Далеко за полночь

Утро встретило Николая Васильевича задорными, последними в этом октябре тёплыми лучами солнца и привычным шумом из-за стены. На кухне гремели кастрюли и щедро лилась вода из-под крана, гулко разбиваясь о дно эмалированной раковины. Юноша бросил обиженный взгляд на будильник, он почему-то отказался сработать в восемь утра и даже сейчас, в половине двенадцатого, подло молчал. Пары Николай уже безнадёжно проспал, а потому в ванну побрел уныло и неспешно. После горячего душа, смыв с себя остатки сна и ощущая себя гораздо бодрее, Николай направился на кухню, из которой доносилось аппетитное бульканье и вкусный запах борща. На кухне, в странном розовом фартуке и с поварёшкой в руках, создавал кулинарные шедевры украинской кухни неизвестный мужчина среднего роста, немолодой наружности и с преувеличенно усталым лицом. Он бросил на юношу в дверях почти томный расслабленный взгляд и, прежде чем Николай Васильевич успел что-либо сказать, поприветствовал: — Это сколько ж спать можно, — раздался гудящий голос с ярко выраженным окающим акцентом. Николай удивленно вскинул брови, но промолчал, про себя решив, что это дед или дядя кого-то из соседей, и бочком осторожно прошёл к холодильнику, стараясь не смотреть на странного гостя их коммунальной квартиры. Но гостя такой молчаливый расклад явно не устроил: — Я в такую рань завтрак с варениками, пампушечкам и борщом приготовил, а его высокоблагородие на меня даже взгляд не кажет, что за век то такой, нелюдимый… — Заворчал старик, отворачиваясь обратно к плите. — О темпора, о морес* — С особым отчаянием в голосе проскрипел он. — Где доброта, гостеприимство, знала б моя бабка, во что превратится белый свет через каких-то сто лет… Гоголь удивленно замер возле холодильника, крепко взявшись за его ручку, он не совсем понимал, что вообще происходит: — Извините, а вы кто? — Яким, — уверенно, как будто это всё объясняло, ответил Яким. — А вы к кому? — Осторожно задал следующий вопрос юноша. — К вам, — Яким налил полную тарелку ярко-бордового супа и осторожно поставил на стол. — Яков Петрович просил за вами присмотреть, сказал, что питаетесь вы прескверно. — Яков Петрович, — понимающе выдохнул Николай и, наконец, отпустил ручку холодильника. Бледные щёки тут же тронул лёгкий румянец от воспоминаний недавнего сна. — Да вы садитесь, Николай Васильевич, — мужчина в несуразном розовом фартуке ласково махнул на место за столом. — Ешьте, пока всё горячее… Николай, чувствуя себя крайне неловко, сел за стол, уставленный плошками с варениками, пирожками, блинами, пампушками, борщом… Завтрак обещал быть плотным. — Зачем он вас прислал? — Николай не удержался и зажмурился от удовольствия, суп был просто божественным. — Сие нам неведомо, — пожал плечами Яким. Он, развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, уплетал сочный пирожок с творогом. — А вы тоже из Дневного Дозора? — В глазах Николая загорелся азарт. Яким задумчиво пожевал губу: — Я представитель класса слабого, — начал он издалека, его голос стал профессионально-жалобным. — Низших иных, стало быть да, из Дневного. Николай удивленно опустил ложку: — Что значит — низший? — А вы и впрямь новенький, — покачал головой Яким. Он широко улыбнулся и вдруг выдвинул глазные зубы. Клыки появились всего на мгновение, но этого хвалило, чтобы Николай понял. — Только вы не подумайте, Николай Васильевич, — Яким теперь аккуратно сидел за столом, сложив руки перед собой, как первоклассник. — Я лицензии у света на людей не беру, я больше любитель холодной, донорской. — Его голос стал вкрадчивым и ласковым. Николай вспомнил тот злосчастный документ на столе в кабинете Бинха, затем свой сон… На душе заскребли чёрные кошки сомнения: — А может ли тёмный получить лицензию на иного? — С замиранием сердца спросил Гоголь. Глаза