Далеко за полночь

Гуро мечтал когда-нибудь уйти так, как заслуженный актёр покидает сцену: громко, под оглушающие аплодисменты, в блеске жарких софитов, с морем цветов и длинных благодарностей. Чтобы непременно кто-нибудь всплакнул, и этот финальный аккорд запомнился всем даже лучше, чем сама жизнь. Финал — вершина всего, итог, наделяющий каждый прожитый день смыслом. И Яков Петрович не жалел ни об одном из них. Ни о поджоге Москвы в 1546 году, а потом ещё раз 1812, ни о крепкой дружбе с Наполеоном, ни о том, как обеспечил благополучное возвращение Ленина в 17-м, ни даже о своей потрясающей идее стрелецкого бунта и московского бунта 1547 года. В Дневном дозоре революции и восстания вообще всячески поощряли: потрясающее сочетание осознанной жестокости и бесплодных надежд. Вторым таким гениальным массовым продуктом только спустя тысячу лет стала реклама, разжигающая праздный аппетит и вызывающая мелкое, но упорно грызущее, раздражение. Люди стали мельче — способы растления мягче. За сотни лет от революционного, бунтующего манифеста: «Умри, но сделай!» мрак медленно переполз в зону рекламного комфорта: «Управляй мечтой!..», но по-прежнему не снижая градус определённости своего посыла, ибо в Дневном дозоре свои цели и задачи всегда формулировали чётко. Гуро нехорошо усмехнулся, ему принадлежало множество подобных острых, бьющих точно в цель, простых, но действенных проектов: денежные пирамиды, дефолты, перестройки, программы ветхого жилья, выборы… И ему не было стыдно ни за один из них. Потому что человек «сам обманываться рад»*, а значит это целиком и полностью его вина. За всю свою неприлично долгую жизнь Гуро не посчастливилось жалеть только об одном, о том, чего так и не произошло. И одна только мысль лишь о возможности этого упущенного счастья приносила тупую боль… Обнимать тёплое, любимое тело длинными зимними ночами под одеялом, целовать белую кожу, слизывать улыбку с чужих губ, готовить по утрам завтрак на две тарелки; льдисто-зеленые глаза, которые улыбаются всегда смущённо, но с острой лисьей хитринкой в самой глубине, — всё это могло быть его. Только протяни руку и бери, люби, ласкай, балуй, оберегай. Яков Петрович Гуро хотел уйти громко, ни о чем не жалея, хлопнув дверью под тяжёлый медный горн двойного состава духового оркестра, но его уход был тихим и полным сожалений. * Закусочная «Белые ночи» неподалёку от метро «Чёрная речка» почти не пользовалась популярностью у петербуржцев и гостей города. В выходные и в обеденные часы здесь ещё можно было увидеть семь или восемь человек одновременно, но в оставшееся время за столиками одиноко пили чай или употребляли котлеты с гарниром два-три посетителя. Гоголь любил это место. Когда вдохновение накрывало внезапной горячей волной, он приходил из шумной коммуналки сюда, садился за дальний столик возле стены, открывал ноутбук и, быстро постукивая тонкими пальцами по тёплой клавиатуре, начинал писать. Но в этот раз вдохновение, лишь подразнив сознание, быстро отступило. Николай весь вечер медленно выуживал из головы одну простую мысль и размазывал её тонким слоем по тексту с горькими ощущениями собственной ненужности и бездарности, которые, к сожалению, не имели ничего общего с писательством. Без горечи радость становится безвкусной, — упрямо убеждал себя Николай. Страдания — лишь топливо для писателя; всё, что нас не убивает — делает нас сильнее, и прочее, прочее, прочее. Но от сухой мудрости прошлого легче совсем не становилось. — Эй, милейший! Так который час-то? Гоголь несколько раз глупо моргнул, поднял взгляд и удивлённо уставился на крепкую старушку в чёрной фетровой шляпе с широкими полями. Судя по её раздраженному лицу, стояла она здесь уже давно. От её суховатой сгорбленной фигуры будто веяло могильным холодом. Несмотря на разноцветную юбку и яркое темно-сиреневое пальто, она