Благословен день, месяц, час, И миг, когда мой взор те очи встретил! Благословен тот край, и дол тот светел, Где пленником я стал прекрасных глаз! Благословенна боль, что в первый раз Я ощутил, когда и не приметил, Как глубоко пронзен стрелой, что метил Мне в сердце бог, тайком разящий нас! Благословенны жалобы и стоны, Какими оглашал я сон дубрав, Будя отзвучья имени Мадонны!
Бывает, что жизнь подкидывает нам задачки, которые трудно разобрать не только самому, но и окружающим тебя людям. До сих пор я думал, что смогу противостоять чему угодно, буду, как грозная скала стоять на своем, и не будет камня преткновения. Да, я искренне верил, что смогу все что захочу, не буду надеяться ни на кого, ни перед кем не склоню голову и не стану всматриваться в глаза, ожидать указаний. Все произошло настолько быстро, но одновременно медленно, что я не сразу понял, что случилось и не снится ли мне глухой сон, в котором я совсем другой. Совсем иной Сет, который теперь не принадлежит ни самому себе, ни родственникам, ни даже стае… Это все ушло на задний план. Впереди яркий луч света, ощущение, что тебя чем-то тяжелым ударили по голове, и ты не можешь не то, что встать, пошевелиться сложно. Но при всей тяжести, парить под небесами легко. Если кто-то не почувствовал того же — то грош ему цена.***
Честно? Я не хотел в сотый раз оббегать положенную мне территорию, но мучиться потом мыслями: « А все ли посмотрел? Проверил? Может, что-то упустил и самое важное ускользнуло от моего взора?» — тоже не хотелось. Поэтому побежал. Сразу после быстрого побега из дома Рокстонов превратился и что есть сил рванул в лес, подальше от едких глаз людишек резервации, поближе к соленому влажному воздуху моря и лесному запаху, смешанному со мхом и серой корой. Ноги несли меня на редкость легко, быстро, не обращая внимания на ветки и мелкие кустарники под лапами, в морду дул прохладный воздух, а смесь цитрусового аромата все же выветрилась из моего сознания. Я был рад. Отпустило, что говориться. Вечерний, почти что ночной лес завораживал своими необычными красками: темнеющей листвой, уханьем ночных стражей — сов, и полным душевным спокойствием. Ночь — время для мечтаний и отдыха, но никак не для патрулирования, поэтому, обогнув небольшой, еще не покрытый тенью ночного неба зеленый островок, рядом с мелкой речушкой, я помчался на запад, к родному и теплому дому. Так уж получилось, либо по желанию свыше, либо необходимости завлечения, путь лежал как раз мимо ложбинки к морю. Вдали виднелся пляж. Встав на небольшой горный хребет, я поднял нос и принюхался. Тут же по венам растекся аромат цитруса и свежести. Глаза защипало, но этот запах был гораздо сильнее и ядренее. Не удержавшись, я соскользнул с влажного склона, покатился вниз по острым камням, шлепнулся на четыре лапы и сломал пару ребер. Боль была не сильной и быстро притупилась. Что же это такое? Шальной запах цитруса заставил подняться на лапы, ребра в мгновение зажили, и я даже смог быстро метнуться с места. Я понял только одно — необходимо проверить пляж, откуда веяло мелкой дымкой притягательного запаха. Нет, я не хотел бежать туда. Но побежал. Что-то влекло меня, на этот чертов пляж, я до конца так и не понял, что именно, пока не стал чувствовать всю гремучую смесь воздуха. Она обволакивала. На мгновение показалось, что этот аромат был гораздо сильнее всего, что я чувствовал ранее, все мысли куда-то делись. Единственной целью в эти минуты, было как можно быстрее добраться до пляжа. Я даже не слышал, как каждая ветка под лапами с болью хрустела и разламывалась, не чуял ни свежего воздуха, ни приближение оглушающего потока прибоя, даже стихли ухающие совы. Я стал