Тьма во тьме

- Ай, - мягко протягивает Шура, и Леве чудится, что друг по обыкновению сейчас махнет рукой, - ну я с ним не разговариваю из принципа. Это мой протест, - он не может подкатить кресло ближе, поэтому Леве приходится постоянно держать голову в напряжении, чтобы удерживать друга в поле зрения. - Да ты подожди, он и тебе начнет задавать вопросы, - продолжает Шура, - представляешь, я очнулся, а этот малолетний пиздец, расчесывает мои волосы, ты понимаешь, он значит вымыл их, и все, понеслась. Потом куриный бульон приволок, меня чуть не стошнило, - Шура немного подвигался в кресле, - я-то думал мы в больнице, ага. - И что он сказал тебе? Ты вообще знаешь почему мы здесь? Шура выдыхает, Леве импонирует, что товарищ такой спокойный, расслабленный, как будто у него если и нет плана, то объяснение всему, точно найдется. Вообще Шурик всегда все схватывал очень быстро, ему не надо долго погружаться, что-то там откапывать в себе, ему покажут один раз, и он сделает. - Лев, посмотри на себя, ты что думаешь за тебя выкуп просить будут или на органы раздадут… - Да, но мы с тобой как никак артисты, причем не какие-то там, подзаборные, - перебивает Лева. - Правильно, и что мы умеем? А я тебе отвечу: нихуя мы Лева не умеем, - Шура раскачивается взад-вперед и ему удается продвинутся чуть ближе, стертые, металлически колесики издают неприятный лязго-недоскрип. - Я петь могу, - говорит Лева и тоже слегка пододвигается, насколько позволяет сдерживающие оковы. - Да, и танцевать, вот выздоровеешь и всем нам покажешь. Курить хочется, жутко, - отвечает Шурик. Свет падает на его лицо, и Лева отмечает, что рана, которую он видел, не такая уж и страшная, скорее гематома, аккуратный кусочек пластыря уходит в линию роста волос, куда-то за оттопыренные ушки, да нелегко приходится Шурику. - Но это же совсем глупо, я надеюсь нас ищут, нас же ищут, Шурик? Шурик вопрос проигнорировал, Лева вдруг понял, что ему осторченело слушать море, сколько можно, выключите его уже кто-нибудь. - Вот ты, что знаешь о террористах? – Шура щурится от яркого солнца, лучи которого, проникая в полукруглое пространство, отражаются солнечными зайцами. Левина постель остается в тени, а вот Шура уже не знает, как увернутся от навязчивого света. - Я? – переспрашивает Лева. - Нет, блин, я у самого себя спрашиваю. Понимаешь такие люди как наш кадр, больны по определению, я вот не уверен, что он понимает, что мы не какие-то там клоуны, которые от скуки горланить песни начали. - Ты думаешь он фанатик? - Ну, не в том плане, в смысле он точно не наш поклонник, иначе бы знал разные нюансы о нас. Мне он лично, конечно не докладывался, но что-то мне подсказывает, что его больше ты интересуешь. Он очень ждал, когда ты очнешься, не больше чем я, конечно, но все же. - Ну спасибо, обрадовал. Слушай, ну все это нафиг, нам бежать надо. - Вот тут ты меня удивил, друг, и как ты бежать собрался? Из окна с кроватью прыгать будешь? Или может баркас угоним, а я поведу, у меня вон, кресло всегда с собой. - А есть баркас? Тогда угоним, рано или поздно он все равно нас развяжет, - шею начинает ломить от напряжения и Лева тяжело опускает голову на подушку, - и я его, - Лева подбирает нужное слово, - обезврежу. Шура фыркает и прислушивается, вроде тихо. Как-то не хочется быть застигнутым врасплох в момент обсуждения гениального плана побега. - Ты свою комплекцию видел, тебя охранник в Чикаго, как пушинку поднял, обезвреживать он собрался, - в голосе Шуры, за долей сарказма, слышится обеспокоенность, как и всегда он думает, что Левчик без него, понаделал бы в жизни немало глупостей. - Между