производила впечатление крайне мрачное. — Юноша! Который час, не подскажете? — Старушенция повысила голос с недовольного до крайне неприязненного. — Да, конечно, — Николай смущённо скосил глаза на экран ноутбука. — Девятый час доходит. — Поздно уже, — многозначительно протянула старушка, поправив шляпку. Она ловко вытащила из огромной цветастой сумки, неуловимо напоминающей расцветкой персидский ковёр, внушительный портсигар с царским вензелем. — Но вам-то, милейший, беспокоиться не о чем, для вас-то, чай, не поздно, — Николай не заметил зажигалки или спичек в сухоньких руках, она только поднесла ладонь к лицу козырьком, будто защищала невидимое пламя от невидимого ветра, и кончик сигареты тут же заалел. Курить в помещении запрещалось, и знак на стене недвусмысленно на это намекал. — За вас он долг уплатил, — она вдруг негромко и глухо рассмеялась, будто лопатой постучали по крышке гроба: — сам назначил и сам уплатил, — скрипучий голос стал почти нежным: — так что, яхонтовый мой, жить вам теперь ещё ох, как долго. Тонкая струйка сизого дыма запуталась в седых волосах, она сверкнула напоследок неправдоподобно белозубой улыбкой и уверенно засеменила шаркающей походкой к выходу, плотно прижимая пёструю сумку к груди. Николай в немом изумлении несколько раз открыл и закрыл рот, к некоторым странностям в своей жизни он уже начинал медленно привыкать. К тому же, горечь и обида до сих пор действовали на него, как лидокаин, лишая восприимчивости к странной действительности. * — Отсиделись бы на краю света в деревушке, на природе, где-нибудь в Малороссии… — Яким уговаривал без особого энтузиазма. Так уговаривают человека, когда решение уже принято окончательно, и все присутствующие об этом знают. — Подождали бы пока все утихнет, набрались сил… — Боюсь, вдалеке от цивилизованного мира у меня случится интеллектуальный запор, — хмыкнул мужчина. Его холёные пальцы зачерпнули горстку хрустящих гренок, и он, запрокинув голову, быстро отправил их в рот. — Проблемы нужно встречать лицом к лицу, мой друг, а не прятаться по захолустьям. — Гуро поднял с дубовой стойки стопку и осушил её одним глотком, делая бармену знак повторить. — И что же, — старик вдруг замялся, в смятении дёрнув себя за роскошные бакенбарды: — вам совсем не страшно?.. — А я и так прожил больше, чем рассчитывал, — темно-карие глаза озорно блеснули в полумраке. — И чем разумней, тем трусливей тварь…** — Шекспировская цитата потонула в новой стопке с беленькой. Яким только удручённо покачал головой: — И какой в этом смысл. — Жизнь бессмысленна, — философски пожал плечами Гуро. — Эта бессмысленность делает нас свободными: не существует судеб, не существует великого замысла для каждого из нас. Мы сироты вселенной, — Яков Петрович положил руку на сутулое плечо Якима, — до нас нет никому дела, потому мы и делаем, что хотим. — Все-то у вас просто, — проворчал Яким, возле него стоял полный стакан темного пива, к которому он так и не притронулся, что было для него не свойственно. — А как же правила, Великий договор? Гуро только иронично приподнял бровь, красноречиво оставляя этот вопрос без ответа. Бывший ямщик удручённо приложил ладонь к уже проступающей на макушке лысине, настроение у него в этот день было паршивее некуда. — Ну зачем вы так, — в сотый раз за последние два дня прохрипел он. — Почему он? Ну чего в нём особенного? В конце концов, разве он этого стоит?! — Яким в сердцах ударил себя по бёдрам и оттянул от шеи пальцами ворот сюртука, будто ему в секунду стало невыносимо душно. Яков Петрович светло улыбнулся, ироничные морщинки на его красивом лице разгладились: — Он ласковый, — как-то неуверенно, совсем на себя не похоже протянул он, — живой… Гуро быстро одернул сам себя и коротко кашлянул: — Хочу, чтобы он таким и остался. * Николай смутно ощущал, как чей-то взгляд, словно острое