шальным, откровенно, как обезумел в своем стремлении в считанные мгновения добежать до манящего запаха. В голове витали различные предположения, но быстро затухали — это не вампир, не что-то новое, не что-то старое, наоборот, показалось, что я именно ЭТОГО запаха ждал всю свою маленькую жизнь. Добежав таки до пляжа, я остановился, впервые в нерешительности, впервые не знал, стоит ли идти дальше. Отодвинув носом колкие ветки, прошел дальше, и ступил на влажный песок огромными лапищами, и малость поежился, нерешительно смотря вдаль. Среди пустынного пляжа, под чернеющим небом и большими яркими звездами, сидела девушка, она склонила голову на прижатые к груди колени и опускала руку в пену прибоя. Против воли пошел к ней. Странное чувство подталкивало, и странным было то, что я сопротивлялся, внутренне брыкался, выл и негодовал. Но шел, как бы это ужасно не звучало, одновременно испытывая такое количество чувств, что дышать приходилось через силу. Сильный вздох — наслаждение ароматом цитруса. Громкий выдох — меня немного отпускает, дается сила уйти и сбежать. Но не так просто — сопротивляться и идти мелкими шагами. Чувства обострены, нервы на пределе. Горячая кровь волнами хлестала по телу, и я на самом деле горел и это чертово пламя выжигало все самое святое: — родителей, друзей… оставив при этом перед глазами пелену, серую дымку, через которую проскальзывал тот же приятный аромат. С каждым движением сил остановиться просто нет. Наверно, не впервые, но я поддался воле судьбы и впервые так близко подошел к этой девушке. Она сначала не заметила меня, думала о своем, что-то щебеча себе под нос. Каждое ее слово опустошало разум, делая сильнее, словом счастливее. Каждое движение ее ладони в воде — грация. Ангельское создание. Только теперь на пределе эмоций и чувств мое сознание отключилось, эмоции долбили по черепной коробке, силы зашкаливали — я был готов в прямом смысле, подмять под себя горы, в голове витал всякий бред. Я не был опустошен, нет, наоборот полон сил, отваги, чрезмерного беспокойства. Уверен — не напрасно. Перегнув палку, нарушил безмолвную тишину, и мелодичный голос тут же затих. Девушка посмотрела по сторонам, перестала прижимать коленки к груди и будто очнувшись, зажала рот рукой, побоявшись посмотреть назад. Вытянула пред собой ноги и издала приглушенный писк, волна непонятного огорчения свалилась на меня, как под напором холодной воды, я смирился с мыслями, пытаясь совладать и с ароматом. Кружилась голова. Я был не в силах повернуться и глупо свалить — меня держали сильные тиски, приковывая к холодному, слегка отсвечивающему под яркой луной, песку. Она сначала убрала ладошку со рта, встала и, не поворачиваясь, отряхнула влажный песок с коротких шорт. В этот момент мысли, что во мне были, заткнулись. Полнейшая тишина. Я жаждал только одного, чтобы девчонка обернулась. Не знаю почему, но мне хотелось именно этого. По телу гурьбой пробежали мурашки, буквально предвкушая нашу встречу — лицом к лицу, без всяких масок и границ. Хрупкая девушка посмотрела вниз, когда оборачивалась, взглядом прошлась по песку. Она подняла курносый нос, остановилась на моих лапах и тут же закрыла рот рукой. Не вскрикнула, только сделала два шага назад и пошатнулась, когда ножками ступила в холодную воду моря. Слишком медленно она пыталась совладать с собой, но ее желание увидеть кого-то перед собой пересилило — она скользнула взглядом чуть выше лап, осмотрела слишком взволнованно мою грудь, дальше ступор… снова два шага назад. Мои два шага вперед. Но я не настаивал, а девочка вытянула перед собой руку и зажмурилась. Ей стало страшно, но только на мгновение. А я до сих пор стоял как истукан, взирал на ее