***
Славу начинает отпускать через час. Понемногу вязкость сознания отступает, высвобождая пространство для мыслей, воспоминаний и анализа. Он садится в кровати, зная, что еще через полчаса будет совсем нормально. Он трясет головой и оглядывается. «Неужели, я совсем поехал? Ничего себе, приглючилось», — он уже может вспомнить, что ему казалось, и очень реалистично, что Мирон был здесь. Этого, конечно, не может быть. И Карелин снова ложится, закрывая глаза. В памяти начинают всплывать какие-то отдельные фразы. «я этого просто не переживу». «…было так стремно в прошлый раз». «…влюблен в кайф». «пиздабол». «…когда твой любимый человек гасится этим дерьмом…». «Какой Марк? Кто такой этот Марк?», — думает Слава, ухмыляясь, что успел с кем-то познакомиться внутри прихода. У него была теория, что это как будто большая социальная сеть, как интернет коллективного бессознательного. Главное — правильно ввести запрос. Либо он просто переслушал Горгород, тоже реалистичный вариант. Он не верит сам себе, что мог слышать голос Мирона так ярко и так отчетливо, как будто он реально был здесь. Слава вытирает мокрый лоб, думая, что повязка на руке очень кстати. «Стоп», — он садится в кровати слишком резко, расплескивая остатки кайфа по стенкам черепной коробки, — «откуда?». И тут он вспоминает все — и почему решил загаситься, и разбитые стаканы, и свои «сокровища», а еще понимает, что никто не мог ему перебинтовать руку. Сам бы он не справился, а значит, его не поглючило. — Мир? — громко спрашивает он, но в квартире полная тишина. Делая над собой усилие, он встает и, держась за стенку, перемещается в коридор. Там стоит сумка с вещами, та, с которой Мирон как-то ушел после их ссоры. — Блять. Блять, да что за… Следующее воспоминание — и он был готов поклясться, что теперь знает, как это, когда в мозг втыкают спицу, — фотографии, которые прислал ему Рудбой. Карелин оглядывается в поисках телефона, доходит до кухни и видит там пылесос и остатки стекла, сметенные в угол. Смарта на кухне не оказывается, и он медленно бредет обратно в спальню. Движения даются с таким трудом, будто он продирается сквозь сахарную вату. Во рту — мерзкий приторный привкус, типичный для посткокаиновой абстиненции, но сейчас просто невыносимый. — И как это понимать? — он опускается на кровать, задавая вопрос куда-то в пространство. — Мирон здесь, хотя должен быть в Лондоне, телефона нет… Никаким образом эти факты не укладываются в одну систему. Славу тошнит и крутит от переизбытка боли в организме и непонимания происходящего. «Все будет хорошо», — всплывают в мыслях чьи-то слова. То ли его самого, то ли Мирона, определиться сложно, но им очень хочется верить, как будто они — последний оплот надежды. Славе очень тревожно оттого, что он ничего не может сделать и, что хуже, ни с кем не может связаться. Стационарного телефона нет, есть только ноутбук. «Скайп», — мелькает мысль, и он добирается до письменного стола, на котором покоится ноут. Он бы позвонил Замаю, но тот не в сети. Зато статус Санька — онлайн. — Где Мирон? — Слава?.. Сколько времени, ты в курсе? — В курсе, слушай, надо его найти. — Так. Еще раз, по-человечески. — Ну… Короче, он приехал, видимо, — сумка его стоит в коридоре. Поговорил со мной, потом забрал мой телефон и уехал куда-то. — Ничего не понял, — Тимарцев трет пальцами глаза, улавливая из всей смысловой нагрузки только то, что Мирон сначала приехал, потом уехал. — Да блять… просто позвони ему. Долго объяснять. — А как так вышло, что он с тобой поговорил, а куда он уехал, ты не знаешь? — интересуется