сверло, ввинчивается в темечко. Он впервые почувствовал его ещё в закусочной, сразу после того, как странная старушка звякнула дверным колокольчиком, скрываясь из виду. На улице это липкое ощущение только усилилось. Гоголь недовольно посмотрел по сторонам: вокруг не было никого подозрительного. Он на всякий случай заглянул через сумрак: пара неинициированных иных и один вампир, на вид приличный бизнесмен с черным портфелем. В метро чужой тяжёлый взгляд на какое-то время исчез с затылка, но Гоголь не успел вздохнуть с облегчением, через пять станций у него снова неприятно засосало под ложечкой. Интуиция кричала и била тревогу, за ним явно кто-то следил крайне пристально и неосторожно. Николай бездумно выпрыгнул из вагона на «Сенной площади», быстро стараясь смешаться с толпой. Толпа утянула его в сторону лестниц и эскалаторов перехода на станцию «Садовая». Добравшись до платформы, Гоголь прыгнул в первый прибывший поезд, но от ощущения слежки так и не избавился. — Аккуратнее, малой, — без сожаления пробасил высокий детина с бритой головой, толкнув юношу плечом. Николай проводил его хмурым взглядом, с трудом подавив желание навести сглаз. Всё-таки за последние два месяца в ГорСвете его научили некоторым полезным вещам. Вагон вздрогнул, тронувшись с места. Николай встал ближе к дверям и неожиданно в чёрном отражении, рядом с надписью «Не прислоняться», на долю секунды поймал чужой пристальный взгляд. Молодой парень со странными пышными усами и в странной высокой шляпе тут же нервно отвёл глаза. Гоголь посмотрел на него через сумрак, — светлый. От этого стало немного легче. «Станция метро Адмиралтейская. Следующая станция Спортивная…» — Огласил приятный мужской голос. Николай уверенно шагнул вперёд. Толпа утянула его под полукруглый свод, подпираемый зелёными колоннами. Слева Пётр Первый сурово и холодно взирал угловатыми мозаичными глазами на своих бывших подданных с огромного панно на стене. — Что тебе нужно? — Николай резко развернулся и пригвоздил неудавшегося преследователя гневным взглядом. Парень растерялся и, судорожно обхватив себя за локти, тут же принял, как ему казалось, самую непринуждённую позу. — Н-ничего… — Просипел он. С причудливыми усами и несуразной шляпой он выглядел совсем безобидно, но Гоголь чувствовал его силу через сумрак, ту самую, которая заставляла его зябко ёжиться. Светлую силу, отстранённо уточнил Николай, но решил не заострять на этом внимание. — Тогда зачем следишь за мной, с «Чёрной речки» по пятам идёшь? — Николай как будто отчитывал ребёнка. Молодой парень потупил взгляд и в ответ пробубнил почти обиженно: — Не надо мне от вас ничего… Я тут не при чём совсем… Это вы с Александром Христофоровичем разговаривайте, и вообще… — Тебя Бинх послал? — Гоголь удивлённо приподнял бровь и сдунул с лица непослушную прядь. В тёплом зимнем пальто и шерстяном шарфе в метро становилось жарко. — Да, — всё также обиженно буркнул преследователь. Жесткие соломенные волосы торчали из-под его шляпы в разные стороны. — Он тут неподалёку, сами его обо всём спрашивайте. Я ничего не знаю и ничего не скажу. — Он под конец совсем насупился и плотнее скрестил руки на груди. Бинх действительно оказался неподалёку. Ступая с эскалатора на твёрдую почву, Николай сразу увидел две знакомые фигуры возле постоянно хлопающих дверей выхода из метро. Александр Христофорович объяснял что-то с агрессивной страстью, активно размахивая руками. Вакула пытался его успокоить, но невысокий мужчина всё время со злостью скидывал его широкую ладонь со своего плеча. Третье действующее лицо было Гоголю неизвестным, хотя и казалось смутно знакомым. Смуглый молодой парень с чертами лица, полными восточной красоты, и кудрявыми исиня-чёрными волосами хитро стрелял глазами во все стороны. Его подвижное лицо смеялось каждой черточкой, хотя пухлые губы были