Я люблю небоскребы. Эти длинные дома-коробки из стекла и бетона с множеством этажей, лестниц и лифтов. Когда стоишь у их подножья и смотришь вверх, то, кажется, что в любой момент всё это на тебя упадёт и раздавит в лепёшку, размажет по асфальту. В этих домах всегда интересно, там либо множество квартир со своими сумасшедшими соседями, либо офисы, где серьезные дядечки и тётечки пытаются заработать деньги, где людей бессовестно обманывают и обдирают, как липку. Я знаю, сам работаю так же на своего начальника. Именно поэтому я ненавижу включать телевизор и закрываю глаза, когда прохожу мимо банеров. Живи я в Большом Яблоке и проходи мой путь на работу через Таймс Сквер я бы сошёл с ума. Вся эта яркая реклама, логотипы, плакаты, слоганы. Всё это почти всегда моих рук дело, либо моих коллег. Весь этот обман наших рук и мозгов дело. Придумай самую дебильную идею и народ съест, потом ещё и пальцы оближет. Иногда я удивляюсь, как можно верить нашей чуши, как она вообще повышает продажи, но оказывается, что люди верят, покупаются на всё это. Отвратительно. На самого себя смотреть противно. Но начальник всегда доволен, ещё бы ему не быть мной довольным. Я же главный креатор. Все идеи молодых гениев я выдаю за свои и сгребаю деньги за это, но по-другому в этом чёртовом мирке нельзя. Просто уже не получается.
Всё никак не решаюсь зайти в здание. Стою почти у самых дверей. Люди заходят, а я стою. Они спешат на работу, а вот я никуда не спешу. Уже прибыл на место встречи. Лишь нужно пройти сквозь раздвижные двери и подняться на двенадцатый этаж. Двенадцать это же не тринадцать. Хорошее число. Конечно, я никогда не верил в мистику данного числа, но сейчас меня успокаивает то, что мой этаж всего лишь двенадцатый.
Наконец, я собираюсь с духом, оправляю воротник пальто и делаю шаг по направлению к дверям. Они с приглушённым шумом отъезжают в стороны, и теперь я могу войти, что, собственно, и делаю. Оказываюсь под крышей. Слишком светло. Холл заливает свет множества светодиодных ламп. Интересно, сколько их в этом холдинге и сколько за них за все заплатили? Наверняка много, ведь я же, скорее всего, и делал рекламу для их производителя. Когда работаешь креатором, часто задумываешься о том, что тебя окружает. Начинаешь вешать ценники на все. На одежду, на предметы мебели, на еду и даже на людей. Вот я из-за костюма стоил бы больше пятидесяти тысяч, а Стив, наверное, не набрал бы и десяти. Эх, Стив. Простишь ли ты меня за это? Простишь ли за то, что по моей вине ты оказался за решеткой? Нет, навряд ли. Такому нет прощения. И мы оба об этом знаем.
Направляюсь в сторону лифтов, вслед за несколькими мужчинами в синих костюмах. Возможно, они работает в одном офисе и синий цвет одежды для них является обязательным. Интересно, сколько стоило сшить на заказ каждому работнику офиса костюм? Я захожу вместе с ними в лифт. Им на девятый, а мне на двенадцатый. На три этажа выше, значит, кнопку потом нажму сам. Мягко трогается лифт и стрелой взмывает вверх. Даже минуты нет, всего несколько секунд и мелодичный звоночек оповещает о прибытие на этаж. Двери открываются, мои попутчики выходят, я остаюсь один. Касаюсь пальцами кнопки с цифрой «двенадцать», она вспыхивает зелёным, двери закрываются. Можно было бы пройти мне ещё два этажа по лестнице, но я понятия не имею где она, а значит проще вот так.
Только сейчас я понимаю, что у меня трясутся руки, и сам я нервничаю, словно впереди собеседование перед устройством на работу или же получением визы для поездки в Прагу. Почему в Прагу? Не знаю. Просто первое, что приходит в голову. Наверное, было бы неплохо слетать туда на недельку или дней на десять, деньги есть, но вот только нет у меня времени. Если я позволю себе прохлаждаться, то судьба Стива решится не так, как этого сейчас хочется мне.
