Добраться до дома родителей мне ничего не стоило. Кто бы что ни говорил о свободной Америке, где птенцы слишком быстро улетают из гнезда, всё это чушь собачья. Единственный птенец, который действительно улетел, так это Джеймс. Остальные мы все так и базируемся в Чикаго, навещаем своих родителей постоянно. Точнее, теперь навещать их придётся исключительно мне, но сейчас вот никак не хочется об этом думать, да и тем более мои мысли занимают совершенно другие вещи.
Краткий разговор по телефону с Натальей Арловской словно посеял какие-то семена надежды в моей душе. Завтра мы должны с ней встретиться, придётся взять выходной на работе. Все это слишком важно, чтобы пытаться осуществлять погоню в темпе большого города.
Перед глазами всё ещё стоит картина: Джонс в наручниках и два офицера ведут его. Но кадр слишком быстро сменяется другим. Мать пытается меня отговорить, её слова отпечатались в памяти. Их словно выжгли. Нет, это обычные слова, но какие мерзкие. Просьба бросить утопающего, плюнуть на всё, плыть по течению, а не старательно работать веслом.
Мадлен пытается меня ободрить. Всё можно вроде как исправить, надежда всегда есть. Голос Натальи в телефонной трубке, она постарается мне помочь. Я бегу, продираясь сквозь толпу, ловлю машину. Суровый взгляд Джонса. Его тёмные глаза, взгляд такой, словно он желает моего полного повиновения, молчания и бездействия. Все события этих нескольких часов словно слиплись в один большой снежный ком, который только ещё больше растёт, набирает скорость, несясь прямиком на меня. Разнесёт в лепёшку или просто подомнёт под себя? Возможен любой из этих вариантов, концовки не всегда счастливые, но всё это не так важно, как то, что я бесконечно виноват перед Стивом, он делает для меня слишком многое. Даже если это одолжение, то отплатить ему мне будет крайне сложно. Не понятно только одно, а зачем он всё это делает? Зачем делает хуже себе?
Дверь я закрываю достаточно осторожно и тихо. Нет, я не пытаюсь незаметно пробраться в дом мимо его обитателей. Меня в любом случае заметят. Если не сразу, то потом. В доме непривычно тихо, только откуда-то издалека доносятся голоса. Если мне не изменяет память, то говорящие находятся в столовой. Но с каких это пор здесь стало так тихо? Почему я не слышу звук работающего телевизора, крик фанатиков бейсбола или преданных болельщиков хоккея, нет громкой музыки, что обычно всегда валила из колонок в комнате Стива, не слышно ворчания отца про то, что Альфреду и Джеймсу нужно меньше смотреть телевизор. Кажется, я абсолютно забываю, что давно уже не ребёнок и не живу в этом доме, а значит, тихо здесь так всегда. Даже как-то непривычно и несколько страшно. Это похоже на сон, некогда уютный и просторный дом окунулся в забвение. И, видимо, навсегда. Неожиданные перемены всегда пугают людей, и я не являюсь исключением из общего правила.
Моё пальто отправляется на вешалку, а туфли на подставку для обуви. Но сам я медлю. Остаюсь стоять ещё буквально несколько мгновений в коридоре, напротив большого зеркала. Серьёзный парень в костюме, такой серьёзный, что даже смешно. Мне никогда не нравилось это зеркало во весь рост. Всегда, смотрясь в него, выглядел несуразно, и сейчас ничего не изменилось. Только вот вырос Мэттью, слегка повзрослел. Потёртые джинсы сменились брюками, футболка с символикой хоккейной команды старшей школы стала белой рубашкой с туго затянутым на шее галстуком. Не этого ли всегда хотела мама? Определённо этого. Хорошее будущее для своих сыновей, чтобы потом в старости обеспечили, помогли, не бросили. Корыстные цели, прикрытые благими намерениями.