сдержанно поджаты. Александр Христофорович с жаром обрушивал на него своё негодование, но незнакомец в одном ярко-алом пиджаке и шёлковой чёрной рубашке с расстегнутыми на груди пуговицами, оставался безразлично глух. Николай зябко поежился, рассматривая его не по погоде легко одетую фигуру. — Тесак, — взбешённый Бинх обошёлся без приветствий. — Это что? — Мужчина бесцеремонно ткнул пальцем в грудь Гоголя, будто он был частью архитектурного ансамбля станции метро «Адмиралтейская». — Ты совсем идиот, ты не знаешь значение слова «незаметно»? Неудавшийся преследователь виновато ссутулил плечи. Николай задохнулся от негодования, он хотел сказать что-то о своих правах на личную жизнь, но Александр Христофорович, прибывая в бесконтрольной стадии ярости, не дал ему вставить и слова: — Нет, ты можешь себе представить, — Бинх повернулся к напарнику, задирая голову вверх. Его плечи мелко подрагивали от бешенства: — Один использует свою работу для дебильных шуток… Черноволосый парень широко улыбнулся и подмигнул Николаю, давая понять, что речь идёт о нём. — Другого просишь тихо, незаметно, ненавязчиво последить за одним человеком… — Бинх вскинул руки вверх и, как рыба, выброшенная на берег, открыл и закрыл рот в немом изумлении: — Он его сюда притащил! Спятить можно! — Прекрати, — властно протянул Медведь. — С ними уже ничего не сделаешь. — Если вы меня сейчас же не отпустите, то я гарантирую, что моя следующая пуля будет специально для вас, — нагло улыбнулся смуглый парень. Бинх побледнел до сероватого оттенка, и вовсе не от страха. Гоголь всем естеством чувствовал, как от него исходят пружинистые волны гнева, потому не рисковал сейчас встревать в разговор. Несмотря на то, что узнать, зачем Бинху понадобилось за ним следить и почему он в таком бешенстве, хотелось очень и очень сильно… — А ты больше вообще стрелять не будешь, — Александр Христофорович теперь говорил тихо, — ты даже представить не можешь, чей план сорвал. — С Дневным дозором я разобрался, — парень гордо вскинул подбородок. — Охотно верю, — Бинх натянуто улыбнулся: — Наверно, именно поэтому тёмные уже неделю тебя по всему городу ищут? Испанец прикусил губу и замолчал, его глаза обиженно блеснули. — Видишь ли, Ночной дозор от твоей выходки тоже не в восторге, — Бинх бросил короткий взгляд на Гоголя и, грубо схватив смуглого за рукав цветастого пиджака, отвёл в сторону, понижая голос. — Но я действовал в ваших интересах! Я предотвратил убийство Великого… — возмутился парень. — Заткнись, — грубо прервал его Бинх. Они о чём-то звонко шептались между банкоматом и кассой, за стеклянным окошком которой томно скрещивала кариес с шоколадным батончиком «Бабаевский» повелительница жетонов и пластиковых проездных карт. Николай поежился от очередного порыва ветра и отошёл в сторону от всё время хлопающих дверей. Тесак, убедившись, что Бинх сейчас крайне занят, тихонько прошмыгнул в сторону выхода и скрылся из глаз. — Что здесь происходит? — Николай раздосадовано шмыгнул носом и посмотрел на высокого широкоплечего мужчину в зимнем тулупе. Вакула тепло улыбнулся и тяжело вздохнул, увлечённо рассматривая носки своих стоптанных сапогов. — Жалко мне тебя, Николай, — пробасил он. — Несправедливо это всё… — Что - всё? — Осторожно уточнил Гоголь, он с силой сжал в пальцах ремень от сумки с ноутбуком на плече. Вакула снова тяжело и как-то по-старчески вздохнул: — Лучше горькая правда, чем сладкая ложь, — глубокомысленно изрёк мужчина. — Всадник явился к нам по твою душу. — Как по мою? — Пальцы Гоголя сами отпустили ремень, он с тихим шелестом скользнул по одеревеневшей ладони вниз. — Но ты не пужайся так! — Вакула попытался придать голосу весёлость, но получилось натужено и неправдоподобно. — Мы узнали, кто за этим стоит, так что теперь заставим его отозвать нечисть обратно. Николай воровато огляделся, как