Сильнее чем ненависть

      Селена на ходу собирает волосы в хвост, из которого в тот же момент вываливаются по волнистой прядке в районе висков. Одета она по-домашнему. Серые спортивные штаны и серый свитер. И без косметики она выглядит безупречно. Уводит руки за спину, сцепляя пальцы в замочек, останавливается на ступени и выгибается в груди до звучного хруста позвоночника, от чего сама кривится в лице. Всё же Джексон не дал ей выспаться, потому она сонно зевает, потягиваясь на носочках, и на пальчиках ног преодолевает оставшиеся ступеньки. И лишь тогда замечает сидящую в гостиной Беатрису. С кухни буквально выбегает Триша с чашкой чая. Поправляя края футболки, из своей спальни выходит Зейн, который выглядит не бодрее самой Селены. Его же разбудил этот ранний визит матери. Он уже с утра знатно побесился, потому опять при виде Гомез давится злобой. Скорее всего, именно от приезда Тришы и Беатрисы. Определенная злоба и ревность закипают в грудной клетке при её виде, и он бы не предпочёл ещё раз начинать свою утро с образа сестры в своём доме и такой невинной фразы матери «Усмири свой пыл, милый.» после того, как он буквально рычит, удаляясь в спальню. «Мы надолго не задержимся,» — добавляет женщина, по-хозяйски заявляясь на кухню. Будто предчувствуя, Селена ещё вчера перемыла всю посуду, чем конечно вызвала внимание Зейна.

— Посуду моешь? — практически ухмыляется парень, заглядывая на кухню, и замечая нервно встряхивающую мокрыми по локоть руками Селену. Конечно же, она мыла посуду ранее, но здесь, кажется, что-то пошло совсем не так. — Больше никто в этом доме этого не делает, — бурчит кареглазая, перекрывая кран. Она стягивает со стойки сухое полотенце и импульсивно вытирает им руки. Во всём виновата непривычная форма раковины. Квадратная. В том доме, как и в доме родителей, раковина круглая. И наверное, сейчас, когда её пробивает на эмоции, именно этот фактор играет решительную и главную роль. Она с дуру готова выпалить «Это всё твоя сраная раковина виновата!», кинув ему в лицо мокрое полотенце и угрожая ноготком, с которого теперь сходит лак. Но вместо того лишь принимается разгребать стопку помытых тарелок. Они же вдвоём живут. Откуда только такое количество посуды и столовых приборов как в раковине, так и во всём доме. — Для этого есть посудомоечная машина, — он невинно пожимает плечами, осторожно подкрадывается к девушке со спины и случайно касаясь грудью её плеча, тянет за ручку дверцы кухонного шкафа, под который замаскирована посудомойка. Единственный. Единственный шкаф, в который она не додумалась заглянуть. Была уверена, что там наверняка будут какие-нибудь специи или тому подобное, потому как нет таких узких посудомоек. Есть.

Значит, ещё со вчерашнего вечера у них сохранились положительные эмоции друг от друга. По крайней то мере, у Зейна точно. Ранее ему, наверное, точно не приходилось посмеиваться с ней с жалостью, поэтому и глотать всю эту грязь, копящуюся в нём с утра, готов вопреки всему. Он же, как-никак, полотенцем по морде не получил за то, что раньше не предупредил её о наличии посудомоечной машины. Ничего не получил. Она лишь измученно прохныкала. Несмотря на испорченное с утра настроение Малика и испорченный со вчерашнего вечера маникюр Гомез — попытки обновить цвет лака обернулись провалом, он просто не засыхал на ночь глядя — они улыбаются друг другу, когда их взгляды цепляются. И со стороны это выглядит так странно, когда они сходятся из абсолютно разных углов дома в просторной гостиной, когда там мило и терпеливо улыбаются друг другу и спокойно как всегда проходят на кухню, чтобы как обычно вместе-раздельно позавтракать. Сегодня последний пункт, кажется, переносится. Гомез хмурится, здороваясь и параллельно присаживаясь на дивана, на спинку которого присаживается Малик, складывая руки под грудью. — Что-то случилось? — интересуется кареглазая стреляя взглядом сначала на Зейна, а потом щурится, поглядывая на Беатрису. Триша ёрзает на месте, покачиваясь из стороны в сторону. Конечно, она надеялась застать дома лишь одну Селену, надеялась утаить от сына эту информацию, но скажи ему сейчас хоть слово против, кажется, будет взрыв. — Нам же сказали сдать анализы на наркотики, — несвойственно для самой себя мямлит миссис Малик, уже наблюдая за реакцией парня. За месяц это уже второй раз, когда Беатрису