Колибри

      Пожилые люди часто умирали вскоре после того, как оказывались в госпитале.       Матиас быстро изучил стадии разложения трупов, сидя на больничной койке и молчаливо наблюдая, что с ними происходит. Глаза человека застилает серой пеленой, кожа бледнеет, а потом окрашивается в голубоватый оттенок, кишечник опустошается - честно говоря, эта деталь вызывала у него отвращение. Пока медсёстры не замечали, что они мертвы, их тела успевали достигнуть трупного окоченения, и их было почти невозможно сдвинуть с места.       Что действительно его завораживало – так это то, что они всегда выглядели меньше после смерти. Их тела буквально уменьшались – Матиас никогда не задумывался, почему, но это происходило. Человеческое тело и впрямь удивительно.       Он был поражён тем, как после смерти выглядела его мать. В последние секунды своей жизни она застыла с улыбкой на губах.       В больнице смерть окружала его со всех сторон. Он прорыдал целую ночь, застав смерть какого-то старика, но потом ему пришлось пройти через это снова и снова ещё шесть раз. Когда ему исполнилось семнадцать, он оставался почти безразличен, если в одной палате с ним кто-то умирал. Это просто происходило, и никакие слёзы не могли этого исправить.       Они умирали, их уносили санитары, и больше он их никогда не видел.       Когда он остался в больнице в шестой раз, он застал смерть сразу двенадцати людей. Однажды он был распределён в одну палату с тринадцатью другими пациентами. А в седьмой раз его единственным соседом оказался Лукас.       Матиас был уверен, что ему он умереть не позволит.       Лукас был молод – в отличие от стариков, доживающих свои последние дни, у него было ещё шестьдесят или даже семьдесят лет жизни впереди. Матиас очень удивился, оказавшись в одной палате со своим ровесником. До этого момента он подозревал, что ему одному среди множества людей не повезло иметь проблемы с сердцем в столь юном возрасте. Но теперь здесь был Он, этот очаровательный норвежец с развратным характером, спрятанным глубоко внутри. Матиас не был до конца уверен в этом, но ожидал и даже надеялся, что Лукас именно такой. Стройная, будто истощённая фигура, платиновые волосы и мягкие черты бледного лица – под всем этим скрывалась его порочность.       Его эмоции пробили потолок, когда он увидел кого-то молодого в палате, и теперь Матиас винил себя за это. Возможно, именно из-за эмоций он посчитал тогда хорошей идеей забраться на его койку и прикасаться к его лицу, пока Лукас не проснулся. Он не мог держать себя в руках – он хотел узнать этого парня с таким отчаянием, на которое сам Лукас вряд ли был способен. Кто-то его возраста, кто тоже страдает от проблем с сердцем – искушение было таким сладким, и Матиас отдался с головой желанию обрести человека, который бы понимал его.       Но Лукас оказался не так прост, стоило узнать его ближе. Он был в больнице в первый раз и старался держаться от Матиаса на расстоянии. Но это лишь подливало масла в огонь, ведь парень всегда любил испытания. И когда Лукас, наконец, ответил ему, заговорил с ним и начал понемногу доверять, Матиас вышел из этой борьбы победителем.       Он увидел в глазах Лукаса одиночество, которое отражалось в его собственных – он нашёл того, кто может его понять.       Его отец, не тратя времени, сбежал, как только узнал, что его сын болен. Его мать решила, что, разогнавшись, вылететь на машине с моста – лучше, чем продолжать борьбу с его болезнью. Семья его кузена была прекрасна – Тино и Питер – ему нравилось жить вместе с ними, но они уже были друг у друга. Идеальная маленькая семья из Папочки, Мамочки и Сыночка, а потом появился он. Болезненный родственник с ужасным чувством юмора, который раздражал всех вокруг и довёл родную мать до самоубийства. Он был паршивой овечкой среди них.       А потом он встретил Лукаса.       Парень убеждал себя, что его семья – всё ещё одно целое. Но Матиас видел засосы на шее его брата, не важно, как высоко Эмиль натянул воротник своей кофты, чтобы их скрыть. Его мать казалась к нему равнодушной, ни разу не пришла навестить его и всё время проводила на работе. Его брат встречался с человеком, которого Лукас считал его другом. Возможно, норвежец понимал, что его опека и влияние на Эмиля истощаются, вытекая сквозь пальцы, как вода, но не хотел этого признать. Матиасу было знакомо это чувство – когда ему было шесть или пять, он постоянно твердил себе, что папа скоро будет дома; он просто ушёл по своим делам, но обязательно вернётся, потому что любит своих жену и сына.       