В дыму

Эстетики в кладбище Терра не видела. Более того, отпечатывалось какое-то запуганное уважение, какого-то черта вложенное братом в детстве. Брат многому ее учил вообще-то. Она была из тех, от кого брезгливо отмахивались на улицах, он был из тех, кто ужасался их условиями жизни. Брат наряжал ее в чистые вещи и учил манерам. Кареглазый и темноволосый, был он каким-то теплым. Соседи любили брата и ему доверяли. Брат помогал на фермах и получал заслуженное угощение, половину которого постоянно относил Терре. Соседи придумывали брату задания, с готовностью подкармливали смышленого мальчишку, липли на него, как на мед, и только таскавшаяся следом пройдошливая Терра была ложкой дегтя при нем. Ей нравилось называть его своим братом. Впервые – возможность его присвоить. Для него она всегда менялась. Училась беречь вещи и при брате шпановские привычки не показывала. Жалась у его бока, когда он представлял ее соседям, и изо всех сил старалась не напортачить, чтобы не подставить брата в глазах скептически настроенных взрослых. Он был, – и мир становился чище и теплее. Спокойный и ответственный, лохматый длинный мальчишка. Терра ошивалась с ним и смотрела все более восторженно. Позже стало нормально к нему прикасаться, и Терра млела, обнимая его, чувствуя живое тепло под скользящими по коже старыми рубашками… Это вспомнилось ночью, когда она пробиралась тропинкой через кладбище. Ни эстетики, ни спокойствия – зато ближе. Бар находился на отшибе. Не заведение – подвал. Неотделанные стены, черная пыль, земля, заносимая сверху. Хозяин просиживал за барной стойкой без стульев, подавал местные помои, дотошно пересчитывал мелочь и уборкой не утруждался. Денег у Терры не было. Терра согревалась горячей водой из-под крана в туалете, смывая дрожь – куртка казалась твердой, холодной и ни хрена не грела. ** Терра замерла за дальним столиком с низко болтающимся проводом без лампочки. От этого места и вправду веяло погостным холодом, Терра старалась не шевелиться, чтобы не дотрагиваться до ледяного, ненагретого телом пластика. Напоминало прошлое, когда Терра, притаиваясь и ожидая, завороженно наблюдала, как безликие разрисованные люди… Однако Терра повзрослела. У разрисованных появились лица. Разрисованные ютились шайкой из трех-четырех человек, стаскивая при этом все оставшиеся пластиковые столики. Передавали по кругу гитару и вершили собственную, ненаправленную проповедником философию. Ни дыма, ни сборища. Кожаные обыкновенные куртки, обритые головы вместо эпатажных укладок. Возможно, мода поменялась. Возможно, дело оказалось просто в другом районе. Терра потеряла все. Тряпки, фигуру, макияж, рисовавший ее личность. Отросли корни, под рваной курткой болтался дурацкий сарафан. Однако Терру влекло – не подростковым интересом, не жаждой запретного, а прицельной страстью. Терра лишилась робости. Она возвращалась от идеалов брата под покровительство порока. Терра вышла из тени. ** Его действительно звали Уран. Терра не интересовалась, в честь ледяной планеты, радиоактивного элемента или мифологического порождения Хаоса. Небо роняло облака, а древний бог, утыканный пирсингом, хрипел под гитару у кладбища. ** Они двигались вдоль пустой трассы. Света не было – луну закрыло смогом, фонари не работали. Терра ориентировалась по звукам. Ночь – шарканье да шорохи. Уран теплел сбоку силуэтом. У Терры сжимало сердце. Еще немного, и он обернется космосом, а после рассыплется звездами и растворится в светлеющем небе, как делал каждый до него. Терра откроет глаза и обнаружит себя подростком в какой-то подворотне, выблевывающей ритуальный дым. Уран не растворялся. Уран брал ее за руку, поправлял куртку, некрасиво, нелепо, зато теплее, слушал ее – не философию, жизнь. И говорил о своей. Восход обозначал развилку их путей. ** Солнце перестало проявлять эмоции. Люди одичали, солнце ушло из сказаний и превратилось в равнодушное космическое тело. Люди стали блеклыми и болезненно бесцветными. Кожа опалялась, волосы