Тьма во тьме

If silence can heal, I know it can kill. I feel its caress. ...Forget all you know, Just get up and go. Save all you can... "Meant" Elizaveta

Красиво, правда? - Правда, - соглашается Шура. Ты можешь уйти, когда захочешь. - Спасибо, это я уже понял. Иссиня черное пространство над ним мерцает огнями. Иногда они пролетают и задерживаются совсем близко, а иногда все происходит на отдалении. Временами это очень яркий, почти неоновый желтый и ему вспоминается клуб в Мельбурне. У него была вывеска, которая горела почти таким же противным «вырви глаз» цветом. Лева тогда очень волновался. «Шурик, я инструмента в руках пять лет не держал, я ни черта не помню, не хочу я тебя так подставлять». «Брось дурить, ну выгонят, ничего, свалим вместе». Кто он? Кто-то очень важный? - Да. Мой друг. Нет, не могу привести его к тебе. - Я ничего и не просил. Просил, может не вслух, но просил. Созвездие огней подлетает совсем близко, и он протягивает руку. Маленький, пульсирующий комок послушно опускается на ладонь. Чего же ты ждешь? Почему не уходишь? - Из-за него. Если мой друг не сумеет отыскать дорогу обратно, я встречу его здесь? Это… Очень сложный вопрос. Комок на его ладони, сменил цвет на песочный, как будто бы притих, вслушиваясь в Шурины мысли. - Мне важно узнать ответ, - он перевернулся на живот, все также придерживая огонек в ладони, длинные светлые волосы закрыли обзор, и он смахнул их с лица. Пожалуй, он по ним скучает. Твоему другу не дано выбрать, его судьба в чужих руках. - Я в это не верю. Мы сами выбираем дорогу, разве не об этом шла речь, - он обвел бескрайнее пространство взглядом, он злился, не совсем точное определение, потому что в этом киселе, мутном сиропе игры света, все чувства притупились. Но он злится, определенно. Какой он? Тот, о ком ты думаешь? Огни гаснут, Шура остается в кромешной темноте. Один на один с пустотой. Облако дрейфует, медленно раскачивается и он путешествует вместе с ним. Наедине со своими мыслями. Какой он? Какой Лева? Как-то в отпуске, возлегая в гамаках на побережье, вслушиваясь в напевы океана, он читал Еве сказку, добрую поучительную историю о принце и его маленькой, но личной планете. Шуре показалась, что Ева задремала, и, отложив книгу, он потянулся к нарезанным фруктам. - Это дядя Лева? – дочка сладко потянулась и перехватила у него кусочек манго. - Где? – поначалу не понял он, пробегая глазами по безлюдному берегу. Лева подхватил простуду и предпочел на вечер остаться в номере. - Ну пап, маленький принц – это дядя Лева, да? Он рассмеялся. Надо же, знакомы всю жизнь, а такое точное определение подобрала именно Ева. Он пододвинул к ней вазочку с фруктами и поплотнее укутал в накидку. А ведь и правда, Левчик - он бесконечно добрый, переживающий, немного наивный и без оглядки спешащий на помощь. Умудряющийся даже в знакомой студии, откидывая голову, удариться о дверной косяк. Иногда, подозрительно часто, выдающий потрясающие идеи. Когда они путешествуют на поезде он подлавливает Леву на том, что тот не переворачивает страницы книги, которую читает. Он полулежит, подперев голову подушкой, повернув страницы к свету, но его взгляд устремлен сквозь строчки. Зато в его блокноте появляются записи, много записей, и Шура терпеливо ждет, когда что-то в голове друга переключится на реальный мир и, пододвинув к нему блокнот, он попросит прочитать первый куплет. Что дает ему вдохновение? Как он сочиняет песни, как вообще его эмоции складываются в слова? Шура знает и видит, как это происходит. Лева ныряет, исчезает, «мне надо побыть одному, хорошо?» - говорит Лева, захлопывая