***
— Ну, отмени. Не получится сдать — просто забей и купи в Питер… Сколько там, четыре часа лететь как раз. Это во сколько он сядет?.. Отлично. Супер. Да я успею. Ничего не как всегда, Жень. Не ворчи. Переживет Иркутск, подвинем концерт на пару часов… Да пофиг на неустойки. Да. Вот. Прекрасно, ты меня услышала. Все за Сибирскую корону. Спасибо тебе огромное. Давай, да. Жду. Мирон Янович все-таки не справляется с собой и со всем, что обрушилось на него за последний день. Он передумал много всего, два раза принимал решение отменить концерт в Иркутске, потом садился, еще раз все взвешивал и в итоге сложил идеальную систему. Ближайший рейс Лондон-Санкт-Петербург, сдвиг концерта на пару часов вперед, и он приедет домой ближе к девяти вечера, а улетит почти через сутки. Ему просто необходимо поговорить со Славой. Его не устраивают эти телефонные признания, и хочется рассказать обо всем — о Марке, о своих переживаниях, о когда-то давно принятом решении и забытых причинах. О том, почему ему так тяжело дается привязанность, и откуда вся эта внутренняя политика про самодостаточность и стержень. Надо говорить, пока горит, пока не растерялись слова, и он снова не вышел в ноль или не решил своей разумной частью, что ни к чему подробности. Спасибо Жене, которая не раз уже взаимодействовала с ним в такой ситуации. Она переделала маршрут буквально в считанные минуты, и Мирон даже в какой-то момент пожалел, что она больше официально не в команде. Она как-то всегда умудряется понимать, в какой момент его «прихоти», как она сама их называет, просто блажь, а в какой — то, что действительно нужно сделать так, как он просит. Мог бы и сам, конечно, но все бронировала Женя, так что ей это сделать в разы проще. Он приедет в аэропорт уже через час, всего с одним рюкзаком, предупредив своих. Никто не возражает, потому что команде это будет стоить всего пару часов, а Федоров как-то слишком увлечен этим крюком с маршрута. Никто не спрашивает — что, как и почему, и за это он благодарен им больше всего. Ожидание в аэропорту немного затягивается — рейс откладывают сначала на полчаса, потом еще на час из-за погодных условий. По подсчетам он должен быть в Питере к полуночи. Ему кажется, он с ума сойдет от переизбытка слов, и единственным спасением становится бумага и ручка. Истоки своих же законов я рушу всего лишь одним необдуманным словом, Скачок напряжения. Я подпираю основу моей пирамиды Маслоу. Камо грядеши? И небо расплавится вдруг ноябрьским солнцем. Ты принимаешь из небезразличных рук обычное яблоко. Сколько Дорог за твоею спиной, сколько дорожек останется на твоей совести? Мороком, воем, вином гонишь с порога любые подробности Этой истории. Что это было? Прогулка за край тебе не засчитана. В личной статистике, кроме долгов количества, списков книг непрочитанных, Вдруг вырастает стопка листов, густо исписанных первопричинами Бегства от мыслей и слов. И вновь понимаешь — не хлебом единым Ты жив, и шагаешь, и маешься, тащишь на проводе. Только камо грядеши? Крик истерический не вырывается, в горле холодным комом подвешен. Снова ты пишешь депеши, своей же душе докладные на разум. Мол, сука, не подчинялся приказам, с курса не слил ни единого раза. База, прием. Ты скоро привыкнешь к отказам. В ответ тишина. Тебе не ответят, пока ты не сверишь свою систему координат, Точку на карте, график движения, геолокацию, трафик заторов, Ночи Ремарка и острое жжение там, где рождается твой пневмоторакс. Камера, свет, мотор. И снова нелепый укол зонтиком. Камера, свет, укол, и мой мотор под антибиотиком Долбит сильнее, чем можно представить. И я уже снова готов согласиться, И подписаться собственной кровью под парадигмами солипсизма. Я впредь не хочу ни единого шага один, я устал уходить и скитаться. Мертвое солнце не будет светить тому, кто умеет жить без фиксаций. Я не утверждаю, что это серьезно, и оба считаем, что мы перебесимся, Но если бы завтра с утра тебя сбила машина, то к вечеру я бы повесился. А после меня хоть потоп, похер, по сути, хоть на могиле танцуйте. Мне важно сегодня только одно — наконец докопаться до истинной сути.***
Карелин только дома, часов в девять вечера, заглядывает в телефон и непроизвольно закатывает глаза. Восемь новых сообщений в директе от Евстигнеева. «я пытался по-хорошему». «слышь, кпсс». «ты не думай что можешь безнаказанно пиздеть». «если что подключим твоего старшего». «он тебе объяснит, как соблюдать приличия». «Мирон Янович между прочим нормально со мной побазарил». «и мы вообще-то пришли к мирному договору». А последним сообщением он скидывает селфи, которое было сделано в гримерке на концерте в Москве. На такое Карелин уже не может не среагировать и тут же пишет Мирону, который, судя по всему, каким-то образом в этот конфликт с Ваней подключился. — Да блин, — ни одно из сообщений не доставлено. «в каком смысле, к мирному договору?», — пишет Слава, надеясь, что сообщение выглядит нейтрально, но только после отправки понимает, что нет. «в прямом. никто никого не хуесосит. один ты у нас остался, на котором борзометр шкалит. так что сбавь обороты». «это у тебя ко мне были претензии, забыл, долбоеб? буду хуесосить, сколько потребуется, пока совсем не скроешься с горизонтов». «не скроюсь. так что нравится, не нравится — терпи, Соня». «увижу — порву ебало. ясно выражаюсь?». На этом сообщении переписка обрывается, и Карелин в каких-то смешанных чувствах рассматривает это несчастное селфи. Мирон улыбается, стоя рядом с Ваньком. Судя по всему, сделано совсем недавно. «Да быть такого не может», — думает Слава, набирая номер Мирона. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети», — отвечают ему на том конце, и он ощущает полное бессилие. «Ладно, подумаешь, селфач. Это еще ни о чем не говорит». Телефон снова вибрирует, информируя о новом полученном сообщении. «это чтоб тебе не казалось, что пиздеж. фотка с ЛА. нормально тусанули». И в директе у Славы высвечивается фото, на котором Мирон, не глядя в камеру, обнимает кого-то около входа в бар. Лица этого парня не видно, видимо, отвернулся, когда фоткали, но Мирон очень недвусмысленно прижимает его к себе за талию, а тот, в свою очередь, почти висит у него на шее. «и еще одну». Мирон и этот парень целуются, в тех же декорациях. «так что ты думай, Славян, думай, не зря ли топишь». «Нет. Нахуй. Ну, нет. Нет», — все, что может сказать себе Карелин. Кровь ебашит в голове, как будто сейчас порвет нахер вены, проходящие через виски. Ощущение такое, как будто у него в момент поднялась температура. Он смотрит еще раз, как будто не верит самому себе, а после просто перестает видеть что-либо, потому что глаза застилает мутная пелена. «Блин, ну нет, ну пожалуйста», — крутится в голове, и кроме этого нет больше ничего. Изображение в глазах едет, как будто кто-то встряхнул его голову. Он берет в руку стакан, почему-то считая, что надо попить воды и успокоиться. Сжимает слишком крепко — стекло лопается, разрезая ладонь. Слава не произносит ни звука — ему совсем не больно, а остатки, тяжелое дно стакана, летят в стену, усеивая пол разнокалиберными осколками. За первым стаканом летит второй, за ним — третий. Слава тяжело дышит и думает — набрать Федорова еще раз или нет. И что он скажет? Ехидно спросит, как Мирону Яновичу там отдыхается? Это и так видно. И тут для Карелина все встает на свои места. «Вот и причина», — думает он, смаргивая набежавшие слезы. Конечно, после такого кто бы не осознался и не бросился признаваться в любви? Все познается в сравнении. — Нахуй это все, нахуй, — он идет, и под тапками хрустит стекло, разламываясь и впиваясь в подошвы. «Пол испортил», — как-то отстранено думает он, шаря в карманах толстовки, в которой вернулся вчера вечером с тусовки. Где-то там должен был лежать презент от Букера. Ему кажется, так даже безопаснее. Под коксом и этим невероятно мягким, мажущим чувством от его агрессии не останется и следа — все смывается порошком в крови. Потрясающе. Удобно. Три дорожки, выключить свет на кухне, и место — на полу, всегда на полу, заземление помогает почувствовать себя сильнее. Когда начинает накрывать, об этом свидетельствует белый шум в голове, осколки стаканов, эта стеклянная крошка, рассыпанная по ламинату, кажется самым красивым на свете — переливы играют, как блики в чьих-то глазах. В чьих глазах? Что еще есть здесь и сейчас, кроме него и стекла? Ничего. А ничего и не надо. Очень красивые стекляшки, настоящие сокровища. У Славы в голове очень живописно и изящно путается — сначала блики от его драгоценностей заволакивают и быстро приближаются, ограничивая мир и размывая его эффектом боке, а еще включая плейлист флешбеков. Вот он помогает Мирону обустроить его гнездо в той, московской квартире. Вот лезет в окно психиатрического стационара, и перед глазами вспышками те самые кадры, и он слышит свой собственный голос, уговаривающий Федорова двигаться быстрее. Паническая атака, обернуться, подбежать и упасть на колени, следом — неловкий первый поцелуй. Переписать бы все с того места. Слава смотрит кино про то, как каждый предыдущий день смазывается, переписывается, и они снова они там же, где и были. «Сансара на минималках», — думает он, и в своей версии этого мира говорит Мирону сразу все. Он улыбается — ему кажется, это происходит очень медленно, и вот уже пахнет только что сваренным кофе, а вот — почему-то сигаретным дымом, а теперь пиццей. Трип получается очень вкусным, он слышит музыку и очень не хочет ее забывать. А если закрыть глаза, то все ощущения усиливаются в несколько раз. По нейронной сети растекается тепло, и ощущения такие, будто по всему телу пропускают вибрацию. Можно почувствовать абсолютно все, на чем удастся сфокусировать внимание. Голос слышится как сквозь плотную пленку. — Ты обещал! — Обещал, — эхом отзывается Слава на единственные слова, которые может разобрать, и кто-то берет его за руку. Дальше, судя по интонации, этот кто-то, кто пытается достать его из круговорота переигранных воспоминаний, видит кровь. Карелин тоже чувствует, как прикосновение отдается какой-то остротой. Когда зрение немного проясняется, Слава смотрит на ладонь, от которой расходится по всей руке что-то неприятное. И очень пугается внезапного громкого звука. Он поднимает взгляд и видит Федорова, который на него, в свою очередь, не смотрит. Судя по всему, он очень сосредоточен на том, что делает. — Ты спылесосил сокровища, — опустошенно комментирует происходящее Слава.