Сильнее чем ненависть

      Его бесит всё. Особенно, когда его же родители о ней расспрашивает больше чем о нём самом. — Мы недавно ездили в больницу. Она выглядела расстроенной, — Триша с сыном на кухню идёт, на него оглядываясь порой. А он ей в ответ молчит, губы дуя. Кажется, что даже её слов не слышит абсолютно. Потому что плевать. Ему на глаза сестра на кухне попадается. И его на дрожь пробивает, когда он округлившийся живот, который платье обтягивает, замечает. Ещё одного вечно оручего ребёнка в этом доме он вряд ли вынесет. Вряд ли после его рождения он вообще в этом доме появится. Он Беатрису взглядом недовольным одаряет. Хуже чем у отца. Он стал отвратителен себе самому. В нём столько злобы и желчи всю жизнь копилось. Ему будто из-за этого живота к сестре подходить противно. Нет, ему не дети так противны. Ему её возраст противен. Потому что, на неё смотря, он не может не вспомнить, что ей семнадцать всего. Но кому как ни ему осознавать, что ей его поддержка нужна. Ей всегда его поддержка нужна была. И он, сам того не ожидая, Трису в щёку целует. — Что в больнице говорят? — он тему меняет быстро, около сестры останавливаясь, и на маму смотрит. — Неужели, кто-то остыл? — мурчит Малик-младшая. — Не надейся, — усмехается он в ответ. — Я с этим никогда не смирюсь, — и его за плечо к себе притягивает. Ему просто поговорить с кем-то надо. Но ему кратких фраз мамы и сестры не хватает, чтобы эту пустоту восполнить. Ему никто её отсутствие не восполнит. Она уже как неотъемлемая часть каждого дня. И ему настолько остро от этой тишины, что готов её своим же криком кричать заставить. Ему не на один вопрос отвечать уже не хочется, но вряд ли с Меделин это пройдёт. — Она как-то заезжала к нам. Как на иголках была, — женщина на племянника взгляд устремляет. — Зейн, ты уже взрослый мужчина. Свой бизнес, свой дом, доход, какая-никакая, но всё же семья. Двадцать шесть лет уже. И ты не думал о детях? Двадцать шесть. Дети. Кажется, что эти два слова у него абсолютно нигде и никак не ассоциируются. Кто-то, кто будет мешать ему оставшуюся жизнь? Чьи крики по всему дому слышно будет? На кого надо будет тратить своё время? Ради кого надо будет срываться с работы и брать лишние выходные? Делить с кем-то свою постель? Пожалуй, он ещё не готов к такому повороту событий. Пожалуй, он себя забьёт работой. И от мыслей этих дибильных о детях избавиться получается только в душе под напором горячей воды. Голову другим абсолютно забивая. Голову аромат её геля для душа, въевшийся в душевую кабину, забивает. Голову мысли о ней опять забивают. И у него сдвиг очередной происходит, когда она на его тело влажное у входа в ванную наталкивается, от чего у парня едва ли полотенце с бёдер не падает. Он его ловит вовремя и назад отшагивает. В ответ краткое «Прости» получает перед тем, как она за собой дверь в ванную захлопывает. Перед тем как губу закусив, она на пол скатывается по стене, в голове эту картинку воспроизводя. И улыбается глупо. Будто никакой обиды уже нет. И она невзначай вспоминает, сколько у него на самом деле татуировок на теле. Раньше, сидя у него за спиной, когда он без футболки по дому ходил, она этому значения не предавала. Зато за мгновение все будто успела рассмотреть. Он у рояля возится пол ночи опять, голову не забивая их ссорами. Голову забивая примирением. Он бесится, когда она соседке дверь открывает, улыбаясь лучезарно, но на него не смотрит даже. Только если в спинку, стараясь тату в виде крыльев на шее изучить лучше. Только тогда улыбается как дурочка, каждый раз кружку к губам подтягивая, когда он на неё из-за плеча поглядывает, чтобы себя саму не выдать. Ей самой тот факт, что она не его чего-то лишает, а себя саму его внимания лишает, его голоса, его аромата, его взглядов, в голову вбиваться начинает. И её раздражает ужасно, что она больше его глаза на себе не ловит. Раздражает, что он в её сторону даже не смотрит, когда она с работы приходит. Раздражает, что он в её сторону не смотрит, когда она