двери и Шура знает, сегодня он предоставлен сам себе. Вместе с тем, его нужно оберегать, их роли распределены уже очень давно. Он берет все организационные вопросы на себя: включает «страшный» голос предъявляя претензии менеджерам, периодически орет на звукаря, спроваживает Леву подальше, если знает, что назревает скандал. Он всегда будет защищать своих детей. И мечтательный ребенок, живущий внутри его друга, тоже подпадает под это понятие. Поэтому, когда Лиза поделилась с ним счастливой новостью, немного настороженно поинтересовавшись, что он думает насчет будущего отцовства, он со всей горячностью заверил ее, что у него, как ни крути, уже есть опыт. «Я - урод нефотогеничный» - констатирует Лева, всматриваясь в кривое зеркало перед выходом из гримерки, в далеком, полустертом двухтысячном году. «На, на держи, почитай» - Шура всовывает в руки друга записки, принесенные из зала, в основном это признания в любви, и в основном адресованы Леве. «А теперь иди сюда» - он оттягивает его за руку от зеркала, и заставляет наклониться над столом, заваленным цветами, Лева с удовольствием зарывается в этот цветистый ворох и вдыхает аромат, «еще скажи, что они на твой концерт с закрытыми глазами все шли, и охапки цветов, за то, что ты урод подарили». «Ну Шур», - протягивает Лева жуя лепесток розы, хорошее настроение постепенно возвращается к нему. - И поэтому я не могу оставить его, ты черт возьми, это понимаешь? – он обращается к пустоте. Пустота вибрирует, его облако растворяется, и он замирает посреди темноты. Маленький комочек света собираясь из темноты, обретает форму, что-то напоминающее маленький клык. - Это что еще такое? – Шура крутит талисман на ладони. Он оставил тебя. Твой друг… умер. Нет. Мыслей. Холод. Неизмеримый провал в душе. Темнота крутится вокруг него, она сжимается и мерный гул разносится по ней. - Нет… Можешь забрать в свой мир. Это…прощальный подарок. От него. Кулон переливается неярким светом, но Шура держит его автоматически, потому что внутри все уже умерло. - Нет. Я не верю. Он отталкивает пустоту, чувствует, как в душе, словно кипящем адской болью котле, взращивается сопротивление. Это бессмысленная, глупая и жестокая смерть не сможет выиграть, она не сможет. Она не любит так, как любит он, она ничего не знает, она слепа, ей ведь все равно. - Перемотай время. Ты разрушаешь самого себя. Эта боль… - Просто перемотай время! - он рычит у себя в голове, и не слышит собственный голос. Вся это тишина и пустота просто ничто, он знает, что может все исправить, если бы это было не так, он бы здесь не оказался. Они не смогут его переубедить. Никто его не заберет. - Я провел тут хуеву тучу времени. Мы смотрели на греков, были при осаде Иерусалима, я ходил по пирамидам, взорвал Солнце, плавал в Тетисе, создал сотни животных и сам был каждым из них и после этого ты мне говоришь, ЧТО НЕ МОЖЕШЬ ВСЕГО ЛИШЬ ПЕРЕМОТАТЬ ВРЕМЯ? Твой мир слишком хрупок. - Тогда я остаюсь. Я остаюсь здесь. Мне не надо питаться, спать или даже думать, я буду жить тут вечно. Это против правил, твой мир ждет тебя, ты доставишь боль другим людям. - Перемотай время. Они так страдают, хочешь, я покажу? - Время. Перемотай время, и я отправлюсь восвояси. Или отправь меня силой. Знаешь же, что не могу. Свобода воли – выше всех законов. - Я подожду, вот тебе моя воля, - огни снова зажигаются над ним, и Шура понимает, что это единственный выход, - я буду жить вечно и вечно буду торчать здесь. Даже если перемотаю, все события случатся в том же порядке. Твой друг будет умирать каждый раз. - Тогда перемотай дважды, для меня и для