настигает серьёзная проблема. И если бы и с ней она первым делом заявилась в дом к старшему брат, то ей бы досталось по самое «не хочу». Он вынудил её рассказать о беременности родителям — ибо выхода не было. Узнай он сейчас о наркотиках — что ещё не точно — виноватыми будут все. Мать не уследила, Беатриса — распущенная и безответственная, отец никогда не прикладывал никаких усилий к воспитанию дочери, а Селена каждый раз приносит новости хуже и хуже. Заинтересованно он изгибает левую бровь и недовольно хмыкает, принимая новую позу. Упирается ладонями в спинку дивана, тем самым практически нависая на сидящей на самом диване, к нему спиной, Селеной. Аромат привычный и нежный. И успокаивающий. Будто жесткий косяк он готов втягивать этот запах в лёгкие долго и с таким же удовольствием выдыхать, чтобы сделать новый вдох. Разум его до клеток мозга пропитан этим запахом. Кофе и вишня. Излишество запахов дико раздражает его. Поэтому когда в зале его ресторана с неизвестным нежным спокойным ароматом мешаются пряные запахи с кухни и резкие духи, посетительниц, он теряет равновесие. Совсем не в положительную сторону. Эта провальную пучина невыносимо бесит его, поэтому он просто вынужден уходить в кабинет. Хотя… Он всегда должен сидеть там. По правилам. А не занимать столик в зале, причём ещё забивая его бумагами. Может девушкам и достаточно интересно наблюдать за сосредоточенным над бумагами мужчиной где-то в углу зала, но как минимум, это просто не соответствует правилам, которые он так любит нарушать. Не потому ли и дома он игнорирует наличие кабинета? Хочет её внимания, какое получает на работе от абсолютно незнакомых женщин. Не хочет незнакомых. Хочет её. — Тест показал лишь наличие никотина, — разочарованно выдыхает Триша. Наверное, Беатриса уже получила свою порцию «по самое не хочу». Сигареты — уже затухающая деталь, сохранившая с молодости, у Джуно и периодически возрождающаяся привычка Зейна, сохранившаяся с института. Она успела разочароваться в этом, когда случайно обнаружила пачку сигарет в куртке сына, когда он ещё жил с ними. Но сейчас убеждает саму себя в том, что лучше бы её дочь застукали с сигаретой во рту, нежели так опозориться перед самой собой. Уже даже не перед Селеной. Уже даже стыдно за самих себя. Что в такой обеспеченной семье дети — младшая дочка! — как отторженный ребёнок кроется по грязным общежитиям, курит, принимает наркотики и занимается со всеми чем только попало. Даже страшно распространять это в своей же семье, говорить родному мужу и сыну. Триса тупит взгляд, сжимая коленками между собой ладони. Брюнетка растягивает странную ухмылку, выражающую то ли сожаление, то ли осуждение. Хотя, скорее, второе. Какое-то жгучее волнение, стягивающее грудную клетку, плавно затихает. Разве это проблемы не одной лишь Беатрисы? Разве не она сама влезла в эту грязь по уши в свои какие-то семнадцать лет? Не сама ли она испортила себе всю жизнь, когда в нетрезвом состоянии позволила самой себе предаться такому жгучему желанию? — А у тебя голова на плечах есть? — возникает Зейн, поднимая голову и наконец отрываясь от затуманившего разум запаха от волос Селены. От такого хриплого баритона, складывающегося у неё за спиной, Гомез ведёт плечами, медленно сдвигаясь в сторону, чтобы видеть лицо парня. И лицо это ничего хорошего не выражает. — Ты сам-то куришь, — кажется, сегодня всё выходит из-под контроля, и Беатриса слишком резко бурчит ему в ответ. Ядовитый оскал, смешанный со злобной улыбкой, оголяет белоснежные зубы, и брюнет качает головой по линии горизонтальной восьмёрки. Он делает отступ назад, убирая руки в карманы штанов, и задирает голову. Но даже через полузакрытые глаза, направленные куда-То вниз понятно, что он смотрит совсем не на сестру. Наивно ищет своё спокойствие в ком-то другом. — А мне не шестнадцать лет уже, — его адамово яблоко дергается, когда он сглатывает слюну, при этом напрягая мышцы шеи, от чего выступает заметная жилка. И едкое «И я не сплю с кем попало!» так и рвется наружу. И также гаснет, когда Селена опускает верхнее веко и покачивает головой, будто подавая ему знак, чтобы тот даже не начинал новый конфликт. Настроение и так не годится, зачем портить его сильнее как себе, так и другим? — Больше ничего не сказали? — спрашивает кареглазая. — На этой неделе придётся опять ехать туда. Будут готовы