опять идеальная. Когда она опять перед тем как выйти, перед зеркалом час стояла, чтобы убедиться, что ни единой складки на одежду нет, что волосы лежат идеально и глаза накрашены идеально и одинаково. Их обоих эти стадии дебильные накрывают. Кокетливость, неуклюжесть и разбитость в ней в одно сливаются. А он ждёт опять. Ждёт, когда она отойдёт окончательно, чтобы там невинно перед ней без футболки на кухне пройтись и пару слов мол «Хватит дуться» обронить. А потом с победной улыбкой уйти, дождавшись, когда она от этого вида заманчивого на его тело напитком подавиться. Но вместо того он под грохот чего-то на кухне и испуганный лай Джексона с дивана вскакивает. Успевает лишь уловить, как она, у плиты стоя, рукой встряхивает, щурясь от боли, вокруг себя что-то разглядывает и на колени опускается. И на кухню идёт. — Что случилось? — осторожно так за стойку заглядывает, опасаясь, что за этот вопрос в него сейчас полетит оттуда. Но вместо того Селену, с пола турку горячую поднимающую, замечает и воду, слегка в цвет коричневый окрашенную, по полу разлитую. Она молчит в ответ. Опять от его помощи отказываясь тем самым. Опять игнорирует его, готовясь что-то похожее на «Я сама.» злобно буркнуть. Гомез с прищепки полотенец стягивает и на пол бросает, правую руку в кулак сжимая. Ткань моментально воду горячую впитывает, и брюнетка опять по сторонам смотрит. Но Зейн её за руку хватает и к раковине тянет. — Кто здесь врач? — воду холодную включает и её ладонь подставляет. И ей не хватало этого почему-то. Не хватало его беспокойства, тревоги. Она голову назад закидывает, выдыхая. — Я не хотела, — как маленький ребёнок перед ним отчитывается, бровки невинно хмуря. — Я верю, — он головой качает, с улыбкой на неё через плечо посматривая. И она опять куда-то в сторону дёргается, за что её парень взглядом недовольным одаривает. — Держи руку, — строго бурчит. — Я сам уберу. А у неё улыбка глупая на губах расползается. Но всё там же испаряется куда-то. Это лишь слабость минутная. Им просто надо было хотя бы долю друг друга восполнить. Хотя бы поближе оказаться. У неё всё опять камнем где-то под грудью оседает, когда она в спальню уходит на работу собираться. И опять идеальная. Даже ноющая неприятной горечью рука, перевязанная стерильным бинтом, чтобы мазью одежду не запачкать, ей не мешает себя в порядок привести. На ней бойфренды с завышенной талией, которые с серым нежным свитером гармонируют. Кажется, что свитер вовсе короткий для неё, но она так по-детски тонет в нём, потому что рукава для неё большими кажутся, а сам он по себе широкий слишком. Малик косо наблюдает за ней, когда он по лестнице спускается, волосы в пучок собирая. Она руки поднимает, и свитер задирается, её талию тонкую и животик плоский оголяя. И он головой крутить начинает, губы зубами до боли прикусывая, стараясь на слова друга отвлечься. Кажется, Селена упустила тот момент, когда приехал Майкл. У неё макияжа по минимуму, но она и так идеально выглядит. На щёчках приятный естественный румянец, губы своего нежно-розового цвета, на глазах лишь едва ли заметные персиковые тени, скорее под тон кожи подходящие. И ресницы эти длинные, пышные. Кажется, Зейн именно их замечает, когда девушка к дивану подходит. — Привет, — улыбается брюнетка, на Майкла поглядывая. У неё рука в бинте этом белом, что даже не Харриса, а самого Малика смущает. Нет, напрягает, скорее всего. Его опять изнутри на себя самого злоба сжирать начинает. Вытер эту воду проклятую, руку под воду засунул. И всё. Вряд ли это прямым путём к прощению его приведёт. Гомез сама уже не знает, что ему сделать нужно, чтобы прощение это заслужить. Каждый вечер у работы с цветами караулить или просто ещё раз руки её коснуться случайно. — Привет, — бодро отвечает ей шатен, слегка назад отодвигаясь, чтобы девушку увидеть. — Адриану срочно вызвал Джош, поэтому я завёз её на работу сразу. Кареглазая с улыбкой приятной, которая давно так не проявлялась, головой качает. — Да, хорошо. Я тоже сейчас ухожу, — она