немного напрягать.       — Слава, — Мирон заглядывает ему в глаза, наклоняясь и пытаясь привлечь к себе внимание. Карелин сидит в кресле и смотрит выключенный телевизор. — Слава! Да блин… Ладно. Загорай. Завтра поговорим.       — Алло, Замай? Привет. Прости, что так поздно…       — Что там?       — Да я хотел узнать, что у вас такого происходит целыми днями, что я уже не помню, когда видел Славу трезвым последний раз.       — Хороший вопрос, Мирон Янович. Может, если бы вы виделись несколько чаще, ты бы заставал эти светлые эпизоды.       — Не понял?       — Да что непонятного, — на том конце провода Андрей вздыхает. Он зарекался лезть в эти отношения и что-то обсуждать с любой из сторон. Но, видимо, без медиатора тут не обойтись. — Ему тяжело так существовать. Ты вечно занят со своими, у вас там планы, и все такое. А Слава не знает, как себя вести.       — Прости, в каком смысле не знает, как себя вести? Замай, я понимаю, что это не к тебе, но он со мной не разговаривает. Он утверждает, что все нормально, и уходит в несознанку.       — Ну… Слава такой, ты знаешь, если вписывается во что-то, то с головой. И полумеры — это не его. А ты, судя по всему, предлагаешь именно их, — Андрей на том конце трубки говорит явно с неохотой, пытаясь как-то сгладить углы и описать ситуацию объективно. Ему роль медиатора между парнями совсем не по вкусу, но, судя по всему, поговорить они не в состоянии.       — Я ему предлагаю… — «Нормальные, взрослые отношения. Предлагаю не впадать в болезненную зависимость. Предлагаю не терять свою собственную личность, избегать симбиоза, и, в конце концов, сохранять что-то собственное». — Да я уже даже не знаю, что ему предлагать.       — Ясно. Осторожней там.       Мирон нажимает кнопку сброса и долго сидит на кухне, размышляя и решая, как правильно поступить. У него есть к Славе разговор, запланированный на утро, а его результаты могут быть какими угодно, отчего Федорову очень тревожно. Ему откровенно неясно, чего хочет Карелин, и как он видит все происходящее. Мирон и сам посмотрел на все со стороны только недавно и увидел страшные вещи. Пока его нет рядом со Славой, тот действительно не чувствует своей нужности. Создавать это чувство искусственно — бред, а обсудить ситуацию не получается. Отстраненно он находит эту ее ироничной — два словесника не могут поговорить.       Следующим утром Федоров не торопится, решая, что на подобный диалог потребуется время. Он набирает Саньку, звукачу на студию и паре человек из новой команды. Сославшись на личные дела, он откладывает их встречу на вечер и решает пока не будить Карелина. Разговор предстоит не из приятных, и Мирон даже рад, что отложил его на утро.       Когда Слава появляется в дверном проеме кухни, он выглядит крайне удивленным. А еще так, как будто по нему проехался БТР.       — Доброе утро… Ты дома?       — Сегодня почти весь день, — Мирон улыбается, делает еще пару пометок в блокноте и откладывает его в сторону.       У Карелина в груди теплеет. Он собирался сегодня с утра ехать к Замаю и все-таки немного поработать. В отличие от Мирона он ограничивается смской, сообщая, что приедет вечером. Слава просыпается довольно быстро, и даже вчерашние отходняки не кружат его в пространстве, а мягко пульсируют в голове.       — Круто, — он быстро подходит к Мирону, не скрывая своего желания его обнять.       — Слушай, — Федоров выдыхает Славе в шею и утыкается в него носом, — я хотел с тобой поговорить.       — О чем? — тон его голоса обесцвечивается мгновенно. «Черт, ну зачем так сразу?!» — думает Слава, и острое ощущение дежавю передает привет из подсознания. Он отстраняется, нервно проводит рукой по сильно отросшим волосам и садится на табуретку.       — Может, кофе?       — Нет. Давай сначала поговорим.       — Хорошо, — Федоров набирает в грудь воздуха, понимая, что быстро не получится. — Мы вчера подумали, что наработки получаются очень крутые, и было бы неплохо запланировать тур. Менеджеры есть, и я думал позвонить Жене, проконсультироваться, все-таки она раньше этим занималась. В принципе это быстро, билеты расходятся мгновенно. Расписать тур, а инфу вывесить завтра, и отбывать можно через несколько недель. А сама поездка месяца на три. С зарубежкой. Там давно ждут, и… Вот. Послушай, я очень переживаю за тебя, я же вижу, что ты не справляешься. У вас с Замаем тоже новый альбом планировался? Вы уже что-то пишете? Блин, если честно, я боюсь, как бы ты тут совсем не скурился. Во-первых, хотел спросить, как ты к этому отнесешься? Во-вторых, может… не знаю, как смотришь на то, чтобы поехать со мной?       — Я… понял. Ну, что ж, удачи вам. Я рад за тебя, — все таким же бесцветным тоном отвечает Карелин спустя минуту. Целую минуту он пытался посчитать, сколько времени они в сумме провели вместе, и как это коррелирует с тем, сколько сейчас придется провести раздельно. На поверхность всплывает какая-то обида от того, что, судя по тому, как Мирон задает вопрос, все уже решили. — А для себя я не вижу смысла ехать.       — Слушай, я очень не хотел бы так уезжать, но уговаривать тебя я тоже не хочу. Давай ты все-таки подумаешь?       — Да забей, — Славик вдруг улыбается, и от этой улыбки ничего хорошего ждать не приходится. — За что ты так топишь? Не скурюсь. Я буду в полном порядке, мне есть, что делать.       — А не похоже, — Мирон качает головой, все еще не воспринимая веселость Карелина. Он непроизвольно смотрит на спинку стула, где висит дурацкий передник. — Ты даже не каждый вечер в состоянии добраться до дома. Я уже не говорю о том, чтобы что-то писать. Слав, я, если честно, рассчитываю на то, что ты взрослый человек. И несешь ответственность за свои поступки. Мне же не надо приставлять кого-то, кто будет за тобой следить?       В этом месте он прикусывает язык. Это явно было лишнее.       — Я со всем прекрасно справлюсь сам, — Слава смотрит холодно и как будто безразлично. — Это же вполне ожидаемо.       — Что ожидаемо?       — Все происходящее. Ты выбрался из своей сложной ситуации, — Карелин встает, наливает воду в чайник и щелкает кнопку. В поисках кофе он залезает в каждый шкафчик, забыв, куда убрал банку. Все это время он говорит, ни на секунду не останавливаясь. — Наладил свою писанину. Набрал новую команду, теперь мутишь полноценный альбом. Провел релиз. Держишь руку на пульсе, постоянно что-то делаешь, что-то планируешь, где-то светишься. У тебя включилась твоя мертвая логика. Только самодостаточность, только хардкор.       Мирон слушает, замерев и выпрямив спину, будто вместо позвоночника — стальная палка. Как-то сама собой дополняется тирада Карелина в голове. Он будто слышит каждое недосказанное слово. Не справился бы один. А теперь Слава как будто не нужен. И явно чувствует по этому поводу какую-то хуйню. Он ожидал большего. Но, на самом деле, это совсем не справедливо.       — Твою мать, Слава. Ты вытащил меня, спасибо тебе большое. Я бы реально без тебя там сдох — без дураков. Я хорошо все помню. Почему у меня такое ощущение, что ты сейчас пытаешься сказать, что ты был мне нужен только тогда, когда я нуждался в помощи со стороны? — он внимательно наблюдает, как Карелин сыпет в чашку четыре ложки кофе и заливает ее кипятком до половины.       — Потому что так и есть! — Карелин впервые повышает голос, даже не оборачиваясь к Федорову. — Потому что ты… Тебе и так неплохо.       — Сейчас я даже не знаю, что тебе ответить. Следи за интонациями, — он настолько поражен изменением в знакомом, таком привычно мягком голосе, что даже несколько теряется. Мало кому он позволял так с собой разговаривать, а Слава сейчас явно общался исключительно на эмоциях, и исключительно из своей собственной парадигмы.       — Следить за интонациями? Да блять… — Слава поворачивается, подходит к Мирону и садится рядом. — Знаешь, что я тебе скажу? Это лицемерно. То, как ты себя ведешь. Ты или скажи уже, чтобы я пошел отсюда подальше, или не ври людям, что ты там личность-хуичность, живой и так далее. Ты биоробот конъюнктуры! Личность не пытается одной жопой усидеть на двух стульях.       — Ты охренел? Я говорю про умение принять решение. Расставить приоритеты, в первую очередь, и найти какой-то компромисс. А ты своим поведением выдвигаешь мне ультиматум!       — Класс. Вот ты сам все и сказал. Нет, подожди, может, тебе по-другому будет понятней. Я расскажу тебе сказку. Жил-был на свете Иван Иванович, — манера речи Славы становится просто невыносимой. Его сложно слушать, каждая фраза пропитана какой-то невыносимой болью, замешанной с агрессией и сарказмом. — Прекрасный семьянин, любящий муж, хороший отец. Еще он был талантливым руководителем и прекрасно управлял крупным отделом в фирме. У него была секретарша Леночка, и он с ней спал. Он был внимательным любовником и галантным кавалером. И все у Ивана Ивановича было хорошо до тех пор, пока Леночка не сказала ему, что беременна. И ему пришлось делать выбор. Мораль в том, что до тех пор, пока эти жизни шли параллельно и не пересекались, настоящей личности Ивана Ивановича не было необходимости появляться на свет. Конфликт порождает развитие, — в последнем предложении Карелин отчеканил каждое слово, как будто говорил с ребенком. — Ему придется сделать выбор, принять какое-то решение. Это будет отражением его личности, его характера. Остальное, то, что не требует, как ты говоришь, расстановки приоритетов — небольшие усилия. Скажи мне, человек, который ставит личность превыше всего, когда твои параллельные прямые пересекаются, что делаешь ты?       — Я вспоминаю о существовании геометрии Лобачевского, где это совершенно нормальное явление. Ахуенная речь. В тексты бы тебе такое. Да хуй с тобой, сказочник, ты что хочешь, чтобы я сделал?! Отменил все, никуда не поехал, закрылся дома? Может, мне опять прилечь в дурку?       — Может, и прилечь! Я бы на твоем месте позвонил Паше, разобрался с маниакалом.       — А со своим наркоманством и неумением как-то решать проблемы ты разобраться не хочешь?       — Да пошел ты нахуй! — Слава встает и почти залпом выпивает кружку кофе.       Мирон хмурится и дышит почти ровно. Он ждал от Славы какой угодно реакции, но не с таким перекосом в сторону злости. Кулаки сжаты до белых костяшек, а в голове выстраивается единственно возможная для него логика.       — Тебе вечно нужны какие-то драмы, да? Спасатель херов. Окей, лови еще одну.       Федоров встает и выходит из кухни. В спортивную сумку, лежащую в шкафу, он бросает джинсы и пару футболок. Быстро оглядывается, принимая решение, забирать ли Сенкевича, и решает оставить на месте. Ему даже в голову не приходит выгонять Славу, но так больше продолжаться не может — допустим, Карелин прав, может, это маниакал, но, сука. Невозможно порваться пополам между делом жизни и человеком, которого он любит. Конечно, любит. Но — как умеет. Не нравится — дверь на том же месте, где и была. И не такое как-то переживалось. Близкие ему люди, однажды предавшие, наработали мозоль в этом месте. Сейчас он и правда почти спокоен.       «Надо немного пересидеть. Может, подключить Замая? Блять, так себе вариант, но кто-то же должен проследить, чтобы он был в порядке», — мысли текут ровным потоком. Мирон, на самом деле, хорошо знает свои внутренние процессы. Лучше уйти сейчас, до того, как придет осознание, а после — рванет.       «Он просто не понимает, надо просто… Блять, в тысячный раз объяснить. Нарисовать ему, что ли».       Слава стоит на том же месте, а в голове — прямая кардиолиния, мешающая решить, что сейчас делать? Пойти за ним? В очередной раз выставить себя истеричной пиздючкой? Остаться здесь, промолчать, не объясняться? Он решает все-таки пойти в комнату, и объяснить. Рассказать, что да, блять, так и есть, он чувствует себя зависимым. Да, это для него очень сильно, может, даже слишком. Но в это время Федоров сам появляется на кухне, одетый и с сумкой в руках. Он сразу же замечает, как у Карелина начинают трястись руки. Он ставит сумку на табуретку и берет из вазы, стоящей на столе, яблоко. Уходить ему, на самом деле, хочется меньше всего — просто страшно оставлять Карелина. Но это уже принятое решение. Да и на кухню он зашел, точно зная, что Слава не сможет не спросить.       — Ты же сказал, что до вечера дома. Ты куда? — Славин вопрос звучит как-то тупо.       — Нахуй, Карелин. Нахуй. Столько раз слали, пора бы уже и побывать там.       — Только не уходи. Пожалуйста. Не уходи, — страх сжимает горло, парадоксально заставляя говорить, и Слава чувствует, что сейчас готов сделать что угодно, чтобы отмотать этот разговор назад. Просто вернуть все, как было. Было гораздо лучше, чем сейчас.       — Как ты не понимаешь. Это простые вещи, — Мирон ловко кидает яблоко в руки Карелину, и через минуту за ним закрывается дверь.