Камо грядеши

      — Карелин, — дверь открывает Эдик, который уже ловит себя на чувстве, будто он младший в семье, которого вечно посылают переключать каналы на старом телевизоре. Или дворецким. Ни одно, ни другое его не устраивает. — Это к тебе, наверное.       — Вот это прикол, вот это гости, — из комнаты справа появляется Ваня Светло, как всегда, в темных очках, будто довольно тусклый свет прихожей может выжечь ему глаза. — Какими судьбами?       — Слава здесь?       — Там, — машет рукой Ваня, цепляя за рукав свитера Эдика, который застрял в своих мыслях, и уводит его обратно в комнату. — Давай, я твоя собака-поводырь. Перебирай палками, пойдем, еще кое-что покажу…       Карелина Мирон находит на кухне. Он сидит около стены, закрыв глаза, как будто спит. Услышав голос Мирона из прихожей, Карелин улыбается, думая, что это какие-то мультики. Отвечает он своим собственным фантазиям, когда слышит свое имя еще раз.       — Мирон Янович, — произносит он и чувствует звук, глухой, неясный, размазанный, который звучит сквозь эту волшебную пелену, и щека вдруг становится странно горячей, — тебя так долго не было. Вечность.       — Заткнись и поднимайся. Совсем ахуел?! — Мирон сам себя держит за ладонь, сорвавшуюся на пощечину, и старается дышать глубже, чтобы успокоить пробивающуюся ярость. Он рывком поднимает Карелина с табуретки и тащит за собой в коридор. Тот улыбается и идет очень медленно.       Их ухода никто не замечает, и Мирон даже не утруждается тем, чтобы закрывать за собой дверь. Думать спокойно он не в состоянии и поэтому просто молчит всю дорогу. Слава приваливается к нему и, кажется, выключается, открывая глаза, только когда такси тормозит довольно резко.       — Приехали. Топай, — бросает ему Федоров, вылезая из машины.       Славе кажется, что они их путешествие до квартиры дольше, чем путешествие хоббита. Его начало понемногу отпускать еще в машине, и теперь ему хочется только спать. В коридоре он тут же садится на пол и смотрит на кроссовки, вспоминая, как надевал их у Букера, и не сдерживает разочарованный стон.       — Что?       — Надо снять, — он кивает на кроссовки и тянется, чтобы развязать шнурки. Мирон резко выдыхает, опускается на корточки и стягивает с Карелина его кроссовки.       — Вставай.       — Мирон Янович, я тебя люблю, — произносит Карелин, наблюдая, как Мирон поднимается на ноги, снимает куртку и бросает ее в шкаф, стаскивает ботинки, наступая на задники, и снова опускается к Славе.       — Сейчас ты любишь только себя. Нормально тебе? — с раздражением спрашивает Федоров. Сердце проваливается куда-то в бездонность грудной клетки. Кажется, все намного хуже, чем он думал.       Карелин не отвечает, только скользит мутным взглядом по лицу Мирона, замечая малейшие мимические изменения и пытаясь угадать его мысли. Он чувствует, что Федоров очень крепко сжимает руку на его предплечье, поднимая на ноги. Он не спорит и не сопротивляется до тех пор, пока не получает толчок в спину, направляющий его в спальню.       Слава оборачивается, непонимающе глядя на Мирона.       — Ты чего?       — Ничего, блять. Ты совсем уже ебнулся?! Чем обдолбался на этот раз? Далеко тебе до белого осталось?! Слава, ты ведешь себя как тупая истеричка.       Карелин молчит, но сонливость уходит очень быстро, сразу, как только он слышит тон Федорова.       — Прости…       — Зачем ты это делаешь, ну? Иди давай, — вести его все равно приходится за руку. Мирон сажает его на кровать. — Я бы тебе въебал сейчас, честно слово, Карелин. Ну что ты творишь? Где твоя логика и здравый смысл? Где твои активные действия в сложных ситуациях — сейчас как раз такая. Да что с тобой разговаривать. Наркоман чертов.       