Боже, он был таким упрямым ребёнком.       Это было по-своему забавно и печально. Два восемнадцатилетних подростка, окружённых семьёй, на таких одиноких. Бервальд и Тино могли видеть его истинное лицо за всеми занудными комментариями и глупыми шутками, он всё ещё оставался жизнерадостным и беззаботным. Но Лукас был не таким. Он был уверен, что они должны пройти через огонь и воду, прежде, чем он смог бы доверять Матиасу и поверить, что они действительно близки.       Матиас не хотел ничего больше – только быть рядом с Лукасом, чтобы норвежец понял, что он разделяет его чувства. Он знал, каково быть одиноким, каково чувствовать себя обузой, каково думать прежде всего о других, а не о себе – совсем, как Лукас. Чёрт, он должен помочь ему! Он был тем, кто знает, что испытывает Лукас; он был тем, кто по-настоящему ему сострадал; он был человеком, перед кем Лукас мог плакать, кому он мог открыть свои чувства и перестать держать их в себе, когда ему так больно.       Каждый раз, когда Лукас делал шаг навстречу, каждая улыбка и игривый толчок в его сторону – Матиас радовался всему этому. Он попался в его сети, пошёл ко дну и не хотел ни на секунду расставаться с этими новыми чувствами. Только не теперь, когда он встретил кого-то, как Лукас.       Он видел его одиночество и хотел его спасти. Он хотел заставить его искренне улыбаться, убедить, что всё будет хорошо. Он хотел быть человеком, который выслушает его, сострадая. Матиас хотел быть всем этим и даже больше. Он хотел его защищать.       И, чёрт возьми, он сделает всё, чтобы Лукас понял это.

***

      – Пять по вертикали – «любить и быть неравнодушным к кому-либо», – Матиас грыз карандаш, глядя на кроссворд, развёрнутый на его коленях, и хмурясь.       – Сострадание? Ты знаешь какие-нибудь буквы в этом слове?       – Оканчивается на «т»… Я просто продолжу. Семь по горизонтали, четыре буквы, датская детская игрушка… пф-ф, это Лего. Какой идиот это написал? – парень нацарапал на бумаге ответ, бросая взгляд на Лукаса, - У меня есть ещё несколько, если ты хочешь.       – Я ужасен в кроссвордах. Спасибо, не стоит, – он бездумно перелистывал страницы книги, – Я не думал, что тебе нравятся кроссворды. Почему-то ты не выглядишь так, будто тебе такое нравится.       – Это просто возможность занять себя хоть чем-то. Мне скучно. Я даже не знаю, будет ли у меня операция на клапанах, – пожаловался он, теперь уже высматривая оставшиеся сладости в своём шкафчике, – Я тоже очень плох в кроссвордах. Я правда очень хочу поскорее выписаться, даже если мне осталось провести здесь один день. Тино, наверняка, уже закормил Гамлета, пока меня нет.       – …Гамлет? Кто это? – норвежец заинтересованно поднял брови, и Матиас, улыбаясь, пожал плечами.       – Мой кот. Тино постоянно слишком балует его, так что, когда я возвращаюсь из больницы, он становится очень упитанным. Я слышал, что в больницах иногда держат кошек или кроликов, чтобы понижать артериальное давление пациентов, но не-е-ет, я не могу принести своего кота с собой! Это нечестно, потому что если бы он был со мной, мне бы стало лучше гораздо быстрее.       – Идиот, эти животные специально натренированы, – Лукас на некоторое время замолчал, и сейчас его голос звучал удивлённо, – Я не знал, что тебе нравятся кошки. У меня тоже есть кот, его зовут Норге. У Эмиля есть котёнок, но он присматривает за ними обоими, пока я здесь. Он не привык баловать домашних животных, если только не брать в расчёт, что он таскает за собой своего дурацкого тупика всюду, где только может.       – У него есть домашний тупик? Чувак, это шикарно, – Матиас был впечатлён, и он приподнялся, чтобы протянуть Лукасу бумажный пакет, – Лакрицы? Она домашняя – Тино лучший в этом, поверь мне.       – Нет, спасибо. Я не имею ничего против лакрицы – просто мой желудок, кажется, не совсем в порядке, и не думаю, что смогу её переварить, – Лукас запустил руку в свои волосы, другую прижимая к животу и кривя лицо.       – Лукас, я серьёзно думаю, что тебе скоро нужна будет трубка, для того, чтобы питаться. Я знаю, что это отвратительно – я проходил через это, но ты, кажется, потерял очень много веса за последнее время, – Матиас нахмурился, изучая его глазами. Лукас прекрасно знал, насколько у него костлявые руки и как сильно торчат скулы, и почувствовал, как его лицо заливается краской под взглядом датчанина, – Я просто волнуюсь за тебя, чувак.       – Я знаю. Не стоит. Лучше думай о себе, Матиас, – он сглотнул и нерешительно посмотрел ему в глаза, – Если я расскажу тебе кое-что, ты будешь хранить это в секрете? Я не знаю, прав я или нет, и я не хочу, чтобы Эмиль узнал об этом, но я чувствую, что должен рассказать кому-то. И мне отчего-то кажется, что ты хороший слушатель. И твои советы не настолько плохие, так что… ты выслушаешь меня?       – Что угодно, – Матиас подпёр голову ладонью, развернувшись к Лукасу, чтобы видеть его целиком, – Что случилось?       Лукас прошёлся пальцами по краю одеяла, пытаясь утолить пробуждающуюся внутри панику. Конечно, он мог ошибаться, но он знал, что что-то не так. Он просто чувствовал это.       – Моё сердце… всё ещё бьётся очень быстро. Чувство, как будто ничего не изменилось после операции. Матиас, я не думаю, что она сработала. Мне кажется, у меня всё ещё аритмия.       Несколько мгновений Матиас молчал, переваривая услышанное. А потом его едва не разорвало от эмоций.       – Лукас, и ты хочешь, чтобы я молчал об этом? Матерь Божья, ты не в порядке! Ты – это очень плохо, Лукас! Дай мне вескую причину, почему я не должен пойти к доктору и рассказать ему, что ты всё ещё болен? – в голосе звучало сомнение, а на лице читался шок, и норвежец почувствовал, как паника комом подступает к его горлу.       – Матиас, пожалуйста – пожалуйста, не рассказывай. Они узнают, если со мной что-то не так. Я могу ошибаться! – его голос был умоляющим, в противовес разрастающейся ярости датчанина, – Я просто накручиваю себя, и ты это знаешь – прошу, не рассказывай об этом. Прошу, пообещай, что не будешь – мне станет лучше, правда! Мне сказали, что терапия работает в большинстве случаев–       – А что, если ты не относишься к большинству? – отрезал Матиас, хмуря брови, – Как долго ты молчал о своей болезни в первый раз, Лукас? Как долго ты был болен, пока не оказался здесь? Это плохо – не удивительно, почему ты теряешь вес. Ты скажешь об этом доктору, ты слышишь меня? И мне всё равно, если на самом деле всё в порядке – ты понял, что с тобой что-то не так!       – А что, если это смертельно? – Лукас вступил в спор, чувствуя, как его сердце начинает биться ещё быстрее из-за гнева, – Что тогда, Матиас? Я проведу остаток дней в этой больнице, пока не умру?       – Чёрт, Лукас! Это не будет смертельно, просто разберись с этим! – парень тяжёло дышал, разгорячённый своей злостью, – Подумай об Эмиле. Подумай обо мне. Что, если тебе станет хуже, пока ты будешь молчать об этом? Что будет тогда?       – Почему ты так расстроен из-за этого? Это не касается твоего–       – Ты бываешь таким эгоистом, Лукас. Ты мне небезразличен, даже если иногда можешь быть самовлюблённым, высокомерным ублюдком, – Лукас моргал, ошеломлённый этой внезапной вспышкой гнева, – Прекрати пытаться быть лучше меня. Может, ты действительно такой, а может, и нет, но я устал от того, что ты пытаешься быть лучше, чем ты есть, и строить из себя мученика. Людям не всё равно, что с тобой. Мне не всё равно. И дело не только в твоём здоровье; тебе стоит вытащить голову из песка ради тех, кто окружает тебя и, наконец, понять это. Я знаю, каково быть больным, каково заставлять людей волноваться о тебе, в то время, как тебе самому на себя наплевать. Ты можешь отбросить свою гордость и прислушаться ко мне хоть раз?       В тот же момент Матиас развернулся к Лукасу спиной, с головой укрываясь одеялом. Норвежец молчал, растерянный после всего, что парень ему сказал.       …Он пытался казаться лучше, чем он есть, в глазах Матиаса? Он причинял ему боль всё это время, пока тот отвечал ему совершенно иначе? Матиас иногда был раздражающим, да – но проявлял ли он к Лукасу хоть что-то, кроме доброты, всё то время, что он был здесь?       – Матиас–       – Я не хочу с тобой разговаривать, – его приглушённый голос донёсся из-под одеяла, и Лукас хотел было попытаться по-другому достучаться до него, но двери палаты неожиданно открылись, громко хлопнув. Пока датчанин всё ещё скрывался под одеялом, Лукас поднял взгляд, удивлённо приоткрывая рот, когда посетитель приблизился к его койке.       – Здравствуй, дорогой, – мать Лукаса плавно опустилась на стул напротив, неуютно ёрзая на месте. Она была здесь совсем не к месту, на каблуках и с яркой помадой на губах, сильно контрастируя с бледными стенами больницы. – Как ты? – выражение её лица было невинным, ни тени сожаления о долгом отсутствии. Лукас ожидал, что Матиас проворчит что-нибудь оскорбительное, но тот продолжал молчать.       – Нормально, мам*. – Он пропустил руку через волосы, пытаясь сделать беспорядок на своей голове менее заметным. В то время, как Эмиль приходил к нему почти каждый день, она навестила его в первый раз, и он не мог не чувствовать негодование. – Что ты здесь делаешь?       – Пришла увидеться с тобой, конечно. Я всё ещё занята и, боюсь, не могу остаться надолго. Как твоё сердце? Я надеюсь, ты скоро вернёшься домой, ты ведь здесь уже несколько недель. – Как она могла говорить с таким равнодушием? Её голос был безучастным, и Лукас проглотил горечь, подступающую к горлу. Он пытался убедить себя, что она действительно за него волновалась.       – Я здесь уже целый месяц, – он заговорил по-норвежски, и она удивлённо моргнула, – Как там Эмиль?       – Ты всегда волнуешься о нём больше, чем о самом себе. Эмиль в порядке.       – И как часто ты бывала дома с тех пор, как я здесь? – он знал, что его голос звучит обвиняющее, знал, что его глаза сузились в отвращении, но он не мог сдерживаться. Всего, что касалось его матери, всегда было слишком мало, всегда слишком поздно.       – Лукас, это что, допрос? – её глаза того же лилового оттенка, что и у Эмиля, наполнились сомнением.       – Просто ответь.       – Я не знаю – несколько раз, когда я не была занята, – она явно была взволнована, розовые пятна покрыли её щёки, – У меня всегда плотное расписание, а Эмиль может о себе позаботиться. Сосед в любом случае приглядывает за ним. Тебе не стоит так о нём волноваться.       – Не могу, мам. Он мой младший брат – я всегда буду за него волноваться.       –С твоим-то здоровьем? – голос матери звучал так, будто ситуация забавляет её, но улыбка сошла с её лица, когда Лукас уверенно кивнул.       Больше она не произнесла ни слова, а через десять минут ушла, тихо извинившись. Лукас дождался, пока двери закроются за её спиной, чтобы опуститься в своей кровати, закрывая лицо руками.       – Она ушла? – низкий голос Матиаса прозвучал где-то на границе его сознания, и Лукас приоткрыл один глаз, чтобы увидеть, что тот всё ещё лежит, отвернувшись к стене, неподвижный, как каменная статуя.       – Ага. Ушла. – Он сморгнул непрошенные горячие слёзы с глаз и протёр лицо рукавом, – Ушла и, возможно, больше не придёт. – Лукас не мог перестать тяжёло вздыхать, и Матиас подскочил в кровати, уставившись на него. Норвежец сдался, позволяя слезам катиться по лицу.       – Лукас, что такое? Что случилось? – парень потянулся к своей системе, оглядываясь на него с нескрываемой паникой, – Давай, поговори со мной–       – …Ей наплевать на меня. Ей наплевать на нас обоих, – рыдания сдавливали его грудь, и Лукас накрыл лицо тощей рукой, – Она просто не хочет лишний раз напрягать себя. Моей родной матери наплевать на своих детей! – за этими словами последовало молчание, нарушаемое только тихими всхлипываниями. Матиас уставился на пол и тяжело сглотнул, прежде чем заговорить.       – Может, ей и всё равно, но вам повезло, что она у вас есть, – его голос был полон тоски, и Лукас поднял голову, его лицо было заплаканным, а голос хриплым.       – О чём ты? – он задумался на мгновение, стараясь осознать сказанное Матиасом. – Она не с тобой? Где она?       – Нигде. Теперь уже. – Голос Матиаса был тихим, он болезненно улыбался, – Но у тебя есть Эмиль. Думаю, это главное. И у тебя есть друзья, есть же?       