будто ждал, что страшное существо на чёрном коне прямо сейчас, при свете дня въедет в метро. — Отозвать? — Переспросил Николай. — И как это работает? — Это плохая магия, темная, — Вакула мучительно нахмурился. Через сумрак Гоголь видел, как от его полумедвежьей фигуры вверх поднимается белый столб света. — Она заключает сделку между колдуном и всадником. Исполнив свою часть сделки, всадник возьмёт плату и покинет этот мир. Но если колдун, по каким-то причинам, медлит с закрытием сделки, то любая нечисть начинает требовать неустойку — человеческих жертв. — Но зачем медлить? — Гоголь не узнал своего хриплого голоса. — Кому-то настолько приятно общество этого… Всадника, что он готов платить человеческие жертвы, лишь бы его не отпускать?! — Вряд ли приятно, подобная связь, скорее, приносит невыносимую боль, — уклончиво поправил Медведь. — Тогда зачем? — Николай не слышал и не видел ничего вокруг. Вся его жизнь в этот момент сжалась до одного просто непонимания: — Почему я всё ещё жив? Вакула задумчиво пожевал нижнюю губу и бросил осторожный взгляд на напарника. Со стороны казалось, будто невысокий мужчина что-то основательно втолковывает своему нерадивому сыну или племяннику; сын-племянник в ответ шипит, как клубок растревоженных змей, отказываясь внимать родителю. Николай не сразу заметил, как осторожно Александр Христофорович сжимал правую руку в кулак, и как одновременно с этим смуглый парень начинал тянуть длинную шею вверх, жадно хватая ртом воздух… — Мы нашли колдуна, — вдруг, будто между прочим, бросил широкоплечий мужчина в тулупе и снова перевёл взгляд на нахохлившегося испуганным воробьем студента. Чёрные отросшие волосы в беспорядке торчали из-под высокого шарфа, скрывая его бледное лицо. Николай приподнял брови в очевидном немом вопросе. — Вы с ним даже немного знакомы, — Вакула выговаривал каждое слово так, будто ступал по тонкому льду. — Яков Петрович Гуро… Николай быстро отвернулся, пряча взгляд. Сердце забилось в груди, как бешеное, на бледных щеках расцвёл лихорадочный румянец, холодные руки в мгновение стали мокрыми от волнения. — Да не бойся, всё образуется, — Вакула с самого начала не испытывал к новоиспеченному Великому особой приязни, но всё же не был лишён человеческого сострадания. Он вдруг понизил голос и подошёл к юноше почти вплотную, возвышаясь горой над его тонкой фигурой в чёрном пальто: — Тесак рассказал, что она приходила к тебе сегодня? — Кто - она? — Николай начинал уставать от постоянного непонимания. Вакула осуждающе покачал головой, будто говорил о чем-то очевидном, но всё же пояснил:  — Старушка, крепкая такая, немного жутковатая, дымит, как паровоз… — А, эта… — Николай вздрогнул, вспомнив недавнюю встречу. — Да, сказала, что я ещё долго буду жить. — Значит так оно и будет, — мужчина ободряюще сжал худое плечо: — Уж ей*** ли не знать… Николай нахмурился, припоминая, что старушка сказала что-то ещё. Что-то очень странное и очень важное… Но в этот момент переговоры Бинха с юным испанцем достигли своих результатов: парень вдруг заголосил во всё горло, как сумасшедший, пытаясь упорно достать руками до глаз поразительно спокойного Александра Христофоровича и выцарапать их из глазниц: — С двух! — Кричал парень, от злости в его голосе слышался более явный акцент: — Я стрелял с двух рук! Всё! Теперь доволен?! — Вполне, — процедил Бинх, отступая на несколько шагов назад от разъярённого испанца. Люди вокруг по-прежнему куда-то шли непрерывным потоком и в спешке проходили мимо, словно не замечая истошных криков. — Моя семья научит тебя уважению! — Смуглый палец обвинительно взмыл вверх. — Жду с нетерпением, — холодно отрезал Бинх. Молодой испанец, тяжело дыша и сверкая разгневанными блестящими глазами, картинно, будто реплику из фильма Тарантино, бросил: «Клан Аморе не забывает обид!» и растворился в воздухе.