Далеко за полночь

В Велесову ночь врата Нави до первых петухов широко распахнуты в Явь. Это ночь тёмной силы, когда истончаются границы между мирами, а незримые страхи обретают плоть… © Народные предания. Шёл как-то Карл Ричардович по Тверской и обронил кайф от жизни. Двумя часами позже по Тверской шёл Густав Демидович и подобрал кайф от жизни Карла Ричардовича. У Густава Демидовича теперь кайф имеется в избытке, а у Карла Ричардовича — ни одного. © Народная присказка. Укатилось красное солнышко За горы оно да за высокие, За лесушки оно да за дремучие, За облачка оно да за ходячие, За часты звезды да подвосточные, Покидат меня, победную головушку… Оставлят меня, горюшу горе горькую, На веки-то меня да вековечные… © Народный Причет Отель «Космос», как и положено отелю с неприличным количеством звёзд, стоял не в центре города. Его тридцатиэтажная громада стеклянных окон и дверей возвышалась над набережной реки Мойки на углу Гороховой. Почти центр, но всё же не Невский проспект. Подобная продуманная, дозированная скромность свойственна тёмным, они всегда с удовольствием перенимают светлые ценности, правда через собственное искажённое понимание. Все крупные сети ресторанов, кафе, отелей, клубов и баров города всегда принадлежали Дневному Дозору. В конце концов, чревоугодие, похоть и праздность — как раз их юрисдикция. Свет на такой размах не покушался: своя столовая для бездомных на Бурцева — и то хорошо. — Ты принёс мне подарок? — Улыбка её лицо не украшала и даже отдалённо не выражала доброжелательность. Чёрные глаза остро сверкали из-под кудрявых прядей, упавших на высокий бледный лоб. — Ганна, душа моя, — тонкие губы растянулись в улыбке, рука с поблескивающими рубиновыми перстнями осторожно легла на обнаженную женскую спину в разрезе роскошного платья. — Разве тебе что-то может быть нужно? — Наглец, — усталый томный вздох и лёгкая улыбка, — смерть ещё не означает, что мне больше ничего не нужно. На открытом балконе тринадцатого этажа вихрем кружили снежинки, но Ганна не ёжилась от холода, её матовая кожа сияла в отблесках ночного города, словно жемчуг. Позади них весело гудел банкетный зал размером с три футбольных поля, противореча планировке здания и законам физики. — Но ты сделаешь общий подарок всем нам, если он придёт, — Ганна положила тонкие руки на плечи мужчины, обтянутые плотной тканью пиджака. Яков Петрович сдержанно улыбнулся: — Он придёт. — Ох, Гуро, — она покачала головой и медленно провела узкими ладонями по груди мужчины: — опасный ты человек, у тебя животный магнетизм, даже светлый… — Он не светлый, — Гуро упрямо дёрнул уголком губ. Ганна удивлённо приподняла бровь и сделала шаг назад, не выпуская из рук лацканы чужого пиджака и внимательно заглядываясь в вишнево-карие глаза напротив: — Светлый, — снова с нажимом повторила она. — И ты сам это знаешь. Яков Петрович грубее, чем следовало, отнял белые пальцы от своего пиджака, его губы сжались в тонкую линию, глаза нехорошо сощурились: — Не думай о таких вещах, просто повеселись сегодня, — он холодно улыбнулся. — У тебя всего одна ночь в году, успевай радоваться жизни, иначе за тебя это сделает кто-нибудь другой. Ганна опасно сверкнула чёрными глазами, на секунду черты её лица исказились, между алых губ показались отвратительные острые чернеющие зубы. — И ты веселись, Яшенька, — она снова улыбнулась, её лицо приняло прежний вид холодной красоты. — У тебя на эту ночь большие планы… * Николай с замиранием сердца покосился на три жёлтые машины «ГорСвета» у входа в гостиницу «Космос». Время без двадцати минут полночь, а значит он уже почти три часа, как должен сидеть дома и не высовываться на улицу по последнему распоряжению Ночного Дозора. Гоголь тяжело вздохнул. Он с тоской думал о безвыходности своего