Он выходит, планируя перекантоваться на кухне и продышаться, чтобы правда не втащить Карелину — одного несдержанного, случайного раза вполне достаточно, и это уже лишнее. Но Слава появляется в кухне спустя минуту, с испуганным взглядом, таким же, как вчерашним утром.       — Ты опять? — с такой тоской и безнадегой спрашивает он, что злость у Мирона проходит за секунды и сменяется полным отчаянием от непонимания, что делать дальше.       — Нет, — тихо произносит он и трет ладонями лицо, отворачиваясь от Славы. — Я не опять. Сядь, я сделаю крепкий чай. Это я хотя бы могу. Что с тобой делать, я понятия не имею. Карелин, ну что ты делаешь? Чего тебе не хватает?       — Тебя, — просто отвечает Карелин, все еще просматривая происходящее сквозь матовую, смягчающую пленку.       Спустя пару минут молчания Мирон ставит перед ним чашку чая и садится рядом.       — Слушай, Слав, вот почему так? Я, вроде, понимаю, почему ты начал злоупотреблять этим дерьмом, но у тебя же есть твое творчество, — он машет рукой, не желая снова вступать в эти разговоры. Сейчас это бесполезно, да и есть еще вещи, которые он хотел обсудить со Славой. — Кстати… Замай передал мне твою тетрадку. Я туда заглянул. Прости, пожалуйста, что без разрешения, честно, было очень любопытно.       — Да нестрашно, мне скрывать нечего.       — Там на последней странице трек. Ты будешь его записывать? Он немного выбивается из общего фона.       — Не планировал, если честно, — Карелину требуется некоторое время, чтобы осмыслить вопрос до конца.       — Почему?       — Он не мой. В смысле, не в стиле. Не подходит.       — Если ты не планируешь его в новый альбом… я бы записал вместе, — очень неуверенно предлагает Мирон. Ему действительно заходит текст. Его внутренний корректор рвется к доработке, к внесению некоторых изменений, но Федоров глушит это желание, понимая, что оно совсем не в кассу. — Если ты, конечно, не против.       — Давай, — Карелин кивает мгновенно и утыкается Мирону в шею. Первым делом возникает вопрос по поводу сохранения их условного конфликта в тусовке. — Как мы сделаем фит, если мы вроде как должны друг друга крыть?..       — Кому это мы должны? — с улыбкой спрашивает он у Славы, поворачивая голову и касаясь губами его виска. — Никому. У нас в шоубизе сегодня враги, завтра друзья… Я не хотел чтобы кто-то знал о нас. Давай так, если ты хочешь продолжать это холодную сетевую войну, запишем хотя бы для себя?       — Нет-нет, я просто… Я думал, ты будешь против.       — Ты очень много думаешь за меня.       — Правда, — смеется Слава. — Я слишком сильно в тебя вляпался…       Он оборачивается к Мирону, обеими руками за шею притягивая его к себе, и порывисто целует, будто боясь, что снова что-то пойдет не так.       — Слав, — он слышит тихий голос Федорова, который явно пытается остановить его. — Ты сейчас немного… Не в себе… Я не думаю…       Но сопротивляться такому Славиному напору очень трудно, и куда-то отступает жесткий принцип, однажды засевший в голове раз и на всю жизнь — не спать ни с кем под наркотой. Не вписываться в это дерьмо больше никогда, не встревать между измененным состоянием сознания и любовью.       «Может, я слишком болезненно на это реагирую?.. Он же не переступает черту, это же для него привычный образ жизни, точно был таковым когда-то. Он не наркоман и не скатится в эту дрянь», — Мирон на самом деле в этом уверен. Карелин и правда слишком любит его и свою работу, просто он забыл об этом на какое-то время. И если употребление — это способ ухода от проблем, надо просто ликвидировать проблему. А сейчас… сейчас Слава рядом, такой теплый, свой и расслабленный, а Мирон слишком устал, чтобы что-то решать и снова разговаривать, перебирать слова, находить новые формулировки. Хочется просто быть со Славой.       