хрупкое тело и ждал… чего? Непонятно. Неведомое доселе чувство паники зарылось в грудь после мысли, что ей страшно, было чуточку больно, тревожно и волнительно. Полный фейерверк чувств. Она смотрела не на меня, на песок, но видела, как я сделал несколько шагов назад, и успокоилась, опустила руки и наконец, стала поднимать лицо, чтобы осмотреть меня. Внутренний голос будто знал что-то, постоянно твердил уйти и не маяться, нежность и легкость этого мгновения просила остаться. Не просто просила остаться, будет точнее — приказывала. Это не сродни приказа вожака или уговоров матери, что-то гораздо сильнее. Казалось, оступлюсь на миг — полечу в пропасть. Она нерешительно подняла голову и посмотрела мне в глаза. Я посмотрел в ответ… и полетел. В прямом или переносном смысле слова — как сами желаете. Честно, полетел. Всего один взгляд изменил всю мою жизнь, она началась с чистого листа. Один яркий лучик света — жгучая тяга, милая невинная девочка под обзором ярких вспышек, мелькает что-то серебряное перед глазами, и действует притяжение — настолько СИЛЬНОЕ, что я пошатнулся и, открыв пасть, стал вдыхать воздух… снова цитрусовый — притягательный и до жути сладкий, любимый, такой невесомый… аромат. Ее аромат. Я привязан. Она… такая нежная, красивая, такая своя и родная, захотелось тут же рвануть навстречу, прижать к жаркой груди и никогда не отпускать. Меня штормило, укачивало на волнах, и я теперь уже не принадлежал никому из этого мира, кроме нее. Все краски мира померкли, перед глазами витал только ее образ и глаза, хрупкая фигурка…. Только теперь сквозь толщу запахов стало доходить, что со мной произошло… Запечатление — некая старая магия, привязывающая два сердца на века. До этого я не знал, что значит счастье. Теперь оно приобрело очертания. Я никогда не смогу ее покинуть. Никогда. Она мой центр вселенной, моя радость, любовь… сразу стало не важным то, что было так нужно. Мне дали возможность вздохнуть полной грудью и ощутить чувство, которое досталось мне по праву, и я не имел права его упускать. Образ Талулы растворился в красной дымке и исчез из сознания. На место ее и многих других встала она, вроде такая маленькая, грустная с живыми глазами полными страха, но уже любимая навечно, даже если и не будет со мной, даже если и отвергнет, я буду с ней. И не важно кем: — братом, другом, парнем, мужем или вовсе посторонним. Я сделаю для нее все. Пока я приходил в себя, девушка все еще оставалась на пляже, по щиколотки в холодной воде, ее потряхивало от холода. Она боязливо смотрела на меня и прижимала ручки к груди… Естественно, что она меня боялась — я здоровенный волк, навечно влюбленный к тому же, но она пока не в курсе. Немного совладав с эмоциями, я сделал два шага к ней, хотел успеть запечатлеть в памяти ее запах около шеи, возможно, это было глупо, но я, дорожа телом, шел к ней навстречу. Ребята говорили — у шеи запах самый шик, и я мечтал его уловить. Глаза в глаза — момент пройден, я запечатлен, впереди дрожащая малышка, моя малышка. Я был уже так близко, но в нерешительности остановился, не мог видеть ее наполненные слезами глаза и предстоящую истерику. — О Боже… уйди... - Ее голос гулом отозвался в сознании, и мне стало больно от того, что он голос звучал горько. — Мне страшно. Я боюсь тебя… Стало жутко неловко и страшно. Мне следовало уйти, убежать или просто испариться, лишь бы не видеть ее испуганного лица и слез. Она плакала, хватала ртом воздух и молила чтобы я ушел. Единственное, что я сделал, прежде чем уйти, это лизнуть ее по соленым от слез щекам, и сорвался в лес. Этот день определенно был самый лучшим в моей жизни. Но счастье, которое разливалось тягучим потоком по венам, заставило меня улыбаться и веселиться до самого дома.***