него. Понимаешь, чего я хочу? Это твой выбор? То, чего ты хочешь? - Да, это мой выбор. - Когда я вернусь, я смогу сразу говорить? Твои вопросы… такие непочтительные… но, пожалуй, да, сможешь. - Мотай. Они всё равно теснятся в коридоре. Слишком многое пришлось пережить за эту неделю, слишком много неведения и страха, и сейчас, соприкасаясь плечами, на жестких, больничных стульях, их сердца понемногу оттаивают. Каждый из них повторяет и повторяет в голове: «все хорошо, опасность миновала, теперь все позади, все будет хорошо, не как прежде, но все же будет». Они сгрудились вокруг ставшей вдруг такой маленькой, такой ранимой Лизы, и ободряя ее, приподнимают свой собственный дух. Но им нужно убедиться, нужно увидеть глазами, возможно даже прикоснуться, чтобы знать наверняка, чтобы рассеять этот мучительный страх внутри себя. Ян уже представляет, как наплевав на все запреты они соберутся в одной палате и скурив наверняка пачки две сигарет будут слушать и в очередной раз поражаться истории спасения. Наверное, не правильно вот так думать, но ему очень хочется узнать, как же все было. А то эти новости, уж лучше б он вообще не смотрел телевизор. За дверью операционной слышится какая-то возня. Голоса на повышенных тонах, кто-то кого-то успокаивает, да еще и прикрикивает, но толком ничего не разобрать. Лиза, моментально подрывается и подбегает к двери, остальные следуют за ней, у Макса спадают бахилы, и он пинком отправляет их в дальний угол, не до бахил сейчас. Санитары открывают двери и первое, что слышат все - хрипловато-сиплый голос: «Отъебитесь, я не собираюсь умирать!» Процессия из хирурга, очень бледного анестезиолога, медсестры придерживающей капельницу и двоих санитаров пытается наперебой успокоить пациента, который несмотря на перенесенную операцию имеет до неприличия цветущий и в то же время нервный вид. «Пошлите кого-то к моему другу, к Леве, к Егору Михайловичу это срочно, это очень важно» - возбужденно пытается донести до них Шура и тут замечает толпу родных и напуганных лиц. Несмотря на окрики и недовольства персонала Лиза все же оказывается у самой каталки и сжимает Шурину руку: «Шурик, тебе нельзя волноваться, с Левой все в порядке». Игнорируя останавливающие ее руки Ася подбегает следом и оказывается рядом с Шурой, по другую сторону каталки. - Неееетт, идите к нему сейчас же! - уже взвывает Шура и медсестра чудом успевает прижать катетер обратно, - кому я сказал – к нему, он умирает! Умирает, ясно вам! Хирург делает знак санитару, и тот, прижимая руку Шуры, вводит снотворное. - Шурик, ты бредишь, Лева этажом ниже, он здоров, нет никаких… - начинает Янчик, но лицо Шуры пронзает гримаса дикого, нечеловеческого отчаяния, он поворачивается к Асе: «Беги». Он шепчет это и его глаза закрываются, кровь быстро разносит снотворное по организму и вскоре он уже глубоко дышит, оставив недоумевать друзей. Ася разворачивается и стремглав, что есть сил бежит. Она бежит не думая, запретив себе анализировать, бросается к лифту - «слишком долго», устремляется к лестнице и уже на первой ступеньке слышит вой. Сигнал тревожной кнопки, который, поступив на пост, теперь оповещает больницу – случилась беда. Она слышит топот ног, слышит, как парни бросаются следом, лестница размывается, скачет перед глазами, она буквально влетает на этаж, и видит, как к палате в которой лежит он, сбегается персонал. В нее врезается Боря перепрыгнувший несколько ступенек, и они не успевают сделать и шага, как из дверей вываливается тело. - Ах, ты аспид проклятый! – дородная тетка, которая сменила Асю у постели Левы, наперевес с металлической