положения, когда справа из-за угла показалась шумная компания: двое мужчин во фраках и две девушки в лёгких пальто, из-под которых выглядывали разноцветные пышные юбки. Девушки громко смеялись, мужчины держали подмышками по две бутылки шампанского. Через пургу мелкого снега они походили на большую разноцветную шумную кляксу на фоне серых домов. Гоголь прибавил шагу и пристроился к ним сзади, проходя мимо жёлтых машин у входа в гостиницу. Через просторный холл с огромной хрустальной люстрой к железным, гостеприимно разъехавшимся в стороны дверям лифта они тоже дошли вместе. Николай скромно встал возле стеклянной стены, пропуская шумную компанию. — Вы посмотрите какой хорошенький, — вдруг над самым ухом прозвенел хрустальный голосок, юноша не сразу сообразил, что девушка в ажурной маске и с розовыми крыльями бабочки за спиной обращается к нему. — Молоденький, светленький… — Её голос звенел золотыми бубенчиками. — И совсем один, — вторая девушка, стоявшая ближе, взяла Николая под локоть. — Милый, тебе не страшно? — А должно быть? — Юноша неуверенно улыбнулся. Девушки напоминали ему сказочных персонажей с золотыми волосами, звонкими голосами, крыльями бабочек… Феи?.. Глаза Гоголя удивлённо округлились. — Мы сегодня плотно поужинали, так что можешь не переживать, — весело успокоила его первая. Николаю сразу стало не по себе. Он ещё теснее вжался в зеркальную стену. Двое джентльменов в чёрных фраках смотрели на него со снисходительной улыбкой. В разрезах их масок виднелись абсолютно зеленые без зрачка и радужки глаза, будто два продолговатых ореха оливкового цвета. — Нельзя показывать врагу своё лицо, — девушка, что держала Гоголя за локоть, провела указательным пальчиком по его щеке. — Потому мы и надеваем маски. — Я думал, у вас сегодня все свои, — Николай попытался улыбнуться, получилось скверно. Девушки весело рассмеялись, будто множество золотых монеток упало на пол. — Враг — это такая разновидность дружбы, — Николаю показалось, что он увидел нечеловечески длинный язык, мелькнувший между пухлых губ. — Враг, порой, гораздо преданнее друга… Лифт издал протяжный писк и дверцы бесшумно разъехались. — Надень маску и повеселись этой ночью как следует, светлый, — девушка отпустила его локоть и неожиданно легонько дунула юноше в нос. Николай поморщился, ему в лицо ударило облачко пыльцы, нос защекотал приятный фруктовый запах, в голове тут же стало пусто и легко… Когда он открыл глаза, рядом уже никого не было. Только старый швейцар в напудренном несуразном парике протягивал к нему руку. — Приглашение пожалуйте, сударь, — с нехорошей усмешкой, скептически оглядывая его с головы до пят, прохрипел старик. За его спиной виднелась высокая резная дверь, освещённая двумя канделябрами. Коридор справа и слева уходил в чернеющую в темноте невидимую даль, будто бездонный колодец. Николай послушно протянул швейцару прямоугольную карточку, на которой сиреневыми чернилами витиеватым почерком было обозначено время и место: «31 октября, Отель „Космос“, 00:00. Ждём с нетерпением!» Старик удивлённо приподнял брови и ещё раз смерил Гоголя недоверчивым взглядом, но молча вернул карточку и с большой неохотой отворил дверь, сгибаясь в поклоне. «Милости просим, сударь…» — потонуло в веселой музыке и гомоне множества голосов. Николай поспешно нацепил маску, он хотел снять пальто, но только сейчас спохватился, что на нём его уже нет… Как и белой рубашки и узких штанов… На нем был приятный на ощупь чёрный костюм, правда без галстука и пиджака, только легкая шёлковая рубашка и жилет. Он поднял руки к волосам и обнаружил, что они собраны в простую прическу ажурной металлической заколкой. — Николай Васильевич, не побрезговали! — Вдруг раздался восторженный вопль откуда-то слева, и Николая почти сбил с ног весьма