Если мыслить здраво, то я всю оставшуюся ночь не спал, не мог отойти от нахлынувших чувств и спокойно осознать, что моя жизнь уже не станет прежней. Теперь у меня есть камень преткновения, которого я так боялся. Я только с утра смог разобраться во всем. Честно? Был озлоблен. Я не мечтал запечатлеться, найти родственную душу и посвятить ей всю жизнь. Горло резало от противоречивых чувств. Я хотел бежать на пляж — искать ее по запаху, пойти познакомиться, и тут же мечтал забыться и уснуть — мне не нравилась такая умалишенная тяга. Это было сродни горю и счастью — вроде рад и одновременно душевно раздавлен. Против моей воли, против желания, я теперь принадлежу девчонке, которую видел от силы пятнадцать минут, успел напугать и ошеломить шершавым языком и неловким прикосновением. Это было ужасно. Настолько, что я закричал в тишину дома и с силой бахнул кулаком по тумбочке с одеждой — это суровое горе, нежели счастье. Все тряпки выпали наружу, а деревянная тумбочка превратилась в жалкие остатки деревяшек. Слышал я мысли запечатленных волков… и что? Чего хорошего восхвалять и радоваться, когда шавкой бежишь на каждый шорох, каждое слово кажется нежным и ласковым, готов свернуть горы. А был ли каждый из ребят таким счастливым, если была бы обычная любовь или влюбленность? Нет, думаю, нет. — «Моя маленькая малышка Рейчел… я готов петь тебе дифирамбы, стоять всю ночь у окна и ждать твоего пробуждения». — «Ты такая красивая, Кимберли, как лучик света, моя нежная волчица. Я так сильно тебя люблю…» Это самая малость, одна минута из постоянного «издевательства» над моими нервами. И что, скажете, я так же буду, рыча, бегать на дежурства, воспевая красоту моей нареченной? Нет, извольте. С каждым разом принимая на себя мысли влюбленных волков, мне было необходимо хвататься за стены и кричать — это немыслимо и просто невыносимо. Я стал параноиком всего за несколько часов, и метался между вечным счастьем с незнамо кем, и страданием от неизбежности запечатления. Это ведь не заноза, которую можно вытащить из пальца и потом подуть на ранку. Я упал на кровать и только сейчас понял, запечатление — это навсегда. В третий раз за это утро, я заставил себя лечь под одеяло. Иначе придется с головной болью бегать рысью по лесу. Черт. Я сдавил пальцами край подушки и зарычал. Попытался мыслить здраво, если был в состоянии — ночью я испытал их столько, что можно рехнуться на голову и точно завыть. Если я высуну нос на улицу и обращусь, то всем станет известно, что «малыш Сетик» теперь один из запечатленных, все будут поздравлять и радоваться. Чему радоваться? Это издевательство над собственным выбором, не иначе. Я кинулся головой на подушку и закрыл глаза, с точностью пообещав себе сделать что угодно, лишь бы не обращаться…. не обращаться как можно дольше, если это возможно.***
Разбудил меня резкий звук. Повернувшись на кровати, сонными глазами уткнулся в недовольную, но смешную физиономию своей сестры. Она шныряла по кровати, чтобы добраться до меня, что-то ворчала, но вид ее был счастливый, нежели злой. Она опять казалась строгой сестрой с потоком нравоучений. Я уполз к дальней стене и зарылся в пуховой перине с головой. — Сет, вылезай. Или ты не в курсе, то у тебя намечено дежурство?! Только объясни, почему ты мне сам об этом не рассказал? — сестра приглушенно вздохнула и перестала меня искать, но я чувствовал, что она была здесь и ждала моего ответа. — И что, черт возьми, ты сделал со своей тумбочкой? — По голосу, она явно пыхтела от злости. Я откинул одеяло и с укором взглянул на сестру. — Но ты же узнала, что дежуришь, так что заканчивай возмущаться. А