Далеко за полночь

Голова Николая Васильевича Гоголя, студента третьего курса филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета, раскалывалась на части уже вторые сутки. Невидимый раскалённый стальной обруч сдавливал виски, перед глазами то и дело мелькали красные пятна, общее состояние юного литератора было довольно зябким и мерзким. Николай, плотно кутаясь в чёрное пальто и шарф, вышел из метро на станции «Чёрная речка», когда уже стемнело, и поднялся вверх вдоль набережной до ближайшей закусочной. В его съёмной квартире вряд ли нашлось бы что-нибудь съедобное, а живот уже временами начинал жалостливо урчать. Закусочная проливала бежевый приятный свет сквозь огромные окна на тротуар, через них с улицы отлично просматривались оба зала и касса. Николай, прикладывая узкую ладонь к бледному влажному лбу, и стараясь смотреть на всё вокруг сквозь дрожащие чёрные ресницы (свет раздражал, как ему и было положено при острой мигрени), заказал мясной омлет, стакан сока и овощной салат «Весна». Получив свой заказ, юноша крепко схватил поднос, стараясь изо всех сил не уронить свой поздний ужин, и направился к свободному столику возле стены. В зале, кроме него, было ещё два странных посетителя: суховатый маленький мужчина с надменным взглядом ел свой стейк за соседним столиком, повязав белоснежный платок под горло и изящно орудуя ножом и вилкой. Напротив него массивной горой мышц возвышался его собеседник, великан со смоляной бородой и жгучим хмурым взглядом, рядом с ним стояла одна фарфоровая чашечка кофе, терявшаяся на фоне его огромных ладоней. — … да так, сплошные вариации на тему человека, ни ума, ни фантазии ни, что самое печальное, хоть капли желания стать лучше… — Николай невольно уловил часть их разговора, невысокий джентльмен, кажется, раздражённо о чём-то рассказывал: — Конечно, это работа, призвание, — он понимающе пожал узкими плечами, — но должны же существовать хоть какие-то общечеловеческие рамки… Великан с хмурым взглядом задумчиво почесал бороду: — Дневной дозор с тобой не согласится, — многозначительно пробасил он. — Они ставят природные инстинкты выше человеческих, как и любая нечисть. — Феям такого не скажи, — джентльмен угрожающе наставил вилку на великана, — они тебя на части разорвут… Оба тихо рассмеялись, будто от хорошей шутки. Николай удивленно уставился в свою тарелку, его воспалённый от постоянной боли мозг сейчас плохо воспринимал информацию. — Всё-таки в тридцать пятом здесь готовили лучше, — печально протянул невысокий мужчина, сложив приборы на пустую тарелку и стянув с шеи белоснежный платок. Его голос наполнился туманной ностальгией: — До войны всё было лучше… Николай кинул подозрительный взгляд на соседней столик, отправляя в рот очередной кусочек омлета, джентльмен выглядел слишком молодо для того, кто мог помнить это место в тридцать пятом. — Пожалуй, — великан согласно кивнул и опустил пустую чашку на блюдце. — Нам пора. — Ну да, ну да, — тут же засуетился джентльмен, он поднял из-под стола старенький чёрный саквояж и положил к себе на колени. — Работа превыше всего, как и долг перед родиной, — глубокомысленно изрёк он и неожиданно развернулся в сторону соседнего столика, где употреблял свой поздний ужин молодой студент филологического факультета, на его румяном округлом лице появилась загадочная улыбка: — Вы тоже так считаете, Николай Васильевич? Николай Васильевич замер в крайне глупом положении, замерев с вилкой на весу. — Простите, что?.. — Спустя пару секунд выдавил из себя юноша, отложив вилку и омлет в сторону. — Ваши головные боли это, конечно, совсем не дело, — джентльмен его будто не слышал, но обращался явно к нему, делая и без того абсурдную ситуацию ещё более странной. — Вы, Николай Васильевич, любопытнейший экземпляр, прямо-таки артефакт! — Мужчина грациозно поднялся из-за стола, напарник последовал его примеру и теперь возвышался на добрых два метра, почти касаясь макушкой пластмассовых ламп закусочной. — Каждый захочет заполучить вас себе, тем более в наше-то неспокойное время… Николай судорожно выдохнул, страх отгонял головную боль, заставляя мысли бежать в два раза быстрее. Он с детства страдал видениями и со временем стал приписывать их слабой нервной