Этот раунд остается за Карелиным, игнорирующим попытки Мирона остановиться, и он продолжает поспешные, смазанные поцелуи, перемещаясь с губ к линии подбородка. Каждая секунда происходящего как будто очень важный кадр, который необходимо упаковать и заархивировать в его долговременной памяти. Опираясь на то, что непонятно, что будет завтра, он поддается желанию получить от этой ситуации максимум. Хочется чего-то самого настоящего, яркого, забирающего, а не просто поцелуев. Он тащит Мирона за собой, но по пути в спальню останавливается. «Как в первый раз», — смешная мысль, подстегивающая уже привычное за последние сутки нереальное ощущение репита.       Слава вжимает Федорова в стену, крепко стискивая его запястья, и ловит мимолетный вопросительный взгляд. Темнота коридора оттеняет испуг в выразительных глазах. «Как блестки по радужке рассыпались… Не бойся», — думает Карелин. Он прижимается к Мирону всем телом, покрывая шею мокрыми поцелуями и легкими укусами, проводя пальцами по линии ключиц до груди и обводя подключичную ямку. Слава замешивает нежность с импульсивностью, оставляя следы на бледной коже. Он слышит, как Мирон шипит и реагирует на каждое прикосновение. Он не делает ничего, позволяя Карелину управлять происходящим и наслаждаясь его запалом.       «Господи, как я тебя хочу. Здесь. Сейчас», — думает Карелин, одним движением пальцев расстегивает пуговицу на джинсах и опускается на колени, пропускаю его любимую, обычную для них, стадию долгих прелюдий, доводящих до болезненного желания. Хочется по-другому, быстро и до фейерверка в глазах. Джинсы вместе с боксерами он стягивает до коленей. Ладони положить на узкие бедра, дразнящими поцелуями покрыть дорожку светлых волос, ведущую к паху, только губами мазнуть по головке члена, самым кончиком языка собрать выступающую смазку.       Федоров закрывает лицо руками, не выпуская стон, комком скопившийся в горле. «Мать твою, за что так…», — думает он, стараясь не смотреть на Славу и получая нереальный кайф от подобных мучений. Борьба с желанием запустить пальцы в его волосы и прекратить издевательства заставляет не смотреть вниз. Сейчас он хочет его больше, чем когда-либо. Хриплый стон все же вырывается, когда Карелин забирает член в рот и в совершенно несвойственной ему манере обсасывает и вылизывает его так интенсивно, что Мирон кончает за всего за несколько минут.       Пытаясь выровнять дыхание, он опускает взгляд и даже в полутьме видит бездонные зрачки Карелина. Ебаный космос.       «Блять, ну нет…», — он закусывает губу, и где-то в посторгазменном тепле, растекающемся по телу, проскакивает тонкой иглой понимание, что Слава все еще под кайфом.       — Ты в порядке? — тот облизывает немного опухшие губы.       — А?.. Да. Да. Это просто было немного неожиданно, — Мирон протягивает ему руку, помогая подняться.       Вчерашнее утро смазывается, переписывается, и снова они там же, где и были. «Сансара на минималках», — проносится мысль, и Слава открывает глаза. Прошлой ночью он не мог уснуть еще долго. Лежа рядом с Федоровым и перебирая лучшие моменты прихода, он принимает одно из самых сложных для себя решений. Потому что вот же — они вместе. И Федоров может сколько угодно молчать о своих чувствах или заниматься своими делами, а в разговорах давить на кнопку «рацио», но он приехал за ним и снова, в который раз, вытащил из легкого трипа, не сломав ничего внутри. Не стал устраивать истерик и драм, просто сделал то, что делает любящий человек. До Славы доползает простая мысль — его не бросают. Никаких резких движений, ничего из его массы надуманных страхов, от которых он так активно обороняется, будто реагируя на происходящее впрок, еще до того, как это происходит. Это, конечно, не значит, что разом решились все проблемы, нависшие над ними в последнее время. Не значит, что Слава переосмыслил в мгновение свои чувства и ожидания от Федорова, но это значит, что вчера