захмелевший мужчина низкого роста с круглыми очками на носу. Высокому Николаю он доставил только до груди. — Слышал, вы теперь в Ночном дозоре? Хотите верьте, хотите нет, а я всегда знал, что вы будете светлым! Никого не слушал, никакие сплетни, всегда просто знал и всё! — Пухлый мужчина подпрыгнул на месте от переизбытка чувств и икнул. Его круглые очки опасно сползли на самый кончик носа. — А откуда вы меня знаете?.. — Николай недоверчиво нахмурился. — Да как же, — мужчина ударил себя по пухлому животу, — вы же тот самый!.. — Он поднял палец к потолку и перешёл на шёпот. — Великим будете… — Кто? — Николай растерянно опустил руки. — Я? Кто вам сказал?.. Его странный собеседник в круглых очках только пьяно рассмеялся: — Так это же все знают, — он махнул пухлой ручкой. — Бомгарт, будем знакомы. Бомгарт склонился в лёгком поклоне и растворился в воздухе. Николай растерянно окинул взглядом плохо освещённый зал, он был по-настоящему огромным: на другом конце люди казались крошечными точками, скачущими в такт музыке. Каждые два метра располагались столы, накрытые белой скатертью, с напитками и закусками. Гоголь осторожно протиснулся к одному из них и взял в руки бокал с шампанским. Рядом расположилась стайка молоденьких девушек в ярких, режущих глаз платьях и с трепещущими за спиной крылышками. Николай тут же постарался отойти как можно дальше и налетел спиной на чьё-то плечо. — Не можешь определиться? — Оксана смотрела куда-то в сторону, будто презрительно обращалась к бокалу вина в своих руках. — Я здесь по делу, — Николай раздражённо дёрнул плечами. — Ты здесь из любопытства, светлый, — холодно процедила Оксана, она бросила на соседа ядовитый взгляд и, плавно покачивая бёдрами, удалилась в противоположный конец зала. Николай ничего не ответил, в конце концов она была права. Любопытство действительно стало основной причиной прийти сюда, потому как свою полезность в поимке убийцы Гоголь видел смутно. Музыка сменилась, по воздуху поплыла медленная мелодия, в центре зала неспешно закружились пары. Николай с беспокойством поймал себя на мысли, что все вокруг больше похожи на людей, чем на чудовищ… Дневной и Ночной дозоры казались ему сейчас такими похожими в своей необычности и странности. Добро и зло - разве это не стороны одной медали, разве это всё не больше, чем условности?.. — Глупец тот, кто не видит разницы добра и зла, ибо тогда он не светел и не чёрен, — над самым ухом раздался бархатный шёпот, проникающий в голову, минуя слух. Николай повернул голову и скосил взгляд, у него за спиной стояла красивая женщина с яркими большими чёрными глазами. — А серый человек слаб, ибо опирается на полумеры, не находя настоящей опоры ни у света, ни у мрака… — Вы залезли ко мне в голову, — Николай обвиняюще посмотрел на ведьму. Та лишь с улыбкой пожала оголенными в глубоком вырезе платья плечами. — Николай Васильевич, хотите сменить род деятельности? — Её огромные чёрные глаза хитро блеснули. Гоголь сначала непонимающе посмотрел на неё, а затем снова перевёл взгляд в центр зала… — Думаете, я хочу быть, как они? — Николай неопределённо кивнул в строну сотрудников Дневного Дозора всех мастей и рангов. — Нет, — ведьма вдруг подошла совсем близко и заглянула ему в глаза: — Это они хотят быть, как вы, Николай Васильевич… Гоголь не успел ничего ответить, он так и застыл с удивлённо приоткрытым ртом, когда чья-то рука уверенно, но мягко опустилась ему на плечо. — Яков Петрович, — Николай сначала обрадованно выдохнул, но затем смущённо обхватил себя за локти. — Чего бы не наговорила вам Ганна, уверяю, это не стоит ваших переживаний, — Яков Петрович ласково улыбнулся. — Всё в порядке… — Проклиная себя, слабо промямлил юноша, почему-то рядом именно с этим сотрудником Дневного Дозора голос его всегда