телефон из заднего кармана джинсов вытягивает и на время смотрит, в сторону кухни уже отдаляясь. Она с холодильника йогурт питьевой, который, собственно говоря, сама себе купила, чтобы никто не ворчал больше без повода, достаёт и в прихожую идёт, как вдруг её Майкл зовёт. — Сел, — шатен напряжён заметно не первый день уже. Да и в доме у них засиживаться часто стал, всё с Зейном что-то обсуждая. — Можно вопрос? Её саму это напрягает. Но она всё-таки головой кивает в знак согласия, в гостиную возвращаясь. Ладонями в бока упирается. — Если бы ты… — он запинается, глаза ладонью закрывая. И брюнетка хмурится. — Как бы ты хотела, чтобы тебе сделали предложение руки и сердца? Девушка улыбается непонимающе, бровки вскидывая невинно. Она так ещё милее выглядит. Пучок этот, из которого волосы как уголь цветом выпали мелкими прядками. Свитер широкий, по сравнению с которым она маленькой абсолютно кажется. Она будто его свитер обрезала и осветлила. Хотя его вещи, возможно, ей подлиннее будут. Как минимум, футболки и теплые кофты. Ведь мама его когда-то приучала одежду выбирать побольше, чтобы холодно не было. А не имея желания всё это в магазине мерить, он на ходу себе одежды на год вперёд наверное набирал сразу. Собственно, она до сих пор в шкафу где-то практически не тронутая лежит. Лишь пару футболок и сплошные рубашки. Не по тому ли, что он считает, что эти долбанные пуговицы на рубашках, которые он знатно ненавидит, потому что они времени много отнимают, прелюдию продлевают, лишь желание поджигая? Обстановку до раскалённой доводя. И не по тому ли у него рубашки в шкафу не все случаи жизни. Небесно-голубые, черные, белые, нежно-розовые, к которым он и прикасаться, видимо, не собирается даже.       Селена усмехается, бровки сводя, и пару шагов вперёд делает. Взгляд в строну куда-то уводит, в действительности над его вопросом задумываясь. Вряд ли она вообще когда-то задумывалась над этим. Не могла быть уверена в том, что Джо когда-либо решится. Да и вообще ей слишком хорошо тогда было, чтобы об этом думать. А сейчас об этом думать вообще не надо, чтобы душу не травить. Не о предложении, не о платье свадебном, не о арке, увенчанной белоснежными цветами, не о списке гостей, рассадке, блюдах, месте, организации. Ей думать остаётся о том пустом дне, когда она роспись свою в каком-то документе, который, кстати, без понятию где, потому что из отделения ЗАГСа улетела тут же, предварительно отцу нотацию прочитав злобную. Она себе сама это кольцо на палец натягивала. И удивлялась даже, откуда это они её размер узнали. Про которое забыла уже давно. Которое где в шкатулке валяется. Она губу нижнюю кусает, на друга взгляд опуская. Она его прокусила. Ведь зачем Майклу, самому главному романтику из всех её знакомых, у подруги его девушки, самой лучшей подруги интересоваться о вариантах предложениях руки и сердца. Гомез улыбается и головой качает, и будто и не поняла ничего плечами пожимает. — Никак, наверное, — губы дует. — Пока что у меня плохое впечатление от брака, — хмурится уже не по доброму. Эта тема ей настроение испортила, кажется. — Но я поняла тебя, — улыбается снова, в прихожую уходя. — Пусть это будет красиво. Я могила, — усмехается, на плечи куртку натягивая. До него, судя по всему, все эти «Бомбезно. Волшебно. Необычно. Неожиданно. от Зейна не доходили, если он только сейчас от её этой улыбки тёплой загорелся. Вот к кому за советом идти нужно, а не к человеку, который о подобном, будь его воля, ещё бы лет десять не думал. Может, именно от этого он на несколько дней из жизни вылетает, Адриану едва ли не избегая. А у Гомез глаза горят необычайно, когда ей подруга на своего молодого человека жалуется. — Меня не было дома двое суток, — рыжая бурчит недовольно, в кабинет следом за Селеной забегая. Брюнетка вздыхает устало. Она уже сама готова Майклу высказать всё, потому что это ведь её четыре дня подряд Адриана требушит. — А ему будто всё ровно. — И ты решила в свои выходные поработать? — Ты ведь поступала