он смог хотя бы увидеть другую сторону медали. Все же он думает, что сейчас, на выхлопе от вчерашних наркотических паров, в этой ласковой посткокаиновой абстиненции он может согласиться на что угодно. На языке крутится — может, и правда поехать вместе? Но тогда он будет чувствовать себя так же, как и здесь, ничего не поменяется. А теперь, когда они снова, как в съемной московской квартире, пьют с утра кофе на кухне и болтают о чем-то неважном, он уже точно знает, что надо сказать. В груди немного тянет от подобных решений, но есть какие-то вещи, который просто надо делать. А справится он со своими переживаниями, не справится — это он будет решать по ходу дела.       — Знаешь, я тут подумал… У тебя тур. Это много для тебя значит. И нам, конечно, есть что обсудить, но я не хочу решать что-то наспех. Ты вернешься, и мы поговорим обо всем, что происходит. Хорошо? Мне есть о чем подумать, пока ты будешь в разъездах. Я буду тебя ждать… Обещаю, без эксцессов. Мы все обсудим, когда ты вернешься.       — Подожди. Ты что предлагаешь?..       — Я предлагаю сейчас просто… дать нам время. Тебе — сделать то, что ты делаешь и выровнять темпы. Мне — подумать и, может, пересмотреть свои позиции. Идет? Тем более, после туров у тебя всегда затишье на какое-то время. Не знаю, с чем это связано, но… Просто решим все позже.       Мирон слушает, склонив голову на бок, и пытается понять, в какой момент Карелина переклинило. Он уже был готов к повторению вчерашнего — поэтому долго оттягивал это обсуждение. Слава бесспорно прав, Федоров сейчас по горло застрял в своей мешанине из треков, туров, новых поисков. И он глотает мысль, которую хотел попытаться донести до Славы, ту идею, подброшенную Тимарцевым, потому что сейчас Карелин сам предложил сделать перерыв. «В прошлый раз это избавило от кучи ненужных слов», — и ведь действительно, когда они отложили разговор о происходящем между ними, все переживания отступили практически мгновенно.       — Мир, ты мне что-нибудь скажешь? — Слава заглядывает в лицо Федорову, пытаясь прочитать хоть какую-то реакцию в мимике или взгляде.       — Конечно. Это… Я думаю, это не самый плохой вариант. Мы немного переиграли вчера, сделали пробный вброс в сеть, на концерт в Москве уже через несколько дней готовы прийти несколько тысяч человек.       — Не Олимпийский, конечно, — смеется Карелин, вставляя комментарий.       — Да, не поспоришь. Но тем не менее. Я просто хочу прояснить, мы же в порядке?       — Конечно, — Карелин, крутящийся около холодильника, подходит к Мирону и обнимает его сзади. — Мы в полном порядке. С ролью жены декабриста я не справлюсь, но я все понимаю. Правда. Я хочу, чтобы ты поехал.       — Слушай… Я — за. Я бы хотел провести эту неделю вместе, я спихну дела на ребят, хотя бы на несколько дней, и глупо было бы тратить время на разборки и обсуждения… Ты мне только скажи, что тебя сподвигло на подобное решение?       — Просто ты вчера приехал. Я думал, ты не вернешься. Не сразу. Можно я тоже спрошу, почему ты приехал?       — Не хотел без тебя, — просто пожимает плечами Федоров, не рассказывая о том, что вчерашняя ситуация перепугала его до чертиков. Были моменты в прошлом, настолько далеком, что возвращаться туда даже в воспоминаниях не хотелось, и этот опыт прорывался из-под толщи его объективности и диктовал свои правила игры. Исходя из выводов, сделанных когда-то давно, ехать вчера за Славой совсем не стоило, и вытаскивать было идеей опрометчивой. Он обещал себе в прошлом две вещи. Первое — больше никогда не ввязываться в отношения с человеком, что-то активно употребляющим, и второе — все-таки оказавшись в такой ситуации в следующий раз, дать человеку право решать самостоятельно. Если он выбирает этот путь, это его решение. Но Карелину он такого выбора давать не собирался.