Якима сделались большими и честными: — Нет, это, ваше благородие, совсем невозможно! — Он активно замотал косматой головой. — От лицензий освобождены дети до двенадцати лет, иные и их семьи. Николай позволил себе выдохнуть, это был действительно всего лишь сон. В коридоре раздалось звонкое шлёпанье тапочек о линолеум. Через секунду на пороге появилась девушка, без преувеличения, яркой внешности. Природа постаралась одарить ее всем: тонкой талией, до неприличия длинными ногами, белозубой фарфоровой улыбкой, белоснежной кожей, лишь поскупилась на характер. С Николаем она здоровалась редко и смотрела на зажатого юношу, с вечно виновато опущенным взглядом, без особого интереса. Разговоры у них получались короткими и бессодержательными, потому, со временем, Николай перестал следовать своей внутренней вежливости. Яким, так и сидевший в своём розовом фартуке и с аппетитом уплетавший уже десятый пирожок, завидев ее, расплылся в тёплой доброжелательной улыбке: — Оксана, душа моя, — вдруг ласково пропел он, будто они были знакомы уже много лет. Гоголь поперхнулся и уставился на него удивлённым взглядом. — Не присоединишься к нашей скромной трапезе?.. Оксана достала из холодильника персиковый йогурт и смерила Якима надменным взглядом: — Я со светлым за один стол не сяду, — бросила она и гордо хлопнула дверцей холодильника. Гоголь удивлённо таращился то на Якима, который продолжал, как ни в чем не бывало, уплетать свой пирожок, то на дверной проем, в котором только что гордо исчезла Оксана. — Она что, тоже… Из ваших?.. — Талантливая ведьма, — мечтательно протянул в ответ Яким и весело усмехнулся: — Ее только топили раз шесть! А какая женщина… Николаю стало не по себе. — Яков Петрович просил вам ещё кое-что передать, — Яким задумчиво почесал затылок. — Я там… У вас в комнате оставил… — Без особых уточнений туманно сообщил он. Николай нахмурился, его сразу начало разъедать любопытство напополам с нехорошим предчувствием, но спросить он больше ничего не успел. Яким, взглянув на старые часы с кукушкой, подвешенные над плитой, хлопнул себя по лбу, тихо выругался, резко поднялся с места, сорвал фартук, откланялся, коротко бросив:«Николай Васильевич, если понадоблюсь, вы только позовите!..», и… Обернувшись упитанной летучей мышью, вылетел в раскрытую форточку. Николай Васильевич старался больше ничему не удивляться, ни тому, что его собеседник вдруг превратился в животное, ни тому, что его давняя соседка оказалась ведьмой, ни даже тому, что тёмный маг первого уровня вдруг начал заботиться о его здоровье и питании… У себя в комнате Николай обнаружил кровать, заваленную бумажными пакетами с красивыми эмблемами бутиков модной одежды. Гоголь смущённо вытащил из одного белую рубашку со строгим, но причудливым дизайном ворота и манжетов. Все вещи оказались впору, будто были сшиты на заказ из дорогих тканей, ласкавших кожу стопроцентным хлопком, шёлком и бархатом. * Александр Христофорович Бинх смертельно скучал. Котлета «по-княжески» сегодня в столовой была недосолена, птицы за окном пели весьма уныло, солнце с каждым днём грело всё меньше и меньше. Его напарник, Вакула, в отсутствии оперативной работы, расположился за соседнем столом, неудобно сгорбившись — все стулья и столы были для него будто детскими, и оттого он весь день громко ворчал и хандрил. — Раньше как было? Все беспокоилось только о том, кому твоя душа отойдёт: свету или мраку, а теперь стали задумываться о бессмертии, — Бинх лениво вертел в руках рекламный буклет какой-то новой платной клиники, обещавшей своим пациентам неприлично долгую жизнь, — никому свою душу больше отдавать не хотят, никому не доверяют… — Ещё бы, — обижено прогудел Вакула, — нынче вообще не разберёшь, где светлые, где тёмные… — Мы не виноваты, что он выбрал свет, — в десятый раз устало повторил