***
Слава сжимает в руках пойманное яблоко, первые несколько минут не думая ни о чем. Останавливать Федорова, бежать за ним и просить остаться или хотя бы переиграть их разговор бесполезно. Мирон не остановится и не будет его слушать, ведь если он что-то решил, то убеждать его в обратном нет смысла. Он подбрасывает яблоко в руке, вспоминая тот самый первый день, когда Мирон, наконец, поговорил с ним по-человечески. По губам током пробегает улыбка. «Как ты не понимаешь. Это простые вещи» И тут на него обрушивается шквал эмоций, воспоминаний, переживаний — полный набор. «И тут не смог не выступить, хороший ход, красиво», — думает Слава и кладет яблоко на стол. Вместе с этим он вспоминает, как когда-то не мог поверить в то, что душевная боль может отображаться физически. Теперь верил. Он крутит в голове очень много мыслей. И отвратительным, жирным червем, кушающим мозг небольшими дольками, является та, которой он старательно избегал достаточно долгое время. «Я же для него все сделал, а он?», — и Карелин тут же морщится, прогоняя прочь подобные раздумья. Это уже низко. Он первый зашьет себе рот тупой иглой, если вдруг когда-нибудь позволит себе произнести это вслух. Тем более, он может себе представить, что Мирон ему на такое ответит. Тот уже отвечал однажды на подобные слова, и звучало это просто зверски. «Ты забываешь, что я спасла тебе жизнь». «А я тебя об этом не просил». Это же Мирон Янович, ему же проще умереть, зато — самостоятельно. Слава набирает полные легкие воздуха и задерживает его до появления мелких точек перед глазами. Вопрос на повестке всего один — что делать? «В любой непонятной ситуации — иди спать», — решение всплывает как-то само собой и кажется очень разумным. Каждый раз, когда он принимал какие-то решения сгоряча, в итоге получался полный пиздец. Сейчас риск был слишком велик — сначала надо было просто переспать с этой ситуацией. А там будет видно. Скорее всего, он остынет и все-таки найдет в себе силы как-то сгладить сложившийся конфликт, извиниться за резкость, может, пересмотреть свою позицию, но прямо сейчас в нем пульсировали несправедливость и обида, а еще раскаяние и вина. Смотреть на вещи сквозь эти чувства — значит прикинуться слепоглухонемым. На часах десять утра, и Слава отправляется в постель. — Да блин, — Мирон резко отталкивает от себя Санин ноут. — Вообще не могу собраться. Что такое. — Слушай, да позвони ты ему. Судя по тому, что ты рассказываешь, сейчас твой Слава надумает себе всякого… — Например? — Например, что ты ушел насовсем. И квартиру ему оставил. — Нет, — отмахивается Федоров, — может, мы друг друга и плохо слышим, но он же не дурак. — Не знаю, — тянет Санек, искренне переживая за за эту ситуацию. — То есть… Нет, конечно. Ну, давай прикинем, вот было же все хорошо? Что изменилось? Технически. — Хороший вопрос… — Да не грузи мозг, я тебе и так скажу. Со стороны виднее. Ты поправился. — Хочешь сказать, что я выбрался из этого дерьма, и мне стало на него наплевать? — Мирон Янович, вот ты вроде умный парень. Тебе стало на него наплевать? — Конечно, нет! Я просто не понимаю, где в его поведении стержень взрослого человека? И что вообще происходит, почему… так? — Да не в этом дело, это десятый вопрос. Ты вот все со своей рефлексией, а посмотри проще. Вы оба просто альфачите. Очень извращенный способ выяснить, кто кому больше нужен. Альфа-хомяки. Но, тем не менее, все было в порядке, пока ты был… в больнице, и потом у Паши, и потом на отходнячках, да? От Славы зависело практически все. — А теперь роли несколько деформировались, — кивает Мирон, залипая в кафель и догоняя идею до конца. — Получается, что это типа такая борьба за власть? Да ну. Не похоже. — Это логично, — Тимарцев пожимает плечами. — Укладывается по всем пунктам. На сегодняшний момент, если мы просто предположим, ты справишься без Славы. До этого, если честно, это было сомнительно. — Слушай… Я никогда не спрашивал его о прошлых отношениях. Может, ему просто так привычно? Может, он думает, что если он не видит собственной пользы, то и надобности в нем нет? Так, получается? — Получается. О том и речь. А почему не спрашивал? — Да это как-то… Личное, не знаю. Я не залезаю в такие закрома. Зачем? Это бессмысленно. — Мирон, красивые у тебя жизненные позиции, только какие-то очень категоричные. Ну, вильни в сторону, где элемент вольности? — Это не позиции, а уважение чужого личного пространства. — А оно ему надо? — в ответ на эту реплику Мирон только качает головой, обещая себе подумать об этом немного позже, когда