подводил. — Тогда, не откажетесь от танца? — Яков Петрович выставил вперёд руку, приглашая. Николай сцепил пальцы в замок и бросил сквозь маску испуганный взгляд на мужчину. — Нет, — быстро сказал он и чуть мягче добавил: — Я не умею… — Всему можно научиться, — Гуро пожал плечами, больше не дожидаясь ответа от своего собеседника, он уверенно положил ладонь на его поясницу и повёл в центр зала. — Я же сказал, что не хочу, — возмущённо прошипел Николай, но было уже поздно. Его левую руку крепко сжали в ладони, обтянутой скрипучей перчаткой. Яков Петрович мастерски вёл, уворачиваясь от чужих ног, норовивших отдавить его лакированные туфли, и сглаживая все неловкие движения партнёра. — Нет, вы сказали, что не умеете, — любезно напомнил Тёмный. — И я взялся это исправить. Ещё пара кругов - и Николай почти освоился, привыкнув к горячей ладони на пояснице. Он старался вежливо соблюдать дистанцию, выпрямляя спину, но Яков Петрович явно не беспокоился о подобном и наоборот игнорировал чужое личное пространство, становясь с каждым поворотом всё ближе и ближе… Дыхание Николая участилось. — Вы не собираетесь сегодня ловить убийцу, — с трудом выговорил Николай, когда чужая щека почти коснулась его. — Совершенно верно, — мурлыкнул тёмный, опаляя дыханием чужую шею в вороте шёлковой рубашки. — Вы солгали, — Николай закрыл глаза и принял это как данность. — Я нашёл предлог, — не особенно настаивая, возразил Гуро. — Как вам гости? — Обыкновенно, — пожал плечами Гоголь, вспоминая фей, странного старика, Оксану и ведьму. — Это место похоже на шабаш в гораздо меньшей степени, чем я предполагал. Яков Петрович вдруг громком рассмеялся, мелкие морщинки лучиками разошлись из уголков его глаз. — Так вы же ещё ничего не видели, — отсмеявшись, хитро подмигнул тёмный. — Пройдемте в сумрак. На первом уровне привычно жужжала мошкара, огромный зал сузился до обыкновенных размеров: метров семь в ширину и длину, музыка стихла, вокруг не было ни души… Николай с удивлением окинул взглядом опустевший зал. Двигаться, дышать и говорить здесь было трудно. — Куда все подевались? — Николай снова посмотрел перед собой, но Якова Петровича там уже не было, его голос раздался откуда-то из-за спины: — Это первый уровень сумрака, для большинства иных он остаётся последним, но нам нужно дальше… — Насколько дальше? — Под ногами хрустнули осколки зеркала вперемешку с каким-то мусором. Гоголь медленно перевёл взгляд себе под ноги и замер. Это походило на страшный сон, кошмар от которого тут же хочется проснуться. Из осколка на полу на него смотрело бледное лицо с пустыми чёрными глазницами, за плечами у Гоголя, будто крылья или густое облако, клубилась тьма, чернильной кляксой расползаясь вокруг… — Этого не может быть, — сухими губами прошептал Николай. Он присел на корточки и дрожащим руками поднял острый осколок с земли. Яков Петрович обошёл его и опустился рядом. Он выглядел пугающе и абсолютно также. Николай мог выбросить осколок и смотреть на него, словно в зеркало. — А ведь вы, Николай Васильевич, давеча, в нашу первую встречу, грозились, что никогда не станете таким, как я, — бледные губы растянулись в усмешке. — Этого не может быть, — снова повторил Николай, осколок выпал из его рук, разбиваясь на ещё несколько отражений чудовища… — Я не такой, как вы… Я… — Хороший? — Гуро наклонил голову на бок, — Добрый, внимательный, светлый? Гоголь, как марионетка, кивнул головой. — Да, вы правы, — Яков Петрович встал на ноги, взметнув, словно пыль, тёмную тень вслед за собой. Он отошёл в сторону, будто с интересом осматривал Николая со стороны: — Тьма всегда изворачивается, мрак всегда лжёт. Это наше оружие, в этом наша сила. Но вы, Николай Васильевич, самое привлекательное, самое обольстительное, самое вкусное зло… — Гуро