Бинх. Он сделал из рекламного проспекта самолётик и запустил его в мусорную корзину, самолётик мягко спланировало точно в цель. — Выбрал и молодец, многие меняли своё предназначение, и сумрак здесь не при чём, он лишь придаёт зримую форму тому, что мы сами создаём внутри себя. — А я о чем? — Горячо отозвался Вакула, он сделал свои выводы. — Ты его глаза видел? Чернее ночи… И он сам, будто чернильная клякса… Тьма расходится вокруг него по всем слоям сумрака, будто он проклят… — Прекрати, — резко оборвал его Бинх, — воронки нет, значит не проклят. — Я видел его Тень в сумраке до четверного уровня, — мужчина всё равно не отступал, — дальше я сам смотреть не могу, но чувствую, что она даже там есть… — Прыгнет на шестой, хоть расскажет нам, что там, — весело усмехнулся Бинх. Напарник его веселья не разделил: — Оттуда ещё никто не возвращался, — мрачно заметил он. Вакула хотел сказать что-то ещё, но Александр Христофорович прервал его, резко подняв ладонь вверх, призывая соблюдать тишину. Через несколько секунд в дверь осторожно постучали и на пороге неожиданно появился виновник спора. Гоголь вежливо поздоровался, одной рукой стягивая с шеи широкий чёрный шарф крупной вязки, покрытый уже подтаявшими снежинками, и тихонько прикрыл за собой дверь. — Николай Васильевич, всегда рады вас видеть, — Бинх щедро источал доброжелательность. Его напарник, после случая в кафе Николай про себя называл его «Медведь», тут же демонстративно вышел вон, громко хлопнув дверью. — Не принимайте на свой счёт, — Бинх предложил юноше стул напротив. — Он уже давно должен был впасть в спячку, потому сейчас немного не в духе и даже, бывает, буянит… — С улыбкой развёл руками мужчина, и тут же снова направил всё своё внимание на гостя: — А вы к нам по какому вопросу? — Не думайте, что я параноик, — тяжело вздохнув, Николай начал заготовленную заранее речь. — Но я пришёл попросить вас о защите, если это возможно... Может, существует какие-нибудь заклинания или артефакты, не позволяющие тёмным магам, — на этом месте юноша запнулся и счёл нужным уточнить: — очень сильным тёмным магам воздействовать на других? Бинх задумчиво и хмуро погладил себя по гладко выбритому подбородку, окинул собеседника в лёгком чёрном пальто подозрительным взглядом и, наконец, строго спросил: — Вы готовы выдвинуть обвинения? Николай растерянно дёрнул плечами, такого развития событий он не предвидел. — Вчера, примерно в пятом часу утра, в ваше сознание было совершенно вторжение, очень тонкого, практически ювелирного характера посредством глубокого сна, — будто читал рапорт, отчеканил Бинх. Он очень внимательно смотрел куда-то над головой Гоголя, его глаза на несколько мгновений стали мутно-серого оттенка. — Полагаю, что это и стало причиной ваших опасений? Вы можете назвать имя? — Да… То есть нет… — Николай нервно почесал бровь и сдул непослушные пряди с лица. — А это обязательно?.. — Взгляд светло-зелёных глаз стал почти жалобным. — Горе вы наше, Николай Васильевич, — сочувственно вздохнул Александр Христофорович и, покопавшись, достал из выдвижного ящика стола кожаный ошейник. — Средство не самое приятное и старое, но зато действенное… Маг, от которого вы ищете защиту, я полагаю, сотрудник Дневного Дозора? Гоголь коротко кивнул, стараясь не смотреть мужчине в глаза. Бинх удовлетворенно выдохнул, ласково улыбнулся и неожиданно бросил ошейник вперёд. Николай не успел ничего сообразить или выставить вперёд руки, чтобы поймать. Полоска черной кожи извернулась в полёте и, опоясав тонкую шею, впилась в кожу, ощутимо начиная сдавливать. Гоголь в приступе паники, схватился за горло, стараясь содрать ошейник, перекрывающий доступ кислороду, но тот сидел крепко. Николай рухнул со стула на пол. Задыхаясь, он чувствовал, как наливаются кровью глаза и отекает лицо. Его ноги