выгорали, силуэты сливались в выгоревший беж, трепавшийся пыльным ветром. Брат представил – Гарольд. Гарольд стоял неловко, как покосившийся столбик. Побитый солнцем, с выгоревшей мочалкой волос, в бледной розовой футболке - двухцветный. Брат запнулся. Он вообще не был строгим. Лишь хотел таковым стать. Закалялся – справлялся своими силами, носил патрульную форму, развивал жестокосердие, расправляясь с разрисованными борцами за новый порядок, достигал повышения, становился во главу... Ему верили, верили отрепетированной твердости. Он сдавал лишь дома. Он сдавал лишь перед Террой. Терра – переключатель, обозначение домашней обстановки, Терра – его семья. Повзрослевшая, испорченная и испортившаяся, паршивая, чужая, разрисованная ... его семья. Он всегда терялся под уступчивостью, так свойственной родителям-одиночкам. Хотел оставить перед фактом, закончить быстро, отстраняя Терру от своих дел, но, как и ожидалось, начал объяснять. Деликатно, будто сомневаясь, сообщил, что с Гарольдом откроют дело. Гарольд улыбнулся, и Терра замерла. Странный эффект производили голубые-голубые глаза без ресниц. Как стекляшки раскисших пупсов. Одежда Гарольда лущилась пятнами отбеливателя и цветными кляксами. Так бывало, если плохо развести красящий порошок. Гарольд выглядел выстиранным. Потертым о грязный асфальт, как о стирочную доску, замачивающим шрамы отбеливателем, будто хотел отмыться от жизни. Терра была уверена, что пахло от него ополаскивателем. ** Глаза Урана – синие, как изолирующая лента. Красивый. Не как греческий бог, а по оценке новой извращенной красоты. Взгляд резиновый. Ни затягивающей глубины, ни озер, ни неба. Наткнешься – отрикошетит. Синяя резина. ** Терра держала Ирму, пыталась осознать чувство семьи, и думала о брате. Она ведь пропустила, когда брат перестал быть ребенком семейным. Просто они стали еще неразлучнее. А потом он увез ее в город, и она стала его семьей. ** Уран не был похож на брата. Терра прижималась к нему, и это оказалось совсем не так, как прижиматься к брату. Худое, твердое тело, модные искусственные прикиды, чужая кожа, а не застиранные обноски с несмываемым запахом. Ни робости, ни трепета – только механический опыт. А главное - Уран разделял ее взгляды. Отощалый, колючий. С бритой скуластой головой, затянутый в кожимит. И мысленно Терра соглашалась, что все происходило правильно. Наверняка брат выглядел бы так же, если бы признал их токсичные взгляды. Его убеждения давали ему силу. Прими брат их сторону – и останется от него такая же изнеможенная оболочка с резиновым взглядом. ** Город не складывался больше. Он дробился. Терра видела его весь с высоты платформы, уже подрагивающей под приближающимся поездом. Она ничего не взяла. Не осталось ни вещей, ни привязанностей, ни живота – только философия и приглашение в новую жизнь. Воздух, истязаемый крепчающим гулом поезда, внезапно рассекся иначе. Метко, остро - больно. Брат ни выдавил ни слова больше, а воздух все еще кровоточил его окриком. Терра оцепенела. Впервые она почувствовала себя во времени, когда словом шваль можно было оскорбить. Оборвалось. В глазах потемнело. Неожиданно для себя Терра начала дрожать, захотелось согнуться, скривиться, поддаться боли, которая ломала изнутри… Он не должен был смотреть. Вспыхнул отголосок, странное воспоминание. Сказка об аде. Герою предстояло вывести возлюбленную из ада, на нее не глядя. Терра знала, почему. Ему, живому, нельзя было видеть то, что она познала в чистилище. Но брат смотрел. Их разделяла железная дорога. Мгновение переходное, символичное и радикально ясное – рельсы, отделяющие миры. Сказки – ложь. Ни сложившаяся связь, ни поступки не свяжут миры. Переступи один из них границу – умрет. Брат держался на насыпи. Терру звала кровь. Другая кровь. Возможно, брат это осознавал. Но отказывался понимать. Ударило ветром. Уши заложило, в глазах поплыло. Образ брата сгладился грязным боком состава. Поезд-проводник. C гулом поезда, Терра унеслась в свой мир.