уткой, подпинывает ногами парня в кожанке, - умертвить никак решил, - орет она на весь коридор. Из открытой двери палаты доносится хихиканье. Ася решает дать волю слезам, «если уж смеется, то не умирает». - Да вы чего, женщина, - оправдывается парень, поднимая руки, - я фанат, ну подумаешь в палату зашел! - А в руке ты чего держал, а? Какой-то шприц у тебя был, то-то мне твоя морда сразу не понравилась, - наступает тетка, - стой, кому говорят, вот милицию дождемся тогда и будешь носом воротить. Вой сирены стихает, и страшная суматоха начинает отступать. В палату они вваливаются все месте, и замирают. Ася не понимает почему до сих пор в сознании, она опирается на ребят - не может стоять, ноги немеют от увиденного. За сегодняшний день и так слишком много потрясений. Окровавленный пол. Ярко-алая кровь на белоснежном кафеле, стекает с кровати, стекает с рук. Как же ее много, она везде, словно подземный источник прорвался на свободу и окропил снег. Она струится по рукам как будто сами вены вдруг оголились и, раскрывшись, сочатся кровью, а она уносит с собой жизнь. По центру кровавого пиршества Лева: подхихикивающий и живой. Медсестры хлопочут. Все делается быстро. Убирается пол, бинтуются руки, в палату пробивается врач и кричит, чтобы все посторонние немедленно удалились. «Банк крови подтвердил заявку», - говорит он одной из медсестер, и та скрывается в коридоре. Шура вздрагивает и открывает глаза. Темнота. Не та, которую ощущаешь засыпая, а та, что подарила ему жизнь обратно. - Успела? – все же решает уточнить он. Успела. Не та, что ты думаешь, но успела. Темнота наполняется картинкой. Он смотрит на полуподвальный мельбурнский клуб. Лева весь вечер общается с какими-то парнями, а потом запирается в уборной. Когда он выбивает двери, друг стоит, оперившись на раковину. Небольшой пакетик, прикрытый туалетной бумагой, лежит рядом. «Тебе экспериментов захотелось? На новые ощущения потянуло? – Шура видит, как подлетая к Леве он бьёт его по рукам, трясет и кричит прямо в лицо, - «тогда иди и учись баррэ на гитаре брать, экспериментатор хренов». Картинка исчезает. Да, я работаю спасателем. Я спасаю маленьких принцев от жестокости мира, при чем обоих миров и только одного принца. Мгла приветливо окутывает его, здесь хорошо, он не чувствует усталости, боли, не бьёт в глаза ослепительный свет. Он улыбается, хочется наполнить эту пустоту своей радостью, поделится с ней счастьем. Лева спасен. Это невозможно для меня, постигнуть то, что ты чувствуешь. Ну и пусть. Огни начинают зажигаться, их больше чем было в прошлый раз его пребывания, теперь он несется к ним, и сам ловит один из них рукой. Огромное, безразмерное светило, которое сейчас умещается в его руке, успокаивало его и путешествовало вместе с ним по Вселенной. Можешь оставить себе. - Правда? Это слишком щедро, учитывая сдвиг во времени, – он переворачивается и огонек летает рядом, принимая разные формы, - я смогу видеть его в реальном мире? Если справишься. А теперь уходи. - Могу ли я вернуться, не засыпать, а возвращаться в такие моменты сюда? – Шура чувствует, что начинает быть почтительным, теперь он благоволит перед бездной, которая на поверку сотворила для него настоящее чудо. Когда ты вернешься снова – это будет твой последний раз. - Понятно, но тогда, я хочу хотя бы помнить, - он чувствует себя ребенком, выпрашивающем денег на сласти, - хочу запомнить все, что видел. Ты запомнишь только то, что будет важно твоей душе. Катание на динозаврах не входит в эту категорию. - Оказывается и у Вселенной есть чувство юмора. Разумеется, откуда оно по-твоему взялось в тебе?