беспомощно дёргались, царапая паркет подошвами, его руки царапали кожу в кровь, но не могли отодрать проклятый ошейник от шеи. — Повторяйте за мной! — Бинх говорил чётко, практически по слогам: — «Нет твоей власти надо мной!» Николай хрипло и сипло повторил, еле ворочая распухшим языком. Тонкая полоска кожи тут же отступила, мирно прильнув к коже и больше не сдавливая смертельным кольцом. Кислород обжег лёгкие, Гоголь зашёлся надсадным кашлем. — Ну вот, Николай Васильевич, — мужчина, до этого напряжённо сжимавший край стола, расслабил пальцы. — Теперь всё будет хорошо… * — Вы мне опять снитесь, — с укором покачал головой Николай. Он брел по слабо освещённой улице, рядом с ним, поравнявшись, медленно ехал чёрный лимузин. Ухоженный мужчина с покровительственной улыбкой предложил ему сесть в машину, но Николай Васильевич благоразумно отказался. — Договор не запрещает посещать чужие сны, — Яков Петрович пожал плечами. — Потому что сны исключают возможность нанести физические травмы. — А как же духовные? — Гоголь убрал руки глубоко в карманы пальто и втянул шею в широкий шарф, оставляя снаружи только глаза и копну спутанных волос, на которых блестящими стеклышками мерцали первые снежинки. — Я полагал, что прошлой ночью вы испытали скорее удовольствие… — Вкрадчиво возразил тёмный. Николай резко остановился, лимузин притормозил следом. — Заберите, пожалуйста, ваши подарки, или мне придётся отнести их в комиссионный магазин, потому что принимать от вас подачки, как… — Николай запнулся. — Я не намерен! Яков Петрович совсем не выглядел обиженным, скорее наоборот, такая реакция Николая Васильевича ему почти нравилась. Улицу заполнил чёрный дым, и, как это бывает только во сне, в следующее мгновение они оказались в спальне. Николай с тихим удивлением осмотрел себя: чёрное пальто и шарф бесследно пропали, на нем были лёгкие пижамные штаны и расстегнутая белая рубашка. — Занятный аксессуар, — в вишнево-ореховых глазах промелькнула хитрая искорка. Рука, с поблёскивающими в темноте перстнями на длинных пальцах, огладила воздух возле чужой бледной шеи, не прикасаясь к коже. — Это для вас, — тяжело сглотнув, прохрипел Гоголь. От руки Якова Петровича исходил нечеловеческий сухой жар. — Я польщен, — тонкие губы растянулись в улыбке. — Зачем вы это делаете? — Николай смотрел ему прямо в глаза, хотя это было почти болезненно. Глаза мужчины с благородными чертами лица обжигали, как и его ладони, за ними скрывалось что-то нехорошее, тёмное. — Зачем эти вещи, плотные завтраки, зачем Яким? Яков Петрович сделал небольшой шаг вперёд, хотя и без того стоял непозволительно близко. Николай вполне мог отстраниться и сделать шаг назад, но посчитал это малодушием и стойко остался на месте. — Вы знали, Николай Васильевич, что в преданиях и легендах всего мира белая лиса - есть символ надвигающихся бесчисленных бед, — его рука огладила воздух в миллиметре от чужого впалого живота. — В то время, как чёрная - знак удачи и будущего счастья… — Его голос стал хриплым и глубоким до мурашек, его рука скользнула ещё ниже. Николай прикрыл глаза и тихо рвано выдохнул, возбуждение накатывало удушающей волной. Он не мог отрицать, что властность мужчины его заводит, даже если Яков Петрович лишён возможности к нему прикоснуться. — Вы моя чёрная лиса, мой знак удачи, — Яков Петрович склонился к самому уху и вдруг прошептал совсем ласково: — мой лисёнок… Николай прикусил губу, его бёдра подались вперёд, к чужой руке, источающей приятный жар, но Тёмный быстро отдёрнул ладонь, будто побоялся обжечься. — Я не могу к вам прикоснуться, — вишнёвые глаза со злостью посмотрели на полоску черной кожи на длинной шее, — но вы можете мне показать, — Яков Петрович улыбнулся и с закрытыми глазами втянул восхитительный запах чёрных волос: — как вы бы этого хотели... Николай