мечтательно приложил палец к губам. — Потому что вы настоящий, вы искренне верите в то, кем не являетесь… Николай закрыл лицо руками, он больше не хотел его видеть. — Николай Васильевич, — не давая юноше опомниться, ласково протянул Гуро. — Нам пора дальше… На следующий уровень сумрака Николай шагнул легко. Здесь не было зала, даже самого здания отеля. Они стояли на пустыре, поросшем дикими травами. Только Фонтанка по-прежнему журчала где-то рядом. Теперь это был не просто узкий канал, одетый в гранит, это была полноводная река с быстрым течением. Но и здесь никого не было видно. — Нам нужно ещё дальше? — Николай потухшим взглядом обвёл какую-то неестественно серую траву и угольно чёрное небо, всё вокруг выглядело, как карандашный набросок. Но дышалось здесь легче и двигаться получалось намного быстрее. — Да, — Яков Петрович крепко сжал ладонь юноши в своей. Николай покорно следовал за ним, ему было уже всё равно. «Хуже быть не может», — с отчаянием думал он, с трудом преодолевая границу сумрака… В глаза внезапно ударили сочные краски, в слух вцепились громкие крики и шум барабанов, нос одурманили терпкие запахи травы, фруктов, хвои и цветов. Повсюду были разведены костры, голые фигуры прыгали через языки рыжего пламени с зычными криками и веселыми визгами. Трава здесь была ярко зеленой, на деревьях распускались кроваво-красные и жёлтые цветы, горячий воздух маревом окутывал всё вокруг. Глубокое синее ночное небо, словно брызги молока, прорезала бриллиантовая россыпь звёзд. Николай от неожиданности забыл обо всём, он почти забыл, как его зовут… Над головой раздался шум мощных крыльев, на ветку пружинисто опустилась птица. Орлиные когти врезались в древесину, из-под огромных радужных крыльев свисал львиный хвост, вместо клюва и птичьего тела, у этого существа была оголенная женская грудь и человеческое лицо с длинными русыми волосами. — Эй, малец, — пробасила голова прекрасной девы, одно крыло звонко хлопнуло - и во рту у неё оказалась толстая сигара, — огоньку не найдётся? — Н-не курю, — почти теряя сознание, прохрипел Николай и двинулся вперёд на ватных ногах. Яков Петрович куда-то пропал, вокруг водили хоровод голые нимфы, на ветках деревьев хихикали дриады, приглашая юношу подняться к ним. Николай снял ботинки и с удовольствием ощутил босыми ногами шелковистую траву. В окружении абсолютно голых женщин и мужчин он чувствовал себя неловко в собственной одежде, но всё равно не согласился бы её снять ни за что на свете. — Николай Васильевич, Николай Васильевич! Гоголь не сразу сообразил, что за существо смешно семенит к нему из чащи леса, но когда пригляделся, то удивлённо приподнял брови: — Бомгарт? Николай с интересом осмотрел мужчину всё в тех же круглых очках на кончике носа. Он выглядел практически так же, вот только передвигался на небольших козлиных копытцах и нижнюю его часть — ноги и талию, покрывала густая овечья шерсть. — Николай Васильевич, голубчик вы мой, я так рад вас видеть, — заплетающимся языком признался сатир. Судя по его красному носу, Бомгарт уже успел изрядно набраться с их последней встречи. В его пухлых руках откуда-то появилась бутылка, которую он настойчиво начал предлагать Гоголю. — Я не пью, — попытался отказаться Николай, ещё не зная, что это невозможно. — Так нельзя, — сатир обиженно побагровел от бородки и до самых рожек. — У нас так не принято… А в чужой монастырь, как известно… Не надо, не надо… Николай тяжело вздохнул и сдался. Вино обожгло горло и поселилось приятным теплом где-то в груди. Одним глотком ограничиться не получилось, настырный фавн с алкоголическими наклонностями не отпустил его, пока Николай Васильевич не выпил добрую половину. — И жить хорошо, и жизнь хороша, — задумчиво выдал хрестоматийную фразу Бомгарт и, пританцовывая, засеменил в сторону танцующих нимф. Всё тело Николая налилось приятной тяжестью, стало невыносимо жарко и хорошо. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки и жилетку. Барабанные ритмы теперь звучали не только вокруг, они бились в грудной клеткой, чужие радостные крики вдруг стали общими, жар от костров вдалеке Николай ощущал на собственной коже, будто сам в бешеном азарте перелетал через обжигающие языки. Николай поморщился и, порезав пятки об осоку, спустился к прохладным водам реки. Вода казалась невероятно вкусной и сладкой, хотя, может она и правда была сладкой на вкус… Умывшись и напившись вдоволь, он внимательно всмотрелся в водную гладь и судорожно ощупал шею. Защитного кожаного ошейника на ней не было. Николай не успел как следует испугаться, по водной глади прошла рябь и рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, вынырнула девушка. По воде заструились белые, почти седые волосы, прозрачные белесые глаза на вытянутом лице смотрели с недоумением. — Светлый... — Её голос звучал мелодично, словно песня. — Никогда не видела светлых… — А я никогда не видел русалок, — прохрипел Николай и немного устало улыбнулся. Рядом с ней из-под воды медленно выплывали её сестры, их становилось всё больше и больше. Они мирно покачивались на волнах с молчаливым интересом изучая юношу. Николай больше не хотел искушать судьбу и медленно попятился назад, возвращаясь к берегу. Лес шумел густыми кронами, поскрипывая от ветра, словно старый стул. Среди стволов деревьев мелькали разноцветные светлячки, в кустах шуршали странные мелкие существа, а в чаще, там, вдалеке, было что-то, что манило к себе, зазывало, уговаривало… Николай осторожно ступил под густые кроны, вслушиваясь в каждый шорох. Кто-то стонал в лесу, но не от боли, это были чистые, искренние стоны удовольствия, от которых стайки мурашки пробегали по всему телу. Две фигуры с молочно белой кожей, обнявшись, исступлённо целовались под деревом, её волосы спадали рыжими волнами до поясницы, его сильные руки сжимали её тело до синяков. Николай смущённо отвёл взгляд, но через несколько шагов он увидел ещё одну парочку, а затем ещё и ещё, их было трое, четверо, пятеро, одни женщины, женщины и мужчины, только мужчины… Они двигались медленно, быстро, плавно, отрывисто… Горящие глаза смотрели приглашая и предлагая… Их стоны, хрипы, всхлипы, влажные шлепки бёдер — всё гармонично сливалось с тихим шёпотом леса. Николай вышел по тропинке обратно к реке и оттуда к поляне с зажженными кострами. Яков Петрович сидел на сложенных досках, словно на троне, и, скучая, слушал байки Бомгарта. На нём остались лишь штаны и легкая рубашка, босые длинные ноги он расслабленно вытянул вперёд. — Николай Васильевич, — на дне тёмных глаз заплясали смешинки. — Ну как, уже успели в лесу потешиться? Николай медленно улыбнулся, прикусил губу и посмотрел на Гуро долгим взглядом из-под пушистых ресниц. Терять ему было уже решительно нечего. Яков Петрович перестал улыбаться, ему резко стало не до смеха. Бомгарт тактично уполз куда-то по направлению к реке. — Нет, Яков Петрович, — Николай покачал головой. — Отчего же? — Гуро напряжённо смотрел на юношу снизу вверх, будто готовился к броску. — Там вас не было, — улыбнулся Гоголь и приглашающе протянул руку. Целовался Яков Петрович так, будто брал то, что давно принадлежит ему. Властно, напористо, позволяя лишь благодарно принимать. Николай терял голову от такой подачи, поцелуй получался влажным, пошлым и оттого невыносимо горячим. Яков Петрович опустился спиной на прохладную почву, Николай оседлал его бёдра. — Твоя кожа ещё нежнее, чем во сне, — прохрипел тёмный, его руки забрались под рубашку и пощекотали мягкий живот и рёбра. — А ты жёстче, — честно выдохнул Гоголь. Мужчина улыбнулся, приподнялся