Маленькое счастье

      Карелин болел уже неделю, затянуто, нудно и неприятно. Пол около кровати со стороны подушки заполняли бесчисленные баночки-бутылочки-коробочки с лекарствами, заботливо принесенные Чудиновским. Он, как истинный генерал, заботился о своих солдатах. Но вот как генерал ли? Денис каждый вечер исправно ехал домой, но вот дом теперь был вовсе не его, хотя это нисколько не смущало ни его самого, ни обитателя квартиры.       Слава заебался сидеть дома в обнимку с Кохой и сигаретами — алкоголь был учтиво вывезен Чейни из квартиры лидера Антихайпа на следующий день после звонка осипшего Славы, просившего заглянуть на огонек. «Не будет температуры и больного горла — будет бухло», — строгий тон, как будто Денис — лечащий врач Карелина, которого тому прислали из поликлиники, к которой он был прикреплен.       Денис и был его врачом со своими личными методами лечения — крепкими объятиями и нежными прикосновениями. Врачом, который кидал в него еще одно одеяло, чтобы тот укутался. Врачом, который приходил к нему домой, несмотря на количество работы, чтобы просто быть рядом и изредка кидать на него озабоченные взгляды.       Слава услышал звон ключей в двери, а затем шебуршание в коридоре. Он встал и босиком прошлепал на звук, зябко втянув длинную шею в накинутый на плечи плед.        — Привет. Прости, задержался, — голос у него был уставшим и вымотанным. Синяки под глазами стали чуть ярче, глаза чуть тусклее, — Как себя чувствуешь?       Слава неопределенно пожал плечами — ему было ни хорошо, ни плохо. Он устал болеть и сидеть дома, устал видеть друзей, только когда они могли заскочить на минут сорок и умчаться обратно туда, где кипели события и жизнь.       В небольшой, по-холостяцки скупой на предметы декора и мебели квартире на четвертом этаже желтой пятиэтажки в одном из бесчисленных Петербургских дворов жизнь была поставлена на паузу. Чем больше Слава смотрел в окно на идентичные старые дома с их облезшей краской и ржавыми трубами, на серое весеннее небо, напоминавшее палитру художника, что добивался идеального оттенка серости, тем больше он погружался в какие-то туманные, промозглые размышления, которые с каждой новой мыслью становились все темнее, и темнее, и темнее. Лишь звон ключей и низкий голос, разносившиеся из прихожей каждый вечер, зажигали в странных коридорах, в которых блуждал Славик, малюсенький огонек, манящий к себе. И он шел на этот свет, шел на Денискин голос, чувствуя тепло от увеличивающегося пятна света, точно зная, что Денис — его вечный маяк, который всегда будет гореть и никогда-никогда не погаснет.       Они молча прошли на кухню, где Слава тут же плюхнулся на диван, предварительно щелкнув по кнопке электрического чайника — его знобило. Очередной обеспокоенный взгляд Дениса, но вслух он ничего не произнес. Чудиновский открыл один из кухонных шкафов, выудил оттуда тарелку и поставил на стол, почти в его центр. Вытащил из кармана три пакетика мармеладок Haribo — специально взял именно смурфиков: Славик любил их особенной, антихайповской любовью.       Карелин молча, словно завороженный наблюдает за нехитрыми движениями Чейни — тот зубами отрывает верхнюю часть упаковки и высыпает синих существ на тарелку. А пальцы-то у него длинные и ровные-ровные, движения четкие, и Славе кажется, что он может вечно смотреть, как эти пальцы раскрывают шуршащий пакетик пошире, чтобы было удобнее высыпать конфеты, как они ловко достают отдельные конфетки, прилипшие к упаковке, как они прямо в рот генерала отправляют пару мармеладок. А губы-то у него тонкие, почти всегда сухие, но не сейчас — облизывает. Славик думает о том, каково будет попробовать на вкус мармеладные губы генерала. А черты лица-то у него чёткие, и сейчас, когда работают жевалки, скулы выглядят особенно прочерченно, как будто их рисовал прилежный студент-архитектор на экзамене по начертательной геометрии.       Чейни подвинул тарелку ближе к Славе и изогнул бровь в немом вопросе.       — Спасибо, мой генерал, — картинно кивнул головой.       — Ты только таблетки потом выпить не забудь, — Денис вышел из кухни, мельком притронувшись к Славиному лбу, отмечая про себя, что он теплый.       Слава отправил в рот пару мармеладок и ему вмиг стало стыдно. Стыдно за то, что Денис сейчас, когда у него завал в делах, все равно приезжает к нему, в другой конец города, чтобы быть рядом. Чтобы, твою мать, просто мармелад ему привезти. И Славику грустно от того, что он такого не делал никогда. Его гложет вина и желание извиниться, отблагодарить такого чудесного и доброго Чудиновского, чудом свалившегося на его голову. Хотя тут еще вопрос, кто на чью голову упал.       