задушено выдохнул, силы, как и рассудок, постепенно покидали его, будто от крепкого грузинского вина. Это же сон. В конце концов подумал он. Здесь может произойти всё, что угодно… Николай медленно опустился на кровать, не разрывая зрительного контакта с мужчиной. Тёмный навис над ним, оперевшись на вытянутую руку и избегая прямого касания, его глаза горели от нетерпения, скулы покрывали пятна азартного румянца. Николаю нравилось осознавать, что это он заставляет вечно спокойного и холодно-ироничного мужчину испытывать жгучее нетерпение. Это льстило и будоражило кровь. — Покажите мне, — снова попросил Яков Петрович. Он выглядел голодным. Николай покорно стянул с плеч растянутую рубашку, ласково провёл руками по плечам, огладил шею, грудь, и вдруг резко, почти зло, сжал соски, выгибаясь дугой и издавая ласкающий слух стон. Яков Петрович захрипел раненным зверем, его рука дёрнулась к покрасневшим горошинам на белоснежной коже, но он вовремя себя отдёрнул. — Покажи мне больше, — властно и нетерпеливо попросил мужчина, но тут же смягчился и ласково добавил: — Пожалуйста… Николай широко улыбнулся, его ладони скользнули вниз и огладили вставший член сквозь тонкую ткань штанов. Николай охнул, будто не ожидал привычных ощущений. Он ласкал себя сквозь ткань штанов, тихонько постанывая, плавно выгибаясь и бросая короткие взгляды из-под густых чёрных ресниц, чтобы удостовериться, что его единственный зритель на грани… Яков Петрович дышал громко и загнанно, сейчас он был готов отгрызть себе палец за возможность прикоснуться к молочной коже, к заалевшим от грубых ласк соскам, к маленькому пятнышку смазки, проступившему на лёгких пижамных штанах от возбужденной головки, он смотрел на Николая с больным отчаянием, но не отводил взгляд… — Сними их, — тихо приказал он. Юноша сел, дрожащими руками стягивая с себя штаны. Яков Петрович извлёк из воздуха напротив кровати роскошное кресло и опустился в него, широко расставив ноги. Сквозь ткань дорогих брюк с идеально отглаженными стрелками было хорошо видно его собственное возбуждение. — Продолжай. В тишине комнаты бряцнула пряжка ремня, мужчина расстегнул молнию и без малейшего стеснения огладил себя, коротко выдыхая от облегчения и расставляя ноги ещё шире. Николай судорожно вздохнул, Яков Петрович, удовлетворяющий себя на его глазах, заводил ещё больше. Он накрыл уже готовый кончить в любую минуту член ладонью и грубо сжал у основания. — Раздвинь ноги, — хрипло попросил мужчина, он ласкал себя жёстко и быстро, на согласных буквах его голос срывался на шелест: — Хочу видеть тебя всего… Юноша послушно снова откинулся на спину, медленно раздвигая ноги. Происходящее напоминало смелую эротическую фантазию из ряда тех, которым, обыкновенно, не суждено сбыться… Яков Петрович резко выдохнул сквозь зубы, его желание взять юношу прямо здесь и сейчас превратилось в первую необходимость, раскалённым железом выжигающую его изнутри. — Приласкай себя так, как это сделал бы я, — из последних сил прохрипел он. Николай удивлённо замер, в его голове мелькнула слабая картинка, будто чужое воспоминание. Его и без того порозовевшие щёки, стали насыщенно алого цвета. Николай одной рукой продолжил с силой ласкать свой член, другая спустилась ниже, осторожно помассировала яички и скользнула дальше под мошонку. Яков Петрович увидел искры перед глазами, когда один длинный палец, покружив у входа, вошёл внутрь на две фаланги. Николай чудесно растягивал себя, прогибаясь в пояснице и раздвигая ноги ещё шире. Мужчина перешёл на бешеный темп, вцепившись одной рукой в подлокотник обитого бархатом кресла. Кончая, он раскрошил его в щепки, не замечая острых порезов на ладони. Николай, приласкав и надавив внутри на заветную точку, коротко вскрикнул и кончил следом, запачкав белесой жидкостью впалый живот.