на локтях и притянул юношу на себя, оставляя губами несколько влажных отметин на ключицах и груди: — Прости, лисёнок. — Ничего, мне нравится, — глаза Николая на секунду заволокло тьмой, всего на секунду. Яков Петрович тяжело выдохнул. Порой этот юнец пугал даже его. — Ты предлагаешь себя в Велесову ночь, — Гуро успокаивающе погладил большими пальцами тазовые косточки, сжимая в ладонях упругие ягодицы. — Ты знаешь, что это значит? — Мне плевать, — Гоголь опустился всем телом на чужую грудь и ласково, широко лизнул сильную шею. Яков Петрович зажмурился от приятной тяжести на груди. Он огладил ладонями острые лопатки и опять спустился вниз к аппетитно оттопыренным половинкам. — Ты будешь принадлежать мне, — прошептал тёмный в самое ухо и прикусил покрасневшую мочку. — Что-то вроде рабства? — Николай приподнял бровь и улыбнулся, целуя чужие губы. — Нет, — Гуро смотрел в льдистые зеленые глаза, как завороженный. — Но мы больше не сможем спать с другими до следующей ночи в следующем году… — Меня это вполне устраивает, — жарко выдохнул Гоголь и прошептал почти жалобно, одновременно двигая бёдрами по чужому возбужденному паху: — пожалуйста, возьми меня здесь и сейчас… Яков Петрович рыкнул и грубо прижал чужие бёдра ещё ближе к себе, заставляя юношу прогибаться и тереться о член сквозь тонкую ткань штанов в два раза быстрее и теснее. Он не целовался так безбашенно сладко до укусов и низких гортанных стонов уже лет двести. И около двух веков никто так не нежился в его руках, прикрывая глаза от удовольствия. Николай вздрагивал всем телом от каждого прикосновения горячих ладоней. Это приятно, когда о тебе заботятся, когда до тебя дотрагиваются вот так, нежно и осторожно, как будто ты не 22-летний студент филологического факультета и неудавшийся писатель, а какое-то древнее божество. — Раздевайся, — властно шепнул Гуро. И Николай нетерпеливо соскользнул на землю, избавляясь от последней детали одежды. Он, как во сне, бесстыдно, приглашающе раздвинул ноги, и опустил ладонь на собственный член, медленно лаская себя и прожигая взглядом мужчину. — Послушный, — похвалил Гуро, он с улыбкой обхватил пальцами тонкую лодыжку и оставил короткий поцелуй возле косточки. Николай задышал чаще, не отрывая от него взгляд. Яков Петрович дорожкой поцелуев поднялся вверх до внутренней стороны бедра. Он прошептал что-то неразборчивое и витиевато махнул рукой. Гоголь тут же охнул и откинул голову назад, больно стукнувшись затылком о землю. Низ живота обожгло сухим жаром, между ног стало влажно и… — Хватит, — хрипло выдохнул парень, он нагло закинул одну ногу на плечо мужчине и просяще сдвинул брови на переносице домиком: — Возьми меня… Он завёл руку за спину и сам медленно вошёл двумя пальцами во влажное тугое колечко мышц. Яков Петрович страдальчески стиснул зубы, этот парень мог довести его до грани одним своим видом… В своём почтенном возрасте, который давно перевалил за трёхзначную цифру, он впервые боялся кончить, не продержавшись и пары секунд. Гуро закрыл глаза, прижавшись лбом ко лбу Николая, и медленно добавил к его пальцам свои, болезненно выдохнув в чужие губы. Внутри парня было невозможно влажно и узко, бархатистые стенки жадно сжимали пальцы, требуя большего… — Пожалуйста, — Николай беспорядочно стонал, короткими ногтями свободной руки оставляя синяки на плече мужчины. — Пожалуйста, хватит! И Яков Петрович наконец сжалился. Он брал его всю ночь на душистых травах, под глубоким ночным куполом, полным ярких звёзд. Он любил его всю ночь, то грубо и глубоко, то плавно и нежно, стирая губы в почти яростных поцелуях, оставляя отметины по всему телу, присваивая, вдыхая запах чужой кожи полной грудью и вытягивая из гибкого тела под собой сладкие протяжные стоны до самого рассвета, до первых петухов…