прочим я ему нос подбил, - замечает Лева и в голове уже прокручивает брутальную сцену сражения с похитителем. - А я не удивлен, вот носы ломать и фингалы ставить ты всегда любил, меня между прочим из-за этих самых фингалов из общежития поперли. - Ну все, час воспоминаний начался, ты мне лучше скажи, о чем он тебя спрашивал? Откуда-то снизу доносится страшный грохот, затем шум мотора, и все опять стало тихо. - Это он генератор включал, значит вернется еще не скоро, - замечает Шура, - а спрашивал обо всем, достал меня, короче. О тебе, обо мне, о нас расспрашивал. - Правда? Зачем? - Откуда ж мне знать, он видимо нас все-таки, как группу, слушает, раз на концерте был, но нужны ему были конкретно мы. - Да? - Балда. Лева, перестань по-еврейски переспрашивать. - Я не спрашиваю я говорю: да, - отвечает Лева и морщится от боли, плечо опять дает о себе знать, хуже всего, что боль распространяется на спину, и он знает, что для его позвоночника это очень и очень плохо. - Черт, - Шура, внимательно всматривается в лицо друга, подмечает испарину на его лбу, запавшие, и без того худые щеки, - это я балда, Лев, ты то сам цел? Почему он тебя тоже в кресло не усадил? - Видимо не достоин я кресла, - усмехается Лева краем губ, - да я-то в порядке, только плечо немного ноет. - Ты мне врешь, врешь зараза и не краснеешь, - Шурик подается вперед, и пытается приблизится к постели вплотную, - я отсюда не вижу, но, по-моему, оно кровоточит, у тебя вся повязка в крови. - Да забудь ты о плече, не отвалится, лучше думай, как нам выбраться, - выдыхает Лева сквозь зубы, новый более сильный спазм охватывает предплечье и теперь он уже сам чувствует, как увеличивается мокрое, алое пятно на белоснежной простыне. - Что значит забудь, как ты без руки на гитаре играть будешь, а? Шура, чтобы уменьшить расстояние до постели, настолько сильно раскачивается в кресле, что в какой-то момент, центр тяжести смещается и он начинает стремительно заваливаться вперед. - Мххаа, блять, – вырывается у Левы, когда голова друга с размаху приземляется ему на больное плечо, - черт, - из глаз опять текут непроизвольные слезы. От падения на пол, Шуру это разумеется уберегло, да вот только боль не просто усилилась в стократ, она разнеслась на всю грудную клетку, и Леве кажется, что он скоро не сможет дышать. Легкие парализует боль, сердце бешено загоняется в сбитом ритме. Проблема в том, что с привязанными руками, Шура не может найти другую точку опоры, и если он поднимет голову, то рискует тут же встретиться с бетонным полом. - Ты чего, а ну не смей, - произносит через силу Лева, когда чувствует, что друг начинает медленно смещать голову, которая по ощущениям весит целую тонну. Острые, меткие шипы боли вонзаются в тело, и Лева крепче сжимает зубы, чтобы Шура не услышал с каким мучительным звуком он втягивает воздух. - Подожди, я знаю, что делаю. Лева прикрывает глаза, он чувствует, что готов потерять сознание, но боль отступает, не вся, но хотя бы теперь не так адово, как несколько ужасных секунд назад. Шуре удается переместить голову чуть ниже на солнечное сплетение, но чувствуя, что дышать от этого Леве совсем не легче, Шура перемещается еще ниже, на живот. - Так нормально? – спрашивает он. Вблизи, он видит каким измождённым выглядит Лева, какие глубокие тени залегли под глазами, и как обрисовались скулы. - Да, да, оставайся там, - отвечает Лева не открывая глаз. - Я что-то никак не соображу, ты, что под простыней голый, что ли? – спрашивает Шура, и видит, как слабая улыбка появляется на лице друга. Скрип ступенек внизу оповещает обоих, что время их уютно-интимной сцены истекло.