***
Гомез, носом в мягкое одеяло уткнувшись, лбом в грудь Зейна упирается. И его эта возня её будит. Его это чувство непривычное будит. Эта странная тяжесть в животе. Что он не в центре кровати, развалившись лежит, а на одной лишь половине. В спутанных простынях, но под одним с ней одеялом, поэтому её ножек голых касается не первый раз. Ему это чувство непривычное нравится. Что он не один просыпается. Что это тепло от хрупкого, нежного, голого тела ощущает. Что кто-то ему в грудь носом утыкается, тёплыми пальцами по животу скользя. Носом на считанные секунды в её волосы зарывается, ощущая полную дозволенность в этом действии, и глаза расслабленно закрывает. Кажется, это минимум того, что он теперь делать может. Брюнет взгляд на вторую подушку, теперь на её стороне располагающуюся, и понимает, что Селена, кажется, всю ночь предпочла на его руке спать, которой он не чувствует абсолютно. Но ему плевать. Тот факт, что она всю ночь к нему жмётся, явно его не только радует. Глаза закрывает, подбородком в макушку её головы утыкаясь, и снова дёргается от её движений. Она ладонью его груди касается, а его дёргает приятно. Он малейшее её посапывание в этой тишине улавливает и улыбку, будто нарочно на губах растягивающуюся, скрыть пытается, когда Селена вздыхает глубоко и сопеть перестаёт. Кареглазая голову задирает, носом ему в грудь упираясь, и едва ли не краснеет от того, что они друг к другу вплотную лежат. И плевать на то, что они ночь не просто лежали вплотную. Её сейчас только её обнаженное тело и отсутствие расстояния между ними смущает. Но этот аромат его духов мысли глушит окончательно. Они оба уже не спят, поэтому она вытягивается, носом ему в шею упираясь, чтобы запах этот ненормальный поглубже втянуть. — Ты отвратительный человек, — шепчет, губами его шеи касаясь обрывисто. Он мычит в ответ, губу нижнюю кусая. И едва ли не бесится от нахлынувшего возбуждения. — Мне кажется, стоит прояснить ситуацию, — тему моментально уводит, к её виску щекой прижимаясь. — Можешь попробовать. — Я могу считать это твоим прощением? — указательным пальцем за подбородок её потягивает, слегка в сторону отстраняясь, чтобы её лицо наконец увидеть. Гомез улыбку слабую давит, взгляд на его губы опуская. Вряд ли соглашаться с ним спешит, но только взглядом своим говорит, что сдаться окончательно готова, потому в глаза ему даже не смотрит. Взглядом говорит, что жалела бы вечность, если бы в этот грёбаный вечер не села за этот рояль. — Боже, — он свободной рукой — на другой у него до сих пор голова её лежит — глаза накрывает, пальцами слегка на веки надавливая. Она его так в скором времени сломает окончательно. Если учитывать только то, что она стала первой девушкой — не учитывая маму — за которой он по своей воле заезжает на работу и искренне просит прощение за свои слова. — Мне, конечно, не привыкать просить у тебя прощения, но ты должна понимать, что это даётся мне огромными усилиями, — Зейн головой качает, взгляд в противоположную сторону уводя. И уже ожидает почему-то, что она поднимется и уйдёт сейчас. Понимает, что, в кровать её затащив в самый пикантный момент, вряд ли прощение этим автоматическое вымолит. По крайней мере, у неё. По крайней мере, за случай в ресторане. И она его руку из-под своей головы сама оттягивает. Но всё ровно к нему лицо поворачивается, на бок переваливаясь. Взгляд у неё такой нежный, добрый. Вряд ли его с утра одна из тех бывших таким встречала. Вряд ли одна из тех такой была. Вряд ли одна из тех притягивала его так сильно. А её уже вряд ли эти извинения волнуют. Конечно, простила. Вряд ли бы лежала здесь сейчас, если бы нет. Она дальше думает. Самой себе ситуацию прояснить пытается. И даже думать о том, что-то это может быть мгновенная слабость, после которой всё забудется опять. После которой они опять друг от друга шугаться начнут, абсолютно не понимая, о чём в машине можно поговорить, не понимаю, что обсудить можно, наедине в гостиной оставаясь. Страшнее не задуматься о чувствах для неё. Страшнее, что он это всерьёз может не принять. Ей бы забить на всё уже хотелось, жить мирной семейной жизнью, не задумываясь абсолютно о том, что у него в голове происходит, что он чувствует теперь. — Тебя мало, — над ней нависает и, едва ли не в губы прямо шепчет. — Надоело уже, — она ему по шее руку пускает, пальчики в волосы запуская.***