Я направляюсь в сторону столовой. Иду медленно, словно впервые очутился в этом доме. На самом деле, так и есть. Я жил в другом месте, наполненном шумом, приправленным запахом кофе с утра или же травяного чая. А сейчас я в другом месте. Абсолютно другом.
Останавливаюсь в дверях. Мне не нужно заходить, чтобы видеть всё помещение и своих родителей в нём. Столовая всё такая же светлая, просторная. Длинный стол с двумя рядами стульев, словно здесь живут человек пятнадцать, а никак не шестеро. Почему-то я сразу вспоминаю то, что Стив всегда сидел дальше всех. Намеренно усаживался на другом конце стола, а если за стол садился отец, то он даже мог уйти. Всегда у них были сложные отношения, излишне напряженные.
Отец сидит на своём месте во главе стола, а по левую руку от него моя мать, спиной к большому окну. Интересно, сколько вообще они тут сидят, о чём разговаривают? Вероятно, меня это волновать никак не должно. Ну, меня и не волнует.
— Я приехал, — не знаю, зачем вообще это говорю. Меня уже заметили. Отец касается руки матери, и та поднимает голову. Что я ожидал увидеть на её лице? Дорожки слёз или же опухшие глаза, размазанную косметику? Нет, мне нужно было увидеть хоть какое-то сожаление, сочувствие в её мутно-зелёных глазах. И именно это я сейчас не вижу. Где же, чёрт возьми, хоть какие-то материнские чувства по отношению к Стиву?!
— Ты ездил туда?
Неудивительно, что именно этот вопрос она сейчас задаёт мне. Нужно ли ей говорить правду, или я могу просто промолчать? Кажется, всё понятно и без лишних слов. Вот только этот вопрос вновь поджигает слегка отпустившую меня злость. Говорят же люди, не делайте ничего в порыве чувств. Но как же не делать?
— Да, ездил. Сказали готовить адвоката, он нам понадобится. Даже дали номер одного, — я вижу, как отец хмурится, словно ему неприятно слышать всё это, мать же моя выглядит слишком безучастной, равнодушной, словно кукла. Пустая фарфоровая кукла со стеклянными глазами, что со временем помутнели и уже не блестят так ярко, как могли бы. Жалкое зрелище, на самом деле. — Я уже позвонил Наталье, она сказала…
Но договорить мне не дают. Отец жестом приказывает мне замолчать, тем самым обрывая на половине фразы. Это слегка раздражает меня, а учитывая ещё и злость, вызванную равнодушием и отрешенностью матери… Меня буквально распирает изнутри.
Я — словно бомба замедленного действия, таймер медленно тикает, с каждой секундой времени становится всё меньше и меньше, а если попытаться обезвредить, то можно сделать только хуже. Интересно, какой у меня радиус поражения?
— Я не хочу ничего слышать про этого Стива. Он и без того много дров наломал. С меня и матери хватит. Пусть он выбирается сам. Мы его тащили столько лет. И что теперь? Никакой благодарности, сплошные проблемы.
Не знаю, было бы обидно Стиву услышать эти слова, его здесь нет, но вот мне-то за него обидно, даже больно. Нет, не потому что на его месте сейчас должен находиться я. Просто ведь он тоже человек, мой брат, пусть и такой косячный. Все мы, чёрт возьми, совершаем ошибки. У Стива она одна — он сел на наркотики, остальное же просто следствие. Джонс не виноват в смерти Альфреда, не виноват в слезах моей матери. Только обстоятельства сложились совершенно иначе.
Это как в карточной игре: какие карты выпали, такими и придётся играть. Умелые шулеры или же просто счастливчики могут поменять расклад в свою сторону, чтобы оказаться в плюсе, а я всего лишь рядовой игрок, которому слегка свезло.
— О какой благодарности может идти речь? Ладно, ты, отец, но мама! Он ей точно такой же сын, как и я, как и Джеймс… Как и ваш горячо любимый Альфред! Мы не имеем права его вот так вот бросить! — не знаю почему, но я срываюсь на крик. Спокойствие, что мне так хотелось сохранить, сейчас улетучилось, сдулось, словно воздушный шарик. Проклятье. Криком всё равно ничего не решить, слушать внимательнее от этого меня никто не станет.