также, — девушка плечами невинно пожимает. — Теперь я понимаю тебя. — Вряд ли, — усмехается Гомез, Адриану за плечо обнимая. — Прекрати думать об этом. Ты себя уже накручиваешь. Брюнетка Хоккин к себе прижимает, ладонью по спине поглаживая. — Возможно, если ты поработаешь, то отвлечешься. Мне как раз не помешает ещё одна пара рук. Рыжая улыбается, головой качая. И действительно забывает абсолютно, когда её Гомез по больнице побегать заставляет. Потому что работы много слишком. Она посреди коридора останавливается, когда ей навстречу летит практически разгневанный Джош с каким-то молодым человеком. И судя по всему они прямо к ней направляются. Это становится яснее, когда мужчина у неё из рук бумаги вырывает. Она его таким злым не видела ещё. От этого страшно становится, и рыжая в сторону дёргается. Страшно становится, потому что все пациенты и работники оглядываются. — Да, да. Это она, — абсолютно незнакомый девушке парень на неё пальцем указывает, едва ли не плечо им толкая. — Отлично, — бурчит Джош. — Дорогуша, тебе не стыдно? — девушка хмурится. У неё, кажется, в организме уже просто переизбыток адреналина выработался. — Извините, что случилось? — Наш пациент обвиняет тебя в том, что… — Что ты разбила ему сердце, — раздаётся знакомый голос откуда-то из-за спины рыжей, и она оборачивается резко, обнаруживая стоящего на одном колене Майкла. — Своей безупречностью, — она уже улыбается так смущённо, лицо руками закрывая. — Ты выйдешь за меня? Вряд ли она представляя этот момент так. Когда её сначала таким вступлением позитивным радуют. Когда она в форме этой рабочей розовой стоит перед ним. Вряд ли это полностью подходит под комментарий Селены: «Пусть это будет красиво», но неожиданно уж точно.

***

Она сумку в прихожей где-то бросает, обессиленно с ног ботинки стягивая. Отрадно напрыгавшись с Адриана на улице, Гомез, кажется, окончательно последние силы из себя выбила. Куртку стягивает так, будто каждая мышца тела болит невозможно. Она готова до спальни не идти, а прямо на диване уснуть. Две бессонные ночи её изрядно помотали. И уже плевать на блуждающего по кухне Зейна. Она на диван узкий заваливается. Свитер опять задирается, животик плоский оголяя. Веки верхние опущены. Так ресницы длиннее и гуще кажутся. Она ладонью глаза накрывает, плавно в мир Морфея проваливаясь. Но это ощущение чьего-то присутствия не позволяет. Через щёлку между пальцами на Зейна, локтями в спинку дивана уперевшегося, смотрит и вздыхает устало. — Вряд ли я что-то… — Гомез головой качает. Её голос с каждым словом тише становится, поэтому под конец он абсолютно её слов не разбирает. Не готова сейчас ничего слушать? Не хочет слушать? Плевать. Он не собирался. Не сейчас. — Я могу просто отнести тебя наверх, — в ответ тишина. Лишь тихое её посапывание. Такое детское, невинное, милое. Парень головой самому себе качает и на спинку дивана живот опирается, к ней склоняясь. Поднять её с места сложнее оказывается нежели поймать на ходу. Но он невзначай отмечает, что она ещё легче стала. Будто с каждой неделей сохнет уже. Руку одну на шею ему закидывает, носом в шею утыкается так, что запах от её волос в ноздри ему бьёт невыносимо приятно. Крышу сносит. Он абсолютно не замечает как лестницу проходит и уже дверь в её комнату ногой отталкивает, внутрь проходя. В комнате пахнет приятно. Непривычно. Не просто свежо. Здесь пахнет ею. Её духами, смешанными с приятным ароматом каких-то свежих фруктов или ягод, приятным запахом лака для волос, который она за 5 лет нанюхался из спальни Беатрисы. Здесь несмотря на всю её утреннюю суету, всё идеально убрано. Только если косметика на столике разбросана. На коленках по кровати переползает и её аккуратно на мягкую поверхность опускает. Таким же образом, он мог отнести её в свою комнату, а сам остаться в гостиной. И кажется, даже успел пожалеть о том, что попёрся сюда. Он потом ещё долго бы носом в свою подушку утыкался, стараясь её запах последний уловить. А не пытался взглядом незаметно её подцепить.