Лукасу показалось, что Матиас хотел сменить тему, чтобы не говорить о своей семье. Новый поток мыслей не нёс в себе ничего приятного, и он стёр с лица остатки слёз.       – Друзья? Нет. Ни одного.       – Серьёзно, у тебя должен быть хоть один друг, – парень поднял голову, выглядя обескуражено, – Не говори, что у тебя его нет, Лукас. У тебя должны быть друзья.       – У меня правда нет никого, кого я мог бы считать другом, Матиас, – громко сказал он, – я ни с кем не близок. Не знаю, что со мной, но мне очень нелегко с кем-то сблизиться. Я не умею легко заводить друзей, если вообще умею.       – Но с кем тогда ты выполняешь школьные работы, с кем проводишь время в обеденные перерывы? Лукас, не говори, что у тебя нет такого человека, – Лукас почти улыбнулся, видя боль в выражении лица Матиаса. Может, он честен, когда сказал, что ему не всё равно.       – Да, есть один. Артур. Иногда мы проводим время вместе. Он в одном классе со мной, так что я думаю, мы просто одиночки, которые прибились друг к другу. Это грустно, я знаю. У тебя, наверное, целая банда друзей, да?       – Нет, – Матиас всё ещё казался расстроенным, но беспечно пожал плечами. – У меня есть друзья Ларс и Гилберт – учителя всё время называют нас хулиганами. Они классные, но… Знаешь, мы непохожи, – он поспешил объяснить свои слова удивлённо поднявшему брови Лукасу, добавляя, – Это потому что я болен. Я часто пропускаю занятия, так что никто не пытается со мной сблизиться, потому что они думают, что мне может стать хуже в любой момент. Странная логика, но я просто заметил это. Ты не прав в том, что у тебя нет друзей–       – Неправда, – Лукас заправил за ухо прядь волос, надеясь что дорожки от слёз на его лице скоро исчезнут, – Я же говорил тебе, Матиас–       – Я твой друг.       Тихие слова ошеломили Лукаса, и он уставился на Матиаса, округлив глаза. Парень выглядел так, будто был совсем не удивлён такой реакции. Он вытащил иглу из своей руки и сел рядом.       – Прости, Матиас. За то, как я вёл себя. За то, что постоянно обзывал тебя, – Лукас сглотнул, опуская глаза и разглядывая одеяла. – Это было ужасно с моей стороны. Даже мерзко. Ты был так добр ко мне всё это время, всегда только добр… и я не ценил этого. Я расскажу доктору, если мне станет хуже. Обещаю. Я… Спасибо, – медленно он дотянулся и слабо обхватил руку Матиаса, – Надеюсь, ты простишь меня.       – Я уже простил, идиот, – усмехнулся Матиас, и его губы растянулись в улыбке, – Извинения приняты, Лукас. Я знаю, как тяжело здесь находиться, особенно в первый раз. А ещё я знаю, как ты волнуешься об Эмиле. И если я говорю, что я понимаю тебя, то я действительно понимаю. Я уже проходил через это.       – Ты не должен объясняться передо мной, – Лукас точно почувствовал, как пальцы Матиаса переплетаются с его собственными, но его взгляд теперь был прикован к лицу датчанина, – Я не ценил тебя, Матиас. Ты бываешь раздражающим иногда – я не стану отрицать этого – но ты действительно хороший человек. И теперь я это знаю.       Матиас молчал некоторое время, прежде чем его губы тронула улыбка.       – Ты первый, кто говорит мне это, Лукас.       Матиас придвинулся ближе, а Лукас выпрямился, оказываясь в его объятиях, когда тёплые губы неожиданно прижались к его собственным. Этот поцелуй был неожиданным. Лукас закрыл глаза, отдаваясь ощущениям и обхватывая лицо парня ладонями, когда тот запустил руку в его волосы. Матиас потянул его нижнюю губу, и, разорвав поцелуй, норвежец прислонился к его лбу. Оба тяжело, прерывисто дышали.       – Ты целуешься лучше, чем я думал, – прошептал Лукас, и когда он открыл глаза, он увидел, как лицо Матиаса озаряется улыбкой. Он не чувствовал себя раздражённым ни его поведением, ни их неожиданным поцелуем – он винил себя за это так же сильно, как Матиас, но и желал этого так же сильно. Парень запустил руки в его волосы, прижимая его к своей груди и целуя в лоб.       – Ты тоже неплох, Лукас. Не только в поцелуях.       Они сидели так, бог знает, как долго, дыша в унисон с закрытыми глазами. Лукас прильнул щекой к груди Матиаса, греясь в его объятиях и слушая биение его сердца.       Любить и быть неравнодушным к кому-либо.       Привязанность.