— Он столько времени действовал твоей матери на нервы. Она терпела его с самого его рождения, терпела, когда он вёл себя, как последний подонок. У всех есть придел. И не смей кричать.
Она его терпела. Вот это заявление. Отвратительное, мерзкое заявление. Оказывается, мать его не любила, не любит, а просто, хах, терпела. Впрочем, почему-то меня это нисколько не удивляет, хотя я всегда стараюсь надеяться на лучшее, видеть только светлое.
Может, меня и мои выходки она тоже всегда просто терпела? Мне хочется задать этот вопрос сейчас, но разговор-то не обо мне. Разговор о Стиве, которого, кажется, все уже списали со счетов, выбросили на свалку, как старую технику, которую не смогли сдать по программе утилизации. А окажись на его месте я, со мной было бы то же самое? Так же выбросили? Оставили бы тонуть за бортом корабля, а сами бы продолжили мирное плаванье? Да неужели самые родные и близкие мне люди способны на подобное? Хотелось бы мне сказать, что я в это не верю, но это будет ложью, а обманывать самого себя — последнее дело.
— Она сама взяла на себя ответственность за него. Она не должна была его терпеть, ей просто нужно было любить, да вам нас всех надо было просто любить, но вы видели только одного сына. Куда же мне, Джеймсу и Стиву до вашего любимого золотого сыночка Альфреда! Нам же никогда не стать такими! Вот только ваш дорогой Альфред сейчас разлагается под слоем земли в коробке из деревянных панелей, его здесь больше нет. Очнитесь! Есть реальность, у вас помимо одного ребёнка были и есть ещё трое. И одному нужна помощь, — если бы словами можно было бы убить, то, вероятно, яда из всей моей тирады хватило бы на целую армию хорошо подготовленных солдат. Они бы все свалились просто сразу же. В моих жилах вскипает кровь, а вместе с ней и вся та ярость, что скопилась внутри за эти несколько часов. Она грозится магмой выплеснуться наружу и залить всё, что только можно. Хорошая же у меня мать, просто замечательная! Да что там мать! Оба родителя хороши. Ведь бросить человека проще, чем попытаться помочь. Я злюсь, но в то же время мне страшно от того, что всё это должно было произойти со мной. И никто бы, вероятно, не дернулся. Убили-то ни кого-то иного, а именно самого Альфреда, лучшего из всех живущих на Земле людей. Я не могу знать всего точно, но сделать из произошедшего выводы не так сложно. И они весьма неутешительные. Да я даже уже не сожалею о том, что прикончил этого белобрысого засранца, мне уже нисколько не жаль. Вообще, рад, что это произошло, что именно я его отправил на тот свет, а не кто-то другой.
— Не смей так разговаривать, Мэттью! Ты не имеешь никакого права предъявлять мне или Алисе какие-либо обвинения пока ещё находишься в моём доме. Если не уважаешь меня и свою мать, как родителей, то уважай как хозяев данного дома. Но для Стива мы ничего делать не будем. Хватит. Мы тянули его, когда он сел на наркотики, всячески лечили. Мы таскали его по разным больницам, и что толку? Вот именно, что никакого. Мы позволили ему жить с нами, не выгоняли, а он убил Альфреда. Я говорю «нет». На этом разговор окончен.
Я впервые вижу, как глаза отца наливаются кровью, а сам он просто багровеет от злости. Может, мне и не стоило ничего им говорить. Может, мне и не стоило вообще приезжать сюда сегодня. Нет, стоило. Я лично убедился в наплевательском отношении к Стиву и огромной любви к Альфреду. Велика ли разница между мной и Стивом? Имеет ли вообще какое-то значение для моих родителей, кто совершил преступление? Конечно, не имеет, пока на другой чаще весов находится золотой мальчик, любимый сынок.