тумбочка… — я недовольно потянулся и махнул рукой на деревянные палки на полу, - починю ее позже. Сестра перестала грозно взирать на деревяшки, хмыкнула и уселась на край кровати. — А знаешь, кто сообщил мне эту… — Она скорчила недовольную мину и показала пальцами две небольшие кавычки. — «Радостную» новость? Джейкоб… Он как с цепи сорвался, шутил надо мной… — Леа приуныла. — А ты чего потерянный такой? Но все-таки скажи, в чем была вина тумбочки? — Ничего не потерянный, — буркнул я и укрылся одеялом с головой. — И забудь ты про тумбочку. Просто психанул. Леа залилась смехом и, шлепнув по кровати рукой, поползла ко мне. Вырыла меня и улеглась поверх одеяла, с интересом вглядываясь в мои глаза. — Не смеши меня, младшенький братик, ты не можешь вот так… — с нажимом произнесла сестра, — … разгромить эту тумбочку. Была наверняка большая причина, что ты так разозлился… — она погладила меня по волосам, а потом взъерошила их. — Ты ведь и мухи не обидишь. «Конечно, у меня была весомая причина разозлиться! Против моей воли и желания я ночью запечатлелся и теперь хотел черт знает как, но понять, что это сон» — это были не самые радостные мысли, но озвучивать их я не стал. Просто вздохнул и повернулся на другой бок. Леа шлепнула меня по спине и, наверное, нахмурилась. — Сет, с тобой что-то не так, — запричитала сестрица, толкнув меня в спину. — Я же вижу — ты то ли потерянный, то ли недоволен, то ли радостный… Я не понимаю. И правда Леа вела себя немного странно — переживала за меня, и вот сейчас как чувствовала, что я что-то скрываю. А что я мог сказать? От нее мысли перебегут нервным потоком по всем волкам…. Так мне тоже не скрыться от назойливых доброжелателей. Остается только молчать и притвориться. Это гениально. — Мне плохо, Леа… Я кажется, заболел, — протянул я с сожалением в голосе, прикусил губу и зажмурил глаза. — Может, ты прикроешь, скажешь, что мне плохо, а я отработаю потом? — я постарался сказать это со всей возможной убедительностью. — С ума сошел? Знаю я тебя — отработаю! Потом сбежишь куда, а мне пахать? Ну, уж нет. Поднимай свою толстую задницу и марш на кухню — накормлю тебя поздним завтраком, а потом вали на дежурство, — скомандовала Леа. План по самоунижению был глупо провален резкими словами пигалицы сестры. Ее хорошее настроение вмиг улетучилось. Она еще раз хлопнула меня по спине и резко встала с кровати. Уже через мгновение я услышал звук скрипящей закрывающейся двери.***
Уже около получаса я болтался по окраине леса, вдоль зеленой полосы маленьких кустиков с красными ягодами и просто тупо пинал камни под ногами. Это дежурство разрывало мой мозг. Сорвались с цепи почти все, Леа ненароком сказала по телефону Квилу, что я вдруг (и неожиданно) расчихался, раскашлялся и у меня температура (на выдумки она мастак!), но это она, конечно, пошутила — как может быть температура у оборотня, который в принципе никогда не болеет? Про ужасные чихи и кашель я вообще молчу. В итоге Квил сказал Эмбри… и понеслась цепная реакция. Никогда не радовался, что друзей такие важные трагедии не пугали, и они, на самом деле, не особо переживали за меня. Они, смеясь от нелепой шутки Леа, вдвоем еще и зашли за мной и под мое недовольство гурьбой вытолкали из дома, а я даже не успел покушать. Расспросов не было, только смех. Леа выставила меня идиотом, но я был даже рад. Это гораздо лучше, чем новость о моем импринтинге. Протаскавшись по пляжу, вспомнив все события вчерашней ночи, я забыл про злость и честно говоря, заскучал по маленькой малышке. До безумия хотелось ее увидеть. Теперь хоть один на один я мог дать слабину и откровенно подумать о случившемся. У меня выбора-то и не было. Но я еще не сдался.