Вновь звоночек сообщает о прибытие. Я выхожу из лифта и направляюсь прямо по коридору. Как тогда сказала Наталья? Прямо и направо? Именно так я делаю, после чего тут же оказываюсь у чёрной двери с аккуратной табличкой. Золотыми буквами выведено на ней: Адвокат Наталья Арловская. С секунду медлю, после чего нажимаю на ручку и тяну дверь на себя. Захожу внутрь и оказываюсь в светлой приёмной, где за компьютером сидит девушка и что-то усердно печатает. Я слышу, как она стучит по клавишам на клавиатуре. Сколько же информации ей приходится оформлять каждый день? Наверное, много, но у каждого своя работа, кто-то спасает людям жизнь, кто-то безбожно обманывает людей, а кто-то печатает таблицы и отчёты. Кому что досталось, и кто куда пробился. Всё честно.
Дверь за мной закрывается, а девушка отрывается от своей работы. Она окидывает меня взглядом с головы до ног, в это же время я смотрю на неё. Каштановые волосы собраны в аккуратную косу и перекинуты на плечо, зелёные глаза, словно листья на деревьях или трава, это слишком банальное сравнение, но лучше придумать я сейчас не могу. В целом, на лицо девушка достаточно милая. Сейчас она даже сдержанно, но дружелюбно улыбнулась мне. Приходится тоже заставить себя это сделать в ответ.
— Вы — мистер Уильямс, верно? — сказать мне ничего не удается, девушка меня опережает. Может, оно и лучше, — Вы как раз вовремя, проходите. Наталья вас уже ждёт.
Она указывает рукой на дверь, я лишь в благодарность киваю. Как хорошо, что очереди никакой нет. Я, конечно, не спешу, но ожидание всё же выбивает людей из привычной колеи, а мне очень этого не хочется. Любое падение неприятно, даже если ты и приземляешь на относительно мягкое место. Дважды стучу по двери, после чего только позволяю себе зайти. Всё же я культурный человек, ну, или просто хочу таким казаться. Вообще, ведь можно же быть культурным и образованным человеком, а потом совершить убийство или же немного неотёсанным балбесом и оказаться невиновным. Удивительная вообще штука эта, жизнь называется.
Не знаю почему, но именно не это я ожидал увидеть. Я примерно представлял, как может выглядеть эта Наталья Арловская, специально её фотографии не искал. Ведь какая разница, как она там выглядит, если о ней отзываются, как об очень хорошем адвокате, который может решить самые безвыходные ситуации, найти лазейку везде, где только можно. Стольким отчаявшимся людям она давала надежду. Вот и мне она её буквально подарила после одного звонка. Пусть хрупкую, но всё же надежду. Только вот сейчас внешний вид женщины, хотя, я даже не уверен, что её можно назвать женщиной, смутил меня. Слишком молодо выглядит. На вид ей и тридцати то не дашь, даже двадцати семи, может, она моя ровесница. У неё светлые, платиновые волосы, ледяные глаза и очень суровое лицо для представительницы прекрасного пола. Наверное, такое лицо и должно быть у адвоката, но меня от этого, буквально, бросает в дрожь.
— Здравствуйте, мистер Уильямс. Проходите, присаживайтесь. Не надо стоять на пороге, — вместе со словами я чётко слышу и её акцент. Русская, она русская. Мне приходилось как-то работать с пареньком, что приехал в Чикаго из России, так что понять, кто она такая мне не составляет никакого труда. Многого это не даёт, но хотя бы теперь известно чуть больше. Значит, приехала к нам из-за океана и получила довольно большую известность в узких и не очень кругах. Неужели тоже погналась за призрачной Американской мечтой? Вполне может быть.
— Здравствуйте, Наталья, — делаю так, как она сказала. Подхожу к её столу и усаживаюсь в белое кресло напротив. Вообще, весь её кабинет белый, будто нахожусь на приёме у какого-то врача. Белые стены, завешенные полками с разными папками и книгами, несколько дипломов, парочка шкафов. На окнах белые жалюзи. Если мне не изменяет память, то белый цвет — это надежда и невинность. Ну да, крайняя профессиональность, а, может, и нет. Откуда мне вообще знать? Я у адвоката вообще впервые.