— Значит, я помогу Стиву. Против вашей воли. Я найму ему адвоката и вытащу из тюрьмы, — мой голос полон решительности. Если они готовы бездействовать, сидеть сложа руки, то я не собираюсь всё оставлять вот так. Просто не имею права. Я слишком виноват… не перед матерью или отцом, не перед покойником Альфредом или вдовой Эмили, а перед Стивом. Живым человеком, чёрным пятном на семейной фотографии, но всё же живым.
Это проклятое чувство вины залезло куда-то глубоко внутрь и оттуда буквально пожирает меня, довольно хрустит моей душой. Иначе что вообще может так сильно болеть внутри?
Я подставил Стива. Неосознанно, конечно, но это не оправдание. Убийство собственного брата волнует меня куда меньше, чем то, что я буквально доломал жизнь и без того несчастному человеку.
У меня абсолютно нет желания сейчас выслушивать то, что готов высказать мне отец, да и мать порядком напряглась, нахмурилась. Выглядит слишком мрачной и сердитой. Только вот на что она сердится? Явно не на себя и не на своё отношение к сыну.
А говорят, что первенцев любят сильнее. Ерунда всё это, вообще не имеет значения, когда родился ребёнок. Его просто любят и всё, потому что он выделяется среди собственных братьев или сестёр. О раздаче любви равными порциями и речи быть не может. Вообще, насколько сильно после данного заявления я испортил с родителями отношения? Вероятно, достаточно сильно.
Когда я приехал сюда, то думал, что спокойно поговорю с ними, обсужу всё, расскажу ситуацию. Всё будет нормально, я останусь на ночь и уже завтра с утра прямиком отсюда поеду к Наталье Арловской, но я позволил дать себе волю чувствам и всё ещё позволяю.
Моё сердце бешено колотится, хотя я просто стою на месте, на самом пороге столовой. Я не подошёл, не сел за стол, а стал предъявлять претензии прямо с самого своего появления. Может, это неправильно, но какая уже разница.
Мать смотрит на меня, и взгляд у неё такой, будто она желает меня испепелить или как минимум прожечь дырку. Да, лучше бы она так на себя в зеркало смотрела! И как только её не мучает совесть. Её сын сейчас в камере, пока временно заключён под стражу, но ему грозит реальный тюремный срок.
— Ты ничего не сделаешь, Мэттью. Даже не смей, — отец хочет диктовать свои условия, но только вот сейчас у него нет никакой власти надо мной. Пусть говорит что хочет, я помогу Стиву. Из-за чувства вины. А ещё мне хочется, чтобы меня не бросили в подобном случае. Хуже всего оказаться никому ненужным грузом, балластом.
Я медленно разворачиваюсь и ухожу. Оставаться мне тут не хочется вообще. Провести ночь под боком у людей, которые так спокойно готовы бросить человека в беде. Нет, я так не могу. Кем бы они мне ни были, как бы ни относились к Джонсу, я должен сделать всё возможное, хотя бы попытаться. Пусть они закроют глаза, но зато открытыми их держать буду я.
***
Я провозился в своей постели до самого утра. Уснуть мне удалось всего лишь за несколько часов до звонка будильника. Мне всё никак не давало покоя то, что родители так легко смирились с судьбой Стива, да и всё ещё я думаю над этим. Мои отец и мать никогда не сдавались, какой бы неразрешимой ни казалась задача. А тут они просто предпочли развернуться спиной, закрыть двери перед носом нуждающегося в помощи.
Теперь я узнал совершенно другую сторону, о существовании которой раньше даже не подозревал. Эта сторона чёрная, мерзкая, словно слизь. Такое принято скрывать, но мы-то наивно думаем и обычно не подозреваем, что, казалось бы, наши близкие люди могут оказаться ещё теми сволочами. Неприятное открытие, согласен. Вот и мне сейчас неприятно, но я понимаю, что буквально ненавижу этих людей. Заслуженно? Вполне. Бросили Стива, а значит, бросили бы и меня.