Санек в процессе набора номера. — Не абонент. — Блять. Позвони мне. У него мой телефон. Наверное. — Ты что, хочешь сказать, что Мирон Янович спиздил у тебя телефон? А ты бы не мог в ваши разборки детсадовского уровня меня не включать? — Саня, блин, просто сделай, что прошу. Пожалуйста. — Вот у вас у всех беда с телефонами. Никто не берет, — он показывает в камеру экран, где отображается проходящий звонок. — Сначала ты тиснул у Рудбоя, теперь Мирон у тебя… Взрослые, вроде бы, люди. Купите себе уже по второй трубке. — Набери еще раз. — Карелин, ты меня начинаешь пугать, — окончательно проснувшийся ресторатор вышел на кухню, установив планшет на столе. — Может, обрисуешь картинку? Слава рассказывает быстро и сбивчиво, опуская детали, добавляя, что это все очень неточно. Саня, который уже размешивает сахар в своем кофе, сидя перед экраном, неодобрительно качает головой. — Слушай, нихера себе. А ты уверен, что фотки не липовые? — Нет. В смысле, уверен. — И ты реально думаешь, что Мирон тебе там изменяет? Слава, это фотки от Рудбоя. Прием. Информацию из подобных источников надо проверять раз по десять. — Да… я… блин, ну, а что я должен думать? — Слушай, тебя до сих пор мажет, по ходу. Так, я наберу сейчас еще раз, если не ответит, приеду к тебе. Пошарим вместе, что у вас там за херня. — Давай, спасибо. Карелин отключает скайп и садится на кровать, подтягивая колени к подбородку и обнимая их. В детстве помогало.Глава 33.
15 ноября 2017 г. в 22:32
Картина, представшая Мирону по приезде, обрывает в нем все, что зрело последние сутки. Он сразу видит силуэт, сидящий на полу в неестественной позе, и бросается на кухню, но тормозит на самом пороге — зайти туда невозможно, пол как будто залит разбитым стеклом. А у стены сидит Карелин и невидящим взглядом провожает отблески в этих осколках.
— Слава, это что за… — как-то растеряно выдыхает Федоров. Он говорит, а кто-то словно подкручивает звук, убавляя громкость. Первое желание — это сесть рядом и выключиться вместе с ним. Хоть чем-то наполнить образовавшуюся пустоту. — Ты обещал!
— Обещал, — подтверждает Карелин, и Мирон опускается к нему, берет за руку, осматривая рану. Неглубокая, сухожилия не задеты — просто не самый удачный порез.
— Пиздабол, — все, что может выдать Федоров. Он прячет лицо в ладонях, но сидит так недолго. Сейчас ему надо действовать хотя бы на автомате, и он достает аптечку, обрабатывает, а затем перебинтовывает руку Карелину. Достает пылесос, собирая осколки, а самые крупные просто сдвигает в угол.
Закончив с уборкой, насколько это было возможно в данной ситуации, он садится рядом со Славой.
— Ты меня вообще не слышишь, да? Я не буду больше спрашивать. Поступай, как знаешь. Я тебе все сказал. Тебе, видимо, мало. Хотя… Я понимаю, может, у тебя другие запросы. Ты бы хоть рассказал мне.
Мирон еще долго говорит что-то, прекрасно понимая, что Карелин его сейчас вряд ли слышит, а если и слышит, то не очень понимает. Он пересказывает всю историю с Марком, запинаясь в поисках нужных слов. Федоров говорит сам себе, пытаясь успокоиться и не сорваться, как в прошлый раз. Приехал поговорить — надо поговорить. Он поднимает Славу, и тот безропотно следует за ним, бормоча себе под нос что-то про пропавшие сокровища. В его зрачках сейчас — целый мир, своя вселенная, а радужки почти не видно.
Карелин откидывается на кровати, закрывая глаза и запуская вертолеты у себя в голове — это приятное чувство, будто весь мир крутится вокруг тебя. Хотя бы так. В Мирона, сидящего рядом, хочется провалиться, но он слишком плотный.