системе и излишней впечатлительности натуры. Но эти двое выглядели вполне обыкновенно, например, по сравнению с теми существами в Исаакиевском дворике вчера вечером… — Николай Васильевич, — ласково пропел джентльмен и протянул ему руку, будто для рукопожатия. — Нам пора… — Куда пора? — Сквозь сжатые от страха, побелевшие губы выдохнул юноша. — Вас спасать, — все так же ласково улыбнулся мужчина и тронул рукой его плечо. Весь мир вокруг Гоголя в тот же миг заволокло пыльной плёнкой. Мошкара противно зажужжала вокруг, она билась об стекла, витрины и слабо горевшие лампочки, пол устилали обрывки старых газеты и какой-то прочий мусор. Ярко-зеленые глаза испуганно расширились, студент вцепился руками в столешницу, которая на ощупь здесь была почему-то склизкой и тёплой. — Бинх, ты чего его так резко дёрнул? — Возмущённо пробасил великан, теперь его черты больше походили на медвежьи, сильная шея поросла бурой шерстью, лицо больше походило на морду. Николай перевёл взгляд на его напарника, тот, на удивление, выглядел абсолютно так же, опрятно и слегка высокомерно. — Главное вытащить, — отмахнулся он. — Ты посмотри, сколько сумрак из парня пьёт, присосался намертво, любой другой умер бы ещё в детстве… А этот… — Мне нехорошо… — Тяжело выдохнул юноша, он, кажется, терял сознание. — Конечно, голубчик, — отозвался спокойный голос. — Вы пока что поспите, Николай Васильевич, это полезно… * Беда не ходит одна © Русская пословица Николай проснулся в своей постели рано утром и почти сразу стряхнул остатки тёплого сна, как это бывает, только когда удаётся выспаться всласть. Голова его больше не болела, тело не пробивал мелкий озноб, и в целом он себя чувствовал, впервые за долгое время, отдохнувшим и здоровым. Босые ноги неприятно холодил линолеум, сквозняк протягивал холодные ниточки от форточки к форточке, юноша прошёл на кухню и первым делом поставил чайник. «Со мной происходит что-то невероятно странное» — тихо, но уверено, сказал он самому себе, заторможено всматриваясь в голубой огонь газовой конфорки. В коммунальной квартире помимо него ещё в двух комнатах проживали другие жильцы, но в такую рань никого не было слышно. Эту утреннюю непривычную тишину грубо прорезала хриплая трель дверного звонка. Гоголь вздрогнул и прислушался: в доме не скрипнула ни одна дверь, не послышалось недовольного бурчания, будто кроме него звонка никто больше не услышал. Юноша в пижамных штанах и ночной рубашке, пуговицы которой во время сна расстегнулись, открывая белую кожу груди, вышел в коридор. Некая сила будто манила его к двери, уговаривая открыть. Было в этих ласковых уговорах нечто угрожающее, тёмное… Николай, на время послушно позабыв себя, подошёл к двери, снял цепочку и щёлкнул задвижкой. Дверь с тихим стоном отворилась. — Доброе утро, Николай. Мужчина в строгом чёрном костюме и с тростью в руках, затянутых в кожаные перчатки, поприветствовал его почтительным кивком головы и лёгкой улыбкой, коротко представившись: «Яков Петрович». Взгляд его темных глаз скользнул по всей фигуре студента и снова вернулся к глазам. — Доброе, — неуверенно протянул Николай, он сразу его узнал. В голове промелькнули картинки того вечера на Исаакиевской площади, тонкие плечи дёрнулись от неприятных воспоминаний. — У вас наверняка много вопросов, — мужчина излучал вежливость и доброжелательность, — уверен, я смогу удовлетворить ваше любопытство. Юноша молчал с минуту, а затем осторожно и тихо задал глупый, по его мнению, но остро ему необходимый вопрос. В последнее время он плохо различал зыбкий мир видений и реальность, утратив надежду на какие-либо ориентиры, потому спросил: — Вы настоящий?.. Мужчина тепло улыбнулся, положил холодную руку на плечо студента и слегка сжал: — Более чем, — ответил он, уверенно отодвигая Николая в сторону. В его глазах блеснули озорные огоньки. — Но сперва, дорогой Николай Васильевич, завтрак. — Он уверенно прошёл в прихожую и оставил на тумбочке свою трость и перчатки. — Завтрак — это важнейший приём пищи, — продолжал он, как ни в чём не бывало, безошибочно заворачивая в сторону кухни, будто уже бывал в этой квартире ни раз. — А здоровая пища - это залог долголетия, потому меня огорчает то, как вы позволяете себе