Я медленно начинаю сочувствовать и сопереживать Джонсу, а не просто чувствовать себя виноватым. Мне не хочется оказаться на его месте. Изгой в семье, хотя, судя по всему, теперь я тоже таковым являюсь, но изначально это только его роль. Чёрт возьми, да я не могу ничего кроме этого про него сказать. Он хороший человек? Понятия не имею. У него есть какие-нибудь увлечения? Не знаю. Чем он вообще занимался? Употреблял наркотики?.. нет, я не могу так сказать. Просто не могу. Но, с другой стороны, всё это правда. Я не знаю про Стивена ничего, но рвусь ему на помощь. Хорош помощничек, нечего сказать. Много ль от меня толку.
Мир сейчас кажется каким-то серым, сидя на своей маленькой кухне, я это понимаю. Утренний кофе уже давно остыл в чашке, а я сижу и смотрю в окно на то, что происходит на улице. Недавно прошёл дождь, и стекло всё ещё мокрое, но мне это не мешает наблюдать за людьми. Все они спешат на работу, некоторые, может быть, куда-то ещё. В любом случае, там нет тех, кто проведёт этот день праздно. Интересно, смог бы Стив вот так, как я, Джеймс… как Альфред, ходить по утрам на работу в какой-нибудь офис или банк? Как бы сложилась его жизнь, если бы однажды он не связался с наркотиками? Не знаю, наверное, так же, как моя или чья-нибудь ещё. Скучно, грустно и тоскливо. Своя квартира, где холодно просто оттого, что ты в ней один. Я прислушиваюсь к музыке, что всегда играет на фоне и не даёт мне задохнуться от собственного одиночества и пустоты.
Lust, spite and malice, your degrees of sin
Cruising for pity and looking pretty as fuck
И правда, Placebo — то, что нужно, чтобы повеситься этим мрачным утром. Связать петлю из собственного галстука и привязать её к батарее или ручке двери в ванной. Хорошие перспективы, но я этого не сделаю. Мне нужно собираться. Встреча с Натальей Арловской, возможно, будущим адвокатом Стива. Кто ж знает, что сегодня случится, как же раздадут всем карты.
Чашка отправляется в мойку до вечера, а может, и до самого следующего утра, пока не понадобится мне вновь. Сам же я иду собираться. Работа или нет, а всё равно надеваю на себя костюм. Хочу казаться приличным и солидным? Да, хочу. Может, это хоть как-то поможет, отвлечёт внимание от моего бледного, как полотно, лица, по которому можно читать все то, что у меня в голове и на душе.
Отглаженный воротник рубашки, галстук, запонки, стрелки на брюках, лакированные туфли. Слишком серьёзно, чтобы действительно быть правдой. Не хватает лишь чемодана или кейса. Тогда уж точно смогу скосить под какого-нибудь важного дядечку, а не паренька, которому не так давно двадцать стукнуло. Маскарад? Маскарад. Ничего, переживём. Каждый день обманываю людей, работа обязывает безбожно врать. Одним человеком больше, одним меньше. Уже нет никакой разницы. Хотя, если эта женщина действительно так хороша, как о ней отзываются, то она не купится на мой внешний вид. Ну, ничего, посмотрим на то, что будет дальше.
Я накидываю на плечи пальто. Ох, уже эта осень. Заставляет и без того мерзнущих людей закутываться в куртки, поднимать воротники своих драповых пальто. В общем, приходится лишний раз прятаться, только теперь уже от промозглого ветра. Кладу телефон в карман и оглядываю квартиру так, словно собираюсь отсюда уйти навсегда. Почему-то именно сейчас пустота данного места бросается в глаза очень сильно. Вещей много, но по факту-то тут всё равно слишком пусто. Длинным плазменным телевизором не закроешь дырку в душе, как можно закрыть дыру в стене. Что за «философские» мысли лезут ко мне в голову? Кому они вообще сдались?