сам остынет и сформулирует что-то, что хочет сказать Славе. Он снова утыкается в ноутбук. Спустя пару минут он, посоветовавшись с Саньком, набирает Жене, сообщая о том, что они планируют тур и ему бы пригодилась ее помощь, и она присоединяется к ним уже спустя пару часов, активно включаясь в работу. С ней намного легче — она в этом деле человек опытный. Почему-то они ведут себя, как будто ничего не произошло. Мирон какое-то время искал в себе это противное чувство неправильности происходящего, но так и не нашел. Самое объективное решение, лежащее на поверхности — это просто работа, и нет смысла заморачиваться. Женя им помогает, за это она будет получать определенный откат, это они тоже обязательно обсудят, как только программа тура будет закончена.***
Карелин, проснувшись, осознается не сразу. Мысли пляшут, подбрасывая ложные надежды. Он смотрит на часы — уже восемь вечера. «Мирон опять задер…» — мысль обрывается на половине, и их утренний инцидент встает перед глазами. — Сука, ну… — шипит он в подушку и тут же подрывается, хватая телефон. На экране ни одного пропущенного и ни одного сообщения. «Позвонить? Спросить, где он? Попросить вернуться?», — не до конца проснувшийся мозг подбрасывает варианты, но Карелин отметает их один за другим. — Ничего не буду делать, — говорит он сам себе в процессе приготовления кофе, будто пытаясь убедить свою совесть и тревогу в том, что это верное решение. Он не звонит Мирону, хотя его терзает мерзкое ощущение недосказанности. Еще сильнее нарастает обида, и он принимает простое решение. «Надо просто переждать», — мыслит он сам себе, в поисках номера телефона Букера. Замаю сейчас звонить бесполезно — он и так не приветствует Славины способы «ухода от реальности». Что за выражение такое, «уход от реальности». Нарастающее напряжение надо сбрасывать, и быстро, так, чтобы оно не вылезло в каком-нибудь другом месте, и как следует убраться — идеальный вариант. А Андрей вечно за него переживает, как будто у Карелина берегов нет. Полный бред. А у Букера всегда есть что-нибудь десертное, и он всегда ждет гостей. Убиваться на хате у Фреда — старая традиция, о чем ему сразу же и напоминают, как только Слава появляется на пороге. — О, Эдик, привет. Принимай гостей, — он проходит мимо мелкого рыжего проныры, который тут тоже частый гость. В квартире висит приятный кумар, звучат какие-то голые недоработанные биты. — Славик! Давно тебя не было видно, заходи, подгоняйся, — Фред кивает на стол, за которым уже сидит Чейни. — Сейчас еще Светло подъедет, если дорогу вспомнит. — Если вспомнит, то с твоих дорог он точно ничего уже не воспроизведет, — ржет Эдик, появляясь на кухне и протискиваясь на свое место. — Слушай, я все хотел спросить, — Чейни, вместо приветствия, переходит сразу к интересному. — А что вы с Ваньком тогда устроили? Это затравка перед замесом какая-то? — Нет, с чего бы, я с ним не собираюсь баттлить, — Карелин пожимает плечами, обходит Букера и садится на подоконник. Проходя мимо стола, он берет самокрутку из общей кучи и усаживается на подоконник. — То есть? — Чейни бросает на Славу вопросительный взгляд. — Ты хочешь сказать, вы действительно что-то не поделили? — Ну, можно и так сказать. — Не поделишься? — Да навыебывался на меня, будучи совершенно обдолбанным. Я его осадил и тиснул смарт. Так, что первое в голову пришло, — неохотно объясняет Карелин, последней фразой и себе заодно отвечая на вопрос «Ты что, блин, несешь?». Неправдоподобно, точнее — не похоже на реальную действительность, но прокатывает. Эдик кивает, Чейни строит скорбную мину. Слава выбивает косяк в три затяжки под бессмысленный треп. Светло и правда приносит что-то интереснее травы, вываливая на стол целых три пакетика белого порошка. — Добрый вечер, уважаемые господа. Сегодня я — поставщик вашего хорошего настроения. Лучший кокс на районе, — говорит он, и Славик второй раз за день ловит ощущение дежавю.***