питаться. Мужчина на глазах удивленно юноши открыл дверцу старого холодильника и вытащил оттуда бутерброды с красной икрой и нарезанную тонкими кусочками слабо-солёную форель, украшенную лимонными дольками, всего этого там совершенно точно никогда не было. Чайник вскипел от одного прикосновения длинных пальцев, унизанных перстнями, и в считанные секунды перед Николаем уже был накрыт стол. — Вы не человек, — позволил себе догадку Николай, осторожно опускаясь на табурет. — И те двое из закусочной возле метро тоже… — Да, — Яков Петрович согласно кивнул, — как и вы. Николай зябко повёл плечами, он смотрел на мужчину исподлобья, недоверчиво и хмуро. — Вы кушайте, а то чай быстро остынет, — улыбнулся мужчина, пододвигая чашку горячего чая ближе к юноше. — Помимо обыкновенного мира, человеческого, есть другой, он тоже существует за счёт людей, но предназначен не для них. Он для нас с вами, для не таких, как все. Николай внимательно слушал, не притрагиваясь к деликатесам на столе, зато Яков Петрович отправлял в рот уже третий бутерброд с икрой. — Этот мир существует по правилам сохранения добра и зла, очень простым и древним правилам. Если где-то совершилось зло, его тут же должно уравновесить добро, совершённый светлый поступок должен уступить место тёмному. — Мужчина аккуратно вытер губы салфеткой и откинулся на спинку стула, он явно не чувствовал себя в гостях. — За соблюдением этих простых правил следят Ночной и Дневной дозор. Николай нахмурился, все сказанное звучало, как сказка, но не верить в неё он уже не мог. — Но почему именно сейчас, — он растерянно обхватил горячую чашку руками. — Меня мучают страшные видения с самого детства, почему только сейчас появились вы и ещё те двое, которые… Николай нахмурился, пытаясь вспомнить, что произошло вчера в закусочной возле метро. — Они сказали, что я болен… Что сумрак пьёт из меня… — Такое случается часто, если Иной не контролирует свою силу, сумрак обязательно этим воспользуется, — пожал плечами Яков Петрович. — Я заметил вас вчера совершенно случайно, и здесь я лишь по воле случая. — Сумрак? — Николай поднял на собеседника льдистые зелёные глаза, это слово он уже слышал. — Что такое сумрак? — Вы с ним знакомы, — Яков Петрович наклонился над столом и положил свои пальцы на белое запястье, его губы растянулись в улыбке. Комната наполнилась жужжащей мошкарой, обои слезли со стен, оголяя краску, привычная мебель куда-то исчезла, на её месте стояли массивные серванты царских времён, будто из музеев. А напротив него сидел… Николай испуганно отдёрнул руку, будто от ожога, разрывая контакт с чужими пальцами. — Это иной мир, изнанка, только Иные могут за неё заглядывать. — И теперь я должен выбрать сторону, да? Или что-то вроде того? — Всё ещё тяжело дыша озвучил свою догадку Гоголь. — Боюсь, что ваша судьба, Николай Васильевич, уже предрешена. — В карих глазах блеснула насмешка. — Тёмный дар, - тот же зверь. Если не кормить зверя, он разорвёт своего хозяина. Глаза юноши наполнились возмущением, он плотно стиснул зубы, теперь он смотрел без страха, почти с вызовом: — А как же свобода воли, дарованная каждому? — Это лишь полемика, которой обучают нежных юношей на гуманитарных науках, — с ноткой сожаления ответил мужчина, поднимаясь из-за стола. — Добро и зло относительны, значит выбор тоже. — Я видел ваше лицо, — Гоголь поднялся следом, он смотрел на ухоженного модно одетого мужчину, но знал, как он выглядит на самом деле. — Я не стану таким. Яков Петрович тяжело вздохнул, будто утомлённый разговором с непослушным строптивым ребёнком. — Все любят жизнь, добро, счастье, — вдруг весело сказал он, надевая взявшиеся из ниоткуда перчатки. Николай точно помнил, что мужчина оставил их в прихожей, но его это больше не удивляло. — Ещё все любят животных, — как само собой разумеющееся заметил он и чуть тише добавил: — Вот только некоторые любят их на обед. Яков Петрович весело подмигнул, у юноши всё сжалось внутри от животного страха. — Не торопите события, Николай Васильевич, и постарайтесь принять правильное решение. Всё-то у вас впереди, — сказал Яков Петрович уже в дверях и вышел в коридор. Гоголь метнулся следом, чтобы открыть странному гостю дверь, но тот будто растворился в воздухе.