— Мы вчера с вами мельком поговорили по телефону, но основной разговор решили оставить на сегодняшнюю встречу. Что ж, я готова вас выслушать. Мне нужно лучше знать ситуацию, чтоб я могла хоть чем-то помочь вам. Можете начинать, — она тоже опускается в своё кресло, закидывает ногу на ногу, откидывается на спинку. Словно не на работе находится, а у себя дома. Это меня даже немного расслабляет. Что бы Наталья сейчас не думала, а разговор предстоит достаточно короткий, я знаю слишком мало про Стива, чтоб рассказать всю его подноготную.
— Я даже не знаю с чего начать, — нет, это не классическая фраза, а я действительно не знаю, как начать рассказ. У Натальи тогда появится ещё больше вопросов. Может случиться так, что мне придётся сознаться в совершенном преступление, — Это будет звучать довольно странно, но мой брат убил другого моего брата. По крайней мере, все так думали и думают. Даже родители. Под их давлением вчера Стив написал заявление, чтоб расследование закрыли. Он признался в том, что является убийцей. Все бы, может быть, и было так просто и хорошо, но Стив не убивал Альфреда. Это я знаю точно, в этом я уверен, но никто из семьи не хочет слушать ни меня, ни уж тем более Стива. Для них он просто убийца любимого сыночка. Мне действительно кажется, что они хотят от него избавиться. У Стива есть условный срок, если я не ошибаюсь. Он бывший героиновый наркоман.
Мои познания в истории и личной жизни Стива Джонса слишком скудны, именно поэтому я и заканчиваю на том, что он — героиновый наркоман. Меня удивляет то, насколько спокойно я вообще говорю и думаю на это тему. Разве люди не должны волноваться, рыдать ночами в подушку? А может это я неправильный человек? Не знаю, но этого всего я не делаю. Может, мы просто не так близки со Стивом, как должны. Только вот я единственный из всей нашей семейки сейчас сижу в кабинете адвоката и пытаюсь хоть как-то решить возникшую проблему.
Наталья молчит. И это молчание начинает напрягать. Данный мало, я знаю, но хоть как-то же можно прореагировать на только что рассказанное мной. Она снимает одну папку со стопки, что высится у неё на краю стола. Удивительно, но на этой красной папке я вижу наклейку с именем и фамилией Стива. Значит, информации у неё больше, чем могу предоставить я. Подготовилась она, видимо, пробила по базе данных недавних заключенных. Или как там это вообще всё происходит? Я слишком горько усмехаюсь. Чужой, совершенно незнакомый человек знает больше, чем я — член семьи. Немного неприятное чувство.
— Вы говорите, что Стивен не виновен. И вы в этом более чем уверены. Тогда, мне хочется спросить, откуда вы знаете всё это? — она не открывает папку, но оставляет её перед собой. Я ожидал подобного вопроса, Наталья просто не могла его не задать. Теперь мне остается только думать и отвечать. Сказать правду или не стоит? Я не знаю. Если я ей расскажу, то как тогда она распорядится полученной информацией? Не хочу в тюрьму. Чёрт возьми, да никто не хочет попасть за решетку! Даже люди, что совершали преступление умышленно, бегут от полиции и вздрагивают от воя полицейской сирены. Что уж говорить обо мне, если я убил своего брата случайно.
Наталья складывает пальцы домиком и внимательно смотрит на меня. Наверное, все мои мысли и эмоции написаны у меня на лице. Я колеблюсь, молчу. Было бы проще, если бы кто-нибудь сверху мне сказал, как и что вообще нужно говорить, а что надо оставить при себе и никогда не разглашать. Опускаю глаза и начинаю рассматривать ногти на своих руках. Молчание слишком затягивается и в воздухе повисает напряжение. Мэттью, скажи уже хоть что-нибудь! Не молчи!