Мирон все-таки возвращается домой поздним вечером — уставший и измотанный. Ночь выдалась не самой простой, он несколько не рассчитал свои силы. Но гораздо больше усталость было от всей этой ситуации со Славой. Сколько бы они не разговаривали, они действительно друг друга не слышали. Мирону почему-то казалось, что если согласовать словарь терминов, то все станет намного проще. Он любит Славу и говорит ему о том, что он нужен. Что слышит Карелин? Вранье. Для Славы «нужен» это несколько другое, нежели чем для Мирона. Вот это и надо было привести в порядок. Общий знаменатель, появившийся в их разговорах, прояснил бы многое. И он возвращается домой с твердым желанием поговорить. Карелина в квартире не оказывается, и Мирон понимает, что надо ехать к Замаю. Вероятность того, что Слава именно там и, скорее всего, снова под какой-то дрянью — девяносто восемь процентов из ста возможных. Оставшиеся два — что он, к примеру, вышел в магазин. Это недостающие два процента отнимают около десяти минут ожидания, после чего он вызывает такси и едет к Андрею. — Нет, и не было. Я думал, он с тобой. Написал, что вы хотите остаться дома, и он не приедет, — Замай пожимает плечами, выслушав вопрос Федорова. — Как, нет и не было? — А должен был? — Ну… Вообще, я думал, он приедет к тебе. Мы утром немного… повздорили. Долго рассказывать, но я в итоге ушел и так его и не видел с того момента. — Зайди. Андрей быстро догадывается, кому звонить. Букер долго не отвечает, а потом не может понять, что от него хочет Замай. Кокс забирает хорошо, если правильно подготовить почву и рассчитать дозу. Новые фокусы по улучшению качества прихода постоянно притаскивает откуда-то Светло, и некоторые из них более чем удачные. Но Андрею достаточно того, что он слышит на заднем фоне голос Карелина, и тут же отключается. — Он у Букера. С тобой съездить? Они там, кажется, совсем в говно. — Блять… Не надо, я сам. Спасибо. Если что, наберу, — Мирон цедит сквозь зубы, снова чувствуя, что спокойствие, давшееся ему довольно трудно, утекает сквозь мелко дрожащие пальцы. — Подожди. Забери Славину тетрадку с текстами, я все перебил в комп уже, исходники пусть у него будут. И да, если что звони конечно. Мирон едет в такси и пользуется единственным способом уйти от мыслей, пророчащих не самые приятные вещи, которые он может увидеть на хате у Фреда — заглядывает в Славины записи. И даже не задумывается об этом в привычном для себе формате этики. Он с непроизвольной улыбкой читает тексты, отмечая, что Слава все-таки не теряет свой стиль. Когда он открывает последнюю страницу и форзац тетради, он хмурится, внимательно вчитываясь в строчки и узнавая почти в каждой цитаты из Сенкевича. По протоколу Боги должны лелеять избранных, Но в нашем манеже Боги их упускают из виду. А значит, нам остается с философами быть в ладу. На повестке всего один вопрос — куда я иду? Предположим, я знаю больше, чем мне когда-либо было положено. Я пришел без спроса, без сменной обуви, и забрался в чужую кожу. Была самая теплая ночь, я видел, как звезды сыпались градом, Видел во сне твою душу, беседовал с ней, пока она ела какую-то падаль. Она говорила с набитым ртом что-то о пепле Римской империи, Что-то о том, что тому, кто умеет жить, умирать научиться важнее. Я точно понял одну лишь ее идею — бойся всего окончательного. И подумал — когда-нибудь это кончится, о чем же можно мечтать еще? Она говорила, а я молчал, я не мог перебить твою душу, Все равно переевшая крови душа не может внимательно слушать. Я проснулся и помнил все, не хотел, но в мозгах будто мясо в миксере. Мне говорят — это просто бэдтрип, отпусти, забудь его, выплюнь, выкури. Но моя собственная философия построена по очень простой системе — Только в то, что мне будет выгодно, я верил, верю и буду верить. И если мир стоит на обмане, жизнь — мираж, а мы — просто пешки, То одному смеяться и умирать, а другому — стоить свои империи. Смириться, расслабиться, выдохнуть, выспаться и не подохнуть, Тут без сохранений или возвращений на исходную. Жизнь достойна только смеха, остальное — слишком личное, При наличии двух предлагаемых зол я выбираю нищенство. Император хотел утопить в крови память о самом страшном, А что до меня, я заметил всего одну, но интересную странность: Побываешь среди безумцев и скоро сам сумасшедшим назван, Ловишь измену, но через минуту просишь скипетр и державу, Трон и корону, ключ от казны. Всем похуй, умеешь — властвуй. Только не забывай, что под твоим балконом неадекватная паства. Оставайся один, как раньше, но с другим мануалом для чайников. Ни любви, ни тоски, ни жалости, взамен — ни слова против начальников. Главное не заиграться, не забыть, что дворец на деле пыльный притон. Вместо короны — колпак из фольги, а подданные тоже на четком гоне. Рим был владыкой мира, но также был и его гнойником. И сегодня Счастливы только те, о ком мир позабыл, как о неугодных. Глупость не хуже мудрости, разница в принципе незначительна, Тогда зачем платить больше, у прихода ведь тоже можно учиться. И самое первое правило в этом приходе, которое стоит запомнить — С этого дня p.m. на твоих часах переводится как post mortem.