— Знаешь, это было так стремно в прошлый раз. Я думал, меня разорвет изнутри… Когда я только увидел, что наркота делает с людьми, я испугался. Завязал тут же, просто побоявшись, что в какой-то момент не смогу остановиться. Видимо, дело во мне, раз я второй раз в своей жизни попадаю на это дерьмо. И тогда я подумал, что нельзя так любить — человека, который влюблен в кайф. Это не приносит ничего хорошего, никому. Каждый сам по себе. Ведь в итоге именно так и есть. Получается — хорошо, не получается, значит, так и должно быть. И мне казалось, это единственная рабочая система. Ты заставил меня поверить, что это не так. На какой-то очень короткий промежуток времени. А сейчас… Ты знаешь, от этого умирают, Слав. Твое счастье, что ты понятия не имеешь, что это такое — когда твой любимый человек гасится этим дерьмом, а потом дохнет, как последняя псина под забором, и никто ничего не может с этим поделать. Ты, наверное, скажешь мне, что я перегибаю палку. Что это ничего не значит, и что ты можешь соскочить в любой момент. Только этот… как сказать? Этот кредит доверия зависит не от меня. Я не могу заставить себя что-то чувствовать или не чувствовать. Сейчас я… Не знаю. Я люблю тебя. Я люблю, как я чувствую себя рядом с тобой, все эти мелочи, которые у нас завелись. И котенок, не завелся еще, но… Люблю яблоки. И каждый раз, когда я произношу это слово, у меня как будто уменьшаются статы жизни. Как в компьютерной игре. Тут речь не про чувство собственного достоинства и не про уважение к себе. Тут речь о другом. Может, ты не просто так закидываешься? Мы уже проясняли это. Только это совсем не важно. Какая бы у тебя ни была причина, ты решаешь свои проблемы таким образом. А я так не могу. Что ты мне прикажешь делать?
Рассудительность и спокойствие тона пугают самого Мирона. Он сидит рядом со Славой, который явно не спит, а все еще ловит какой-то кайф, судя по зрачкам и тому, как он держится за руку Федорова.
Он гладит большим пальцем тыльную сторону ладони Карелина.
— Сколько можно? Если бы ты действительно не был привязан к этой херне так сильно, то смог бы меня дождаться. Сдержать слово. Знаешь, я раньше не рассказывал тебе всю эту историю. Незачем было, я думаю. Не скрывал, но и говорить об этом… Я старался не проводить параллелей. Есть какое-то внутреннее чувство, что это… испортит, нет, испачкает наши с тобой отношения, что ли? Я очень старался относиться к этому бережно. Что мне сейчас делать? В прошлый раз, тогда, я верил этим обещаниям год. Даже больше. А потом все сорвалось в один день. Я больше не хочу, чтобы при мне происходили такие вещи. Я этого просто не переживу. Честно. Я больше не хочу. Да что у тебя там все время…
Мирон берет с тумбочки Славин телефон, собираясь отключить звук. Уведомления, висящие на экране блокировки высвечивают очередное сообщение от Ванька.
«да ладно выдыхай, ни с кем твой Мирон Янович не пялился там. это старые фотки».
Руки крепко сжимают телефон, и он проводит пальцем по экрану, снимая блокировку и заходя в Славин директ. Он видит предыдущие сообщения, свои фотографии трехгодичной давности из Лос-Анджелеса, с одной из тусовок, которые они с Ваньком там посещали, и понимает, что случилось — пазл снова сложился. В который раз — не в его пользу.
Все слова про весомость причин тут же выветриваются из головы. Он убирает телефон в карман. Наклоняясь к Карелину, проводит пальцами его по лбу, на котором уже выступают капельки пота, убирая прядь.
— Я понял. Прости, пожалуйста, что так… Ну, все. Отсыпайся. Все будет хорошо. Я люблю тебя, — Мирон осторожно целует его в губы и выходит из спальни.