И она улыбку глупую тянет, когда в свою комнату уходит, когда он в душ идёт. Затылком к стене жмётся, челюсти сжимая. И ей всё ровно уже на любые сомнения, по поводу их будущего возникающие, потому что они и раньше на всё забивали, только следующим днём живя. Но этого внимания желанного добившись, наконец — да и не только внимания, собственно говоря, — она на свои временно тусклые образы переходить не спешит. Волосы мигом в порядок приводит и простынь, которую у него с кровати стянула и вокруг тела обмотала, меняет на более достойные джинсы и голубой свитер. Локоны угольные в хвост низкий собирает и опять вниз спускается. И Малик из ванной выходит в тот момент, когда она на кухню проходит, и за ней следом идёт. — Ты куда-то собираешься? Между ними теперь напряжение возрастает только. Потому что оба они осознают, что вряд ли за какие-то четыре месяца полюбить по-настоящему можно было. Потому что оба сомневаются в том, что это может быть что-то кроме привычки уже. Они привыкли друг другу. А это лишь повседневная потребность, которую просто необходимо было восполнить. Она лишь краем глаза его торс изучает и, висок почесывая, голову опускает, взгляд на плиту опуская. Будто её это смущает очень. Хотя торс его голый она не раз видела уже. Вряд ли он его скрывать пытался. Гомез в ответ головой качает молча, на конфорку турку ставя. И они оба не замечают, как опять отдаляться начинают. Но не из-за обиды. А из-за смущений. Оба не замечают, как краснеют при виде друг друга на кухне. Не замечают, как мелкие жилки доверия, уверенности друг в друге и каких-то тонких признаков семьи в их отношениях мелькать начинают. Он уже не сжимает кулаки нервно. Тело всё расслабленно непривычно. И при её виде лишь улыбка глупая ан губах тянется, странные подозрения со стороны родителей вызывая. Он опять в прихожей с мамой разговаривает, пока с себя куртку стягивает, и на уже знакомые голоса женщин, с кухни раздающиеся, отвлекается порой. — Тетя Меделин ещё не уехала? — он брови хмурит. — Если бы она планировала, то к тебе бы заехала в первую очередь. — Не сомневаюсь, — парень куртку на вешалку закидывает и следом за матерью на кухню направляет, как вдруг дверь входная вновь открывается. Какое-то дежавю неприятной дрожью по телу расползается. И эта картинка четкая вспоминается ему будто уже не первый раз. — Мне тоже не доставляет особого удовольствия времяпровождение с тобой, — бурчит затягивающая в дом вслед за собой сестру. — Тебя мог и папа привезти. — Если бы папа мог, я бы не с тобой сейчас по всему городу шла, — недовольно отвечает Грейси, стягивая с головы шапку и проглатывая все шипящие звуки из-за отсутствия всех зубов. — Извините, вы привыкли на машине кататься, — шипит Гомез, расстёгивая сестре куртку. А та хмурится в ответ. — Если бы папа хотел, то и мне бы не пришлось с тобой пол дня возиться. Сидела бы дома давно. — Здравствуй, дорогая, — Триша осторожно ладонь к спине девушки прикладывает, улыбку добрую растягивая. И Селена ей в ответ улыбается, взгляд с сестры на женщину перетягивая. Девушка головой кивает и краем глаза стоящего позади Зейна замечает. — И вообще, — так серьёзно говорит Грейси, складывая руки под грудью, наблюдая за тем, как сестра с её ног ботинки стягивает. — Ты могла взять мамину машину, чтобы меня забрать. Триша тихо посмеивается, протягивая девочке руку. «Ты могла невинно похлопать ресничками, чтобы твой любвеобильный папаша отвёз тебя, а не строил из себя уставшего.» Бесит. — Раздевайся и проходи. Попьёшь чай. Гомез с коленей поднимается: — Нет, спасибо. Я пойду… — но вряд ли кто-то кроме Зейна её ещё услышит. — Пешком? — руки в карманы брюк убирается и подбородок вверх задирает так, будто специально для неё шею оголяет. Ему её смущение нравится. Её попытки улыбку скрыть возбуждают. А этот взгляд исподлобья, чтобы напрямую на его сексуальный образ не напороться, просто крышу сносит. У неё пальцы дрожать начинают заметно, но она глазками стреляет в него уверенно. — Такси вызову, — плечами пожимает. — Я здесь ненадолго. Дождусь отца и домой. Посиди, поедем домой вместе. И эти слова будто сами замок на её дублёнке расстёгивают. Она головой кивает кратко. И едва ли сдерживается, сидя за столом прямо напротив него, чтобы рубашку прямо на нём не разорвать, чтобы он этот ненужный предмет одежды вообще носить перестал к черту. Ему она не нужна. И случайно его по ноге бьёт, когда на кухню Нора и Алекс