точные анализы, и наш врач как раз будет работать. Нужно узнать, что теперь из этого получится. Гомез окончательно срывает с ногтя большого пальца бежевый лак и нервно хлопает ладонью по колену, окончательно осознавая, что этому маникюру пришёл конец и ещё одной наполовину бессонной ночи в ожидании, пока засохнет этот чертов лак, она не выдержит. И она уже абсолютно не думает о словах сидящей напротив Тришы. Кажется, наконец смогла принять тот факт, что это совсем не её заботы, и если на это смог забить родной старший брат, то она и подавно сможет. Селена молча качает головой, поднимая взгляд на женщин. — Всё? — позволяя лишь какому-то непонятному междометию выпорхнуть из уст брюнетки, грубо выпаливает Зейн, складывая руки под грудью. И что-то снова неприятно щелкает в груди у девушки от его тона. Малик встаёт боком к прихожей и вытягивает левую руку, указывая на парадную дверь. — Мне кажется, на этом можно закончить, — один лишь его взгляд уже давит, поэтому долго не выдерживая Триша поднимается с дивана, потягивая за собой и Беатрису. — И вам пора. И ей не нравится. Не первый раз не нравится его отношение к матери. Гомез готова смириться с его ненавистью к сестре, ведь сама до сих пор ревнует родителей к Грейси, но такое отношение к маме просто не может стерпеть. В какой-то момент хочется влепить ему смачной пощёчины. — Это и мой дом, верно? — наконец, вступает Селена и, не дожидаясь ответа, отвечает самой себе легким кивком головой. — Ты сам сказал. Тогда, я тоже могу решать кому пора, а кому — нет. Брюнет сжимает губы, убирает руки в карманы домашних спортивок и, шипя, выдыхает через нос, отходя в сторону кухни. Сам сказал и поспорить не может. — Нет, знаешь, нам правда нужно ехать, — Триша направляется в прихожую, а Селена с Трисой следом за ней. Женщина накидывает на плечи своё клетчатое пальто. — Вы только не принимайте это близко к сердцу, — скорее не советует, а именно просит кареглазая, прикасаясь пальцами к предплечью миссис Малик. — Все новости отрицательно действуют на него, — недовольно фыркает Беатриса. — Не переживай. Всё в полном порядке, — сломанная — слишком давно — улыбка кривится на тонких губах женщины, она поглаживает Селену по спине и вместе с дочерью уходит. Хлопок дверью, и они оба замирают. Ощущение дискомфорта приходит позже обычного, ели приходит вообще. Он слишком зол, чтобы ощущать его, а Гомез чувствует лишь какую-то подавленность и правильность. Никогда ранее она не получала такой любви на протяжении всей жизни от Аманды, поэтому сейчас все эти излучения любви Тришы кажутся ей манной небесной, которой Зейну не хватает, но принимать он её и не собирается. Подавленность от такой белой зависти. И едкая правильность от своего комментария в сторону мужа. Это лишь малое из того, что она может сделать на его выходки, обязательно ощущая потом угрызения совести, такие, что хочется глупо разреветься и просить прощение за свою грубость. Неприятно жжёт в глотке, возвращаться туда она не хочет. Не знает его. Совсем не знает его, чтобы предугадать его реакцию. Сейчас, когда они опять остались вдвоём. Оттягивая рукава свитера пальцами, брюнетка поднимает плечи и, постукивая себя запястьями по бедрам, всё же собирает волю в кулак и идёт в гостиную.       Она слишком идеальная, чтобы злиться на неё долго. Он просто не может злиться на неё. Она будто нужная в критический момент сигарета, которую он буквально высасывает, выпуская медленно и везде. Впускает её туда, где не был ещё нигде. Впускает надолго. Не сопротивляясь. На миг его легкие заполняет не едкий дым, а нежный аромат вишни. Она везде. В его голове, в его глазах, губах и легких. В каждой клетке костного мозга. Её так много, сколько никого не было в его жизни. Она становится его фетишом, его зависимостью. На день, на два, на пять, на неделю. Она его пачка сигарет, которую он может курить всю жизнь. Она его. Должна быть. И только. Наверное. С глупым прищуром и довольной ухмылкой он наблюдает за ней, когда брюнетка выходит из душа в одном полотенце и себе под нос напевает мелодию какой-то неизвестной песни, совсем не замечая его, сидящего на диване. И ему нравится, когда мучаясь от жуткой бессонницы, она сидит на лестнице и не подаёт ни единого признака её присутствия здесь, когда он сидит за роялем. — Я разбудил тебя? — отрывая пальцы от клавиш, Малик выдерживая