Денис вернулся на кухню с ноутбуком в руках и в Кохином сопровождении. Она любила его почти как Славку, хотя их путь к взаимной симпатии был долгим, тернистым и начался с исцарапанных Денискиных рук, громкого мата и Славиного смеха. Но они преодолели этот период, теперь Коха при любой возможности ластится к Денчику, сидит на его коленях, тихонько урча.       — Де-енчик, ты помнишь, что Соня Мармеладова отсосет за мармеладку? — У Славы свои методы извинения. Он тянется в сторону Дениса, который сел на другом конце дивана и открыл ноутбук. Получается почти пластично, почти по-кошачьи.       —‎ Потом отсосешь, Слав, не мешай, — даже не взглянул в ответ. Прозвучало слишком грубо и так, как будто он ему напрямую сказал «отъебись». И Денис уже и сам пожалел об этом, но добавлять ничего не стал. Он устал. Он чертовски устал. Много работы, организация кроссовера с Версусом, а тут еще и больной Слава. В его подконтрольной вселенной дел, которые должен решить генерал-всея-рурепа всегда много и еще чуть-чуть. Вот только не ездить в час-пик на метро на эту осточертелую Василеостровскую он не мог. Ему нужно было все и всегда держать под контролем, в том числе Славку с его здоровьем и любовью к алкоголю. Но стоит быть честным, дело не столь в заболевшем коммунисте — Денису просто физически необходимо быть рядом с ним.       Карелин недовольно поморщился, посмотрел, как спрыгнувшая кошка вальяжно прошла до стены и запрыгнула на пластиковый подоконник. Такая маленькая, на самом деле. Карелин расплылся в мягкой улыбке, так свойственной ему в некоторые моменты, было в этой улыбке что-то туманное. Он перевел взгляд светлых, почти прозрачных глаз чуть выше, на стекло.       В комнату сквозь открытое окно залетал прохладный воздух, пахнущий едва уловимой свежестью весны и надеждой. Надеждой, что все может быть хорошо в этой жизни, что можно найти любовь, получить, что хочется и просто быть счастливым. Надеждой, что в этой небольшой квартире на Ваське, двое молодых людей не потеряют свою незримую связь, понимание без слов, не потеряют друг друга.       Денис упорно пытался сосредоточиться на тех словах, что пишет Диме, ведь это было важно, они должны были о чем-то договориться. Вот только взгляд то и дело метался на коммуниста, который развалился совсем рядом — измени его положение градусов на десять и он окажется на Денисе. Слава смотрел куда-то в окно и просто продолжал поглощать мармеладки, одну за другой. В его голове был запущен бесконечный цикл, как будто программист допустил ошибку, по невнимательности не поставив условия его завершения. Вот только рядом с ним сидит такой близкий и родной гуманитарий, который ни черта не смыслит в программировании. Плевать он хотел на условия и на циклы. Сейчас пофиксит все, как умеет.       — Слав, — и внутри что-то болезненно-трепетно сжалось. То ли от тона, которым это было сказано, то ли от бесконечно доверительного взгляда сверху вниз. И рука Дена, оказавшаяся на Славиной шее такая сильная и тёплая — низ живота свело от внезапной нежности. Славик думал, что был бы он бабой, вечно бы говорил Денису глупую романтическую чушь. Но он молчал.       Чейни решил, что нахуй Берсерка и организацию, сейчас это волнует его на самую малость больше, чем проблемы экономики Беларуси. Единственное, что важно, находится в нескольких сантиметрах и смотрит предельно ясным взглядом, кажется, в самую глубину души. Эти голубые глаза затягивают, как трясина, как будто в них бездна. Но разве в бездну смотреть безопасно? Нет, но у Дениса все равно нет пути назад — он уже утонул в ней. Очень давно, и совершенно об этом не жалеет.       Денис наклоняется и целует Славу впервые за неделю — в своих попытках выразить благодарность за заботу Слава не позволял его целовать. «Заразишься, кто будет управлять северным войском? Хватит и болеющего солнышка Антихайпа» — улыбаясь, говорил Карелин, уворачиваясь от требовательных губ Дена. Зато теперь он осознал, как скучал по ним, как ему не хватало этих нежных по началу, но потом требовательных генеральских поцелуев. Руки его оказываются на груди Чейни, он чувствует его ритм сердца. В душе разливается мягкое тепло, в голову лезут романтические глупости, о которых он никогда не скажет.       Слава Карелин на самом деле романтик, но знает об этом только Ден Чейни. Слава не придает этому значения, для него это обычные действия, но Денис видит в этом неуловимую, а от этого еще более щемящую романтику — это сигаретный дым, выдыхаемый в противоположную от него сторону, это