проходят. Действительно, случайно, когда ногу на ногу закидывает. И даже значение этому не придаёт, будучи уверенной в том, что он сам и не заметил. Но Малик улыбку дибильную ладонью прикрывает, её взглядом испепеляя. И не до каких Норы и Алекс ему и дела нету. Только вот они не перестают взглядами его окружать. — Что здесь за собрание?! — раздается мужской голос. Не грубый. Приятный. На кухне Джуно появляется, а за ним Брайан, появление которого меняет выражение лица Селены. К мужчине на руки Грейси уже летит. Он со старшей дочерью не здоровается даже. На это внимание не обращают. Но когда он только Аманду в щёку целует, а на сидящую рядом Селену внимания не обращает, будто там и нет никого, вряд ли это незамеченным остаётся. Она не завидует уже. Нет. Её расстраивает. Её бесит. Бесит, что он к собственной дочери как к пустоте относится. Никак. Бесит, что он сам не принимает тот факт, что она его дочь уже двадцать шесть лет как. Но это считанные моменты, только напоминающие о себе. Они в пустоте испаряются, когда другие вещи, более важные и выраженные в лице сидящего напротив Зейна, голову забивают. Она его вечно довольную ухмылку замечает. Себя на мысли ловит, что её начинает немного подбешивать его работа. Слишком выматывающая. И напряженным моментом, когда они вдвоём в машине оказываются, наслаждается, будто заранее новую волну негодования ощущает. Гомез на себе опять взгляд его краткий ловит и возмущенно руками взмахивает, одну бровь изгибая. А его опять на улыбку пробивает. — Что это было? — лишь через некоторое время спрашивает он, наконец избавляясь от ухмылок. — Что? — брюнетка бровки сводит, от чего на лбу еле заметные выступают. — Зачем ты пинала меня под столом? Гомез голову в сторону отворачивает, будто ей это поможет время выиграть, чтобы хорошее оправдание придумать. Она, действительно, случайно на его ноги натыкалась. Но вряд ли ведь он такому бреду поверит. — Я случайно, — кратко отвечает. А ему так и кажется, что блефует она. Что быстро ответы ему выпалить будет, чтобы себя саму не выдать. Но ей и краснеть не из-за чего, потому что правда случайно. Но Гомез на его взгляд пристальный, но краткий, натыкается и улыбается. — Да что?! — бровки вскидывает возмущённо. И глаза закатывает, затылком в подголовник упираясь. — Ты слишком самоуверенный, — хмыкает, плечами пожимая. — А ты, видимо, нет, — он с дороги глаз не сводит, когда она рожицы непонятные корчит, на него косясь. Селена губы дует, головой покачивая, и усмехается. Ну да. Конечно. И словарный запас их в этом случае обедняется значительно, поэтому оставшуюся дорогу молча едут. Только порог перешагивая, её пробивает буквально, когда он в дом следом за ней заходит и пахом на её бедро натыкается. По-свойски ладонью по её пояснице проводит, будто уже дело привычное и повседневное, ботинки с ног стягивает и шустро в гостиную удаляется. — Нет, — Селена на стену облокачивается плечом и одну ногу вверх поднимает, чтобы сапожки стянуть, и застывает. — Мне ведь просто интересно. По-твоему, с какой целью я могла это сделать? — и он уже довольный, будто она сама ему призналась, но Гомез добавить спешит. — Если, конечно же, реально хотела тебя пнуть. — Боже, откуда мне то знать, — он плечами пожимает, с плеч куртку стягивая, и опять в прихожую возвращается. — Тебе не хватает внимания, поэтому привлекаешь моё? Мы уже женаты, поэтому тебе и заморачиваться не надо, да? — ухмыляется довольно, напротив неё останавливаясь и также плечом на стену опираясь. Она его в ответ по плечу рукой бьёт и, наконец, один ботинок с ноги стягивает. — Может быть, ревнуешь меня? — руки под грудью складывается. — К кому? — усмехается. — Или просто хочешь меня, — уже совсем ни как вопрос звучит. Скорее, утверждение, которому она сопротивляться не в силах. Но несмотря на то, брюнетка глаза наигранно закатывает, сапожки в сторону оставляет и пальто на вешалку закидывает. А её что-то в этих словах улыбнуться заставляет, будто в свои двадцать шесть лет она подобных фраз смущается до сих пор. Хотя, черт возьми, так и есть. По крайней мере, в разговоре с малознакомым парнем, с которым четыре месяца живешь уже вот как и успела переспать. — Ты сама эту тему снова подняла. Отвечай теперь, — у лестницы её уже только догоняет, когда она останавливается неохотно. — Это была случайность, — щурится, на пару ступеней к нему спускаясь. — Не обольщайся.