несколько секундную паузу, и обращается всё к той же сидящей на лестнице Селене. И ей совсем непонятно, как он только заметил её, не обернувшись ни разу. — Нет, — кареглазая невинно ведёт плечом. И поднимается со ступеней. Слишком бесшумно он опускает клавиатурный клап, упираясь в него локтями и базируя свой взгляд на не сомкнутые на огромных окнах шторы Мысленно он уже срывается с места и летит к ней, хватая за подбородок. Так резко, больно и неаккуратно, впиваясь пальцами в нежную кожу. Впиваясь губами в её влажные губы. И его хватка бы ослабла, ладонь бы нежно скользнула по щеке и перешла на шею, лишь плотнее притягивая её к себе. Но он остается неподвижно сидеть на пуфе, выслушивая её. Эта мертвая тишина давит, когда она закрывает глаза. Замкнутые шторы нагоняют жуткую атмосферу, поэтому теперь её комната освещается лунным светом. По вечерам, дома, когда Селена ложилась спать, ещё шумела Грейси, бегая по коридорам, или же коллеги отца засиживались настолько, что просыпаясь ночью, попить воды, она натыкалась на их пьяные странные взгляды. От этого становилось ещё хуже нежели от сдвинутых штор. Здесь, как минимум, она чувствует себя в безопасности, даже оставаясь в этом огромном доме в одиночестве. Но лишь на какие-то несколько часов. И всё также расслабленно выдыхает, когда слышит, что открывается входная дверь и по гостиной веет холодным воздухом. Не беспокоится, что это может быть не он. Она уверена. Этот запах. Запах режет ноздри. Приятно режет. И всё безвозвратно загорается где-то за рёбрами. Его тон. Неровный баритон. Взгляд. Вздох. Выдох. Улыбка. Ухмылка. Усмешка. Это просто какая-то непонятная зависимость. Уже даже не желание. Оно ограничилось, когда на его мобильный перестали поступать фотографии полуголых девушек. Оно смешалось. Смешалось и заняло устойчивую позицию. Это чертовская нужда. — Привет, — она буквально тает, когда с Зейном в гостиной застаёт Майкла и абсолютно неизвестных ей молодых людей, того же возраста. Настроение скачет выше крыши. Связано ли это с тем, что ещё утром он спросил не против ли она, чтобы его друзья приехали вечером? Наверное. Да. Она здоровается с Майклом. Не с другими, но кажется, парни не упускают возможность ответить ей. — Привет, — в разнобой произносят они, и Гомез напряженно сжимает губы, всё также сохраняя приятную улыбку, и убирает за ухо прядку влажны волос. Зейн слишком спокоен. Даже более чем, что это уже не спокойствие. Смотрит на неё спокойно. Пусто. Привычно. Будто она живёт с ним всю жизнь. Будто с ней он прошёл все свои взлёты и падения. Доверчиво. Будто она уже не его сожитель, она его жена. Родная и самая близкая. Кажется. День, два, пять, неделя. Новая неделя проходит с натяжкой, но с таким удовольствием для них двоих. Но не долго это продолжается. Очередной отвратительный день на работе даёт знать о себе. Ругается с кем-то по телефону, что-то недовольно бурчит на Джексона, когда тот пытается с ним поиграть. И эта легкость и невесомость от взглядов и запахов друг друга куда-то в миг исчезает. У них обоих нет ни малейшего настроения. Злой от не полученного окончательно ответа от своей возлюбленной босс завалил Селену работой. А вот Зейн тоже на правах босса отыгрался на своих подчинённых, будучи неудовлетворённым самоволием своих коллег в принятии важный вопросов без принятия его мнения. И какие-то проклятые секунды они просто ненавидят друг друга. Когда он врезается ей в спину в прихожей, наступая грязной подошвой на идеально вычищенные кожаные сапожки, например. Брюнетка гневно шипит, делая мелкая шаг влево, чтобы бросить этот ядовитый взгляд на Зейна. — Я не виноват, что ты всю дорогу перегородила, — невозмутимо бурчит он, хлопая входной дверью. Он шустро разувается, небрежно закидывает куртку на вешалку и проходит в гостиную. — Тогда кое-кому я предложу обувь свою везде не разбрасывать. И ей хочется злиться, кричать, плакать от злобы и ругаться, чтобы наконец остыть. Но он игнорирует её. Закрывает дверь в свою спальню, как только она начинает говорить. Упираясь плечом в откос, Селена стягивает с ноги сапог и, разглядев грязный след от обуви парня, нервно ставит ботинок на пол, звучно ударяя подошвой по паркету. Все психи просто вырываются наружу, но и, несмотря на это, обувь свою она ставит достаточно ровно, пусть и подпинывая ногой, и пальто аккуратно вешает.