— Стив этого не делал. Он не мог это сделать. Не потому что он такой хороший человек, а потому что в то время он просто не мог быть там, — невнятно мямлю эти слова. Неужели я надеюсь, что Наталья Арловская поверит в это? Насколько нужно быть идиотом, чтобы хотя бы на это надеяться?
— Мистер Уильямс, вы же понимаете, что любая информация может помочь нам как можно быстрее решить дело с вашим братом. И если у вас есть какие-то доказательства или зацепки, то они могут послужить благому делу. Я не хочу вселять в вас ложную надежду, но у Стивена ещё есть шанс выбраться. Небольшой, но есть. Лучше бы, конечно, иметь более веские причины для его освобождения. Я готова попробовать вытащить его из-за решетки, но ситуация будет сложная. Я ознакомилась вчера с некоторыми материалами из его личного дела. Попытаться можно. Обещать ничего я не могу. То, что вы мне сейчас рассказали, простите, но этого мало.
Я поднимаю голову и оборачиваюсь к Наталье. На секунду мне даже удается перехватить её взгляд. И что-то в нём меня смущает. Она не отворачивается от меня, не косит глаза в сторону, но становится гораздо серьёзней, чем была, когда я зашёл в кабинет. Морщит лоб, сводя брови к переносице. О чём она думала, когда говорила со мной? Явно не только о ситуации, что сложилась со Стивом. И да, я прекрасно понимаю, что та информация, которая хранится у меня в голове, которая на самом деле является настоящей правдой, может спасти Стива. Но я-то ведь тоже хочу жить! Это эгоистично? Ничуть. Каждый спешит спасти свою шкуру. Другое дело, что все другие, сложись такая ситуация с ними, предпочли бы просто забыть обо всё и скорее свинтить куда-нибудь в другой штат. А я хочу помочь. И только тот строгий взгляд Джонса, что я держу в памяти, удерживает меня от глупости, которую желает совершить моё нутро. Рассказать правду, сознаться и держать ответ перед законом.
— Я прекрасно понимаю, что любая деталь может помочь, но мне нечего вам рассказать. Он был дома и все. И убийство это он не совершал. Я в это не верю… никаких улик против него нет, вы понимаете? Ни следов, ни отпечатков пальцев. Только какие-то призрачные мотивы со слов родителей. А ещё на него постоянно давили. Его вынудили написать это заявление! Умоляю, нужно сделать всё, чтобы он не попал за решётку, — я понимаю, что ещё немного и сорвусь на крик. Не нужно этого делать. Не сейчас. Я и без того облаял всю свою семью. А ещё я сейчас вру, безбожно вру. Знаю убийцу. Могу помочь, ткнуть в него пальцем, но не делаю этого. Не могу, просто не готов к этому. Меня можно легко назвать трусом. Чёрт, да, я самый настоящий трус. И ничего с этим не сделать.
— Тогда идите, мистер Уильямс. Я вам позвоню позже и сообщу всё. Всего доброго.
***
Я не смотрю этому парню в след, когда он уходит. Более того, я стою у окна и смотрю на серые стеклянные глаза небоскрёбов. Тысячи пустых глаз, что загораются только поздним вечером, когда до конца рабочего дня остаются считанные минуты. Дверь мягко закрывается за ним. Теперь я уверена, что действительно осталась один на один с собой и своими мыслями, и никто в мою голову не полезет, чтоб узнать что-то.
Мне искренне жаль этого парня. Ситуация не так сложна, как может показаться, тем более вчера вечером я уже ознакомилась со всеми материалами дела Стива Джонса. Шанс у этого Стивена есть. Не то что бы большой, но грех не воспользоваться прекрасной возможностью, которую он себе сам и создал. Бывший наркоман или, если верить документам, не очень частый гость клиники по лечению от наркозависимости. Он состоит на учёте, но последний раз появлялся у врачей полгода назад. Словно его туда пытались пристроить, а потом просто забили на это дело. Всё могло быть так, я почему-то совершенно не сомневаюсь. Я уже вообще мало в чём сомневаюсь. Много людей проходит через меня каждый день, всякие ситуации приходилось разбирать.
Но этот Мэттью Уильямс. Ведь он же пытается что-то скрыть. Скорее всего, не только от меня, но и от всех остальных тоже. Он знает какую-то вещь, которая могла бы координально изменить ход дела или хотя бы помочь, но его что-то останавливает. И это что-то, вероятно, страх. И он не расскажет. Если это скрытие деталей от следствия, то он тоже может получить срок, но ведь я же не должна разбираться во всех этих деталях, не так ли? Я же должна просто доказать невиновность Стива Джонса, либо уменьшить ему срок. Если его действительно оклеветали, то надо сделать всё возможное и не допустить его заключения за решетку. Так почему же, Наташа, ты не дала человеку ответ сразу, а сказала, что позвонишь позже? Неужели ты всё ещё боишься?
Опускаю голову и закрываю глаза. Сколько же уже можно бояться, Наташа? Неужели одна лишь неудача теперь всю жизнь будет заставлять тебя отступить? Я обнимаю себя за плечи. От чего же так холодно? Почему же хочется сжаться в комок и забиться в угол, чтоб больше не видеть этот мир? В голову лезут воспоминания, которые я так старательно запихивала в ящик на задворках своей памяти и в крышку которого забивала ржавые гвозди.
Зал суда. Не здесь, не в Америке. Это не те большие залы суда, а маленький, с обшарпанными стенами и на полу не паркет, а какой-то линолеум, в котором уже давно появились дырки. Почему такие места остаются в памяти, буквально врезаются в неё? Я смотрю в лицо судье и не могу поверить в то, что услышала. Приговор обжалованию не подлежит. Пожизненный срок, и я не смогла найти ни одного смягчающего обстоятельства. Но я-то знала и знаю, что убийство было совершено не этим человеком. Да только кто мне поверит. Всё слишком чисто, чтоб можно было придраться. Сам сознался, сам написал заявление, а я давай пытаться что-то исправить. Чем-то помочь.
Саша! Сашенька! Дорогой мой! За что же всё это на тебя свалилось? А на меня за что? Как же глупо задавать эти вопросы, но я всё равно задаюсь ими по сегодняшний день. Казалось бы, это всё так далеко от меня, в прямом смысле этого слова, только вот я всё равно думаю обо всём этом. Он в Российской Федерации, я же в Соединённых Штатах Америки. Я полностью свободна в своих действиях, а он гниёт в тюрьме. Прошло уже целых четыре года. Он желал мне счастья. Сам предложил развестись, чтоб я не имела дел с уголовником и смогла найти себе нового нормального мужа. Но я не смогла. Конечно, ещё рано ставить точку в личной жизни, крест на себе. Мне всего тридцать лет. Да, только о браке думать я не могу.
Америка сводит на нет все твои попытки самообмана. Ты думаешь, что всё хорошо, солнце светит с неба, но в один прекрасный день дело начинает пахнуть керосином. Видимо, вот он мой прекрасный день. Настал, наконец-то. От себя, от прошлого не сбежишь, как ни старайся. Столкнуться с тем, что снится порой ночами и заставляет просыпаться в холодном поту. Этому парню грозит не больше двадцати пяти лет. Это не целая жизнь. Да какая разница, Наташа, целая это жизнь или нет?! Ты должна защищать людей, отстаивать их права и стараться помочь.
***
Раньше, когда я говорил что нахожусь в отчаянье, то в действительности не понимал значения этого слова. Теперь же я уверен, что сейчас я действительно нахожусь в нём. Разговор с Натальей Арловской умудрился лишь сильнее меня загнать туда. Глупая трата времени, ничего нового она мне не сказала. Даже не дала дельный совет или хоть какой-то ответ. Впустую потраченное время. А у меня этого времени и без того очень мало, куда ж мне ещё тратить его? Готовьте адвоката. Я перезвоню вам позже. Да что вы вообще понимаете во всём этом, люди? Я со злости топаю ногой. Прямо в лужу. Грязная вода брызгами разлетается во все стороны. Те некоторые, на кого это вода попала, смотрят на меня, как на какого-то сумасшедшего, ненормального. Но извиняться перед кем-то я не буду.
Я злюсь на всех. На весь мир, которому нет никакого дела до того, что происходит у меня глубоко внутри. Ах, да, этому миру всегда было на меня плевать. Всем было и остаётся плевать.
Мне бы лучше злиться на себя за свои необдуманные поступки. Я убийца. Убил своего брата. По моей вине оклеветали другого человека. И я ничего не сделал. Даже не дернулся, лишь сейчас пытаюсь угнаться за поездом и запрыгнуть в последний вагон. Я чудовище. Ужасный человек. Как меня такого вообще земля носит? Мне мерзко от осознание того, что я — это я. Хуже человека во всем Чикаго и окрестностях не найти.
И даже сейчас, когда проблемы далеко не у меня, я умудряюсь думать о себе. Никак не о Стиве. Ему там плохо, нет, ему там хреново, а я веду себя, как самый настоящий эгоистичный подонок. Но что мне сделать? Куда податься? Куда бежать за помощью? К кому? Сколько мне ещё раз повторить, что я себя ненавижу? Мне нужно, чтобы хоть что-то сейчас изменилось! Но чудес не бывает. Ничего не свалится с неба, даже какая-нибудь инструкция, по которой я мог бы действовать, продвигаться хоть как-то вперёд.
Смотрю на время на телефоне. Зачем? Не знаю. Я никуда не иду, не опаздываю, на работу мне не надо. Наверное я просто пытаюсь вернуть себя в реальность, вырвать из плена собственных мыслей. Нельзя погрязнуть в этой трясине, нельзя позволить себе уйти на дно. Все неадекватные поступки совершаются на эмоциях, а я не могу себе это позволить вновь. Нет. Нельзя. Нужно держаться, чего бы это не стоило.
Люди опять окружают меня. Они везде. Всё. Думать надо о людях, об их спешке. Они словно кровь, а улицы, бульвары и проспекты похожи на вены и артерии. Город пронизан ими. Люди же циркулируют по ним. Кровь города, а кровь — это всегда убийство или раны. Да что я такое несу? Что происходит со мной? Только бы не стать сумасшедшим, не двинуться. Крыша моя, не уезжай. Ты мне ещё нужна. Хотя, наверное это истерика. Да, всего лишь истерика. Ничего более.
Нужно куда-нибудь пойти, что-нибудь сделать. Всё, что угодно, лишь бы отвлечься от всего этого. А вот Стив, дорогой Мэттью, не может себе позволить праздно проводить время и развлекаться, потому что он заключён под стражу. И всё из-за тебя, милый Мэттью! Всё из-за тебя, слышишь?! Мне хочется схватиться за голову, начать биться ей обо все, что попадётся, но тут слишком много народа. А я нормальный, да, ещё с утра я был абсолютно нормальным человеком. Мне нужно лишь заглушить навязчивый голос в своей черепной коробке. С ним нужно что-то сделать. Успокоиться. Надо успокоиться. Мэттью, давай, нам нужно это сделать, как можно скорее. Да, кто вообще этот Стив Джонс такой, чтоб я за него хоть каплю переживал, чтоб я вёл себя как полоумный? Кто этот Джонс? Дайте мне ответ!
В первую очередь он брат. Сводный, но это не так важно. Всё равно родня. Всё равно одна мать на двоих. И жили долгое время в одном доме. А ещё он невинный человек, Мэтт. Пострадавший. От твоих же рук, дорогой. И не пытайся от этого скрыться, убежать. Не пытайся сейчас обмануть себя. Ты не сможешь. Я не смогу. Да сколько уже можно повторять всё это? Надо просто уже что-то делать, но что «что-то»? Я иду в неизвестном мне самому направление.
Куда несут ноги? Плевать, они уже отдельно от тела живут. Куда приведут, там и останусь. Хуже уже не будет. Мир перед глазами размазан. Не размыт, а именно размазан, будто грубый пьяный художник рваными мазками без капли воды решил закрасить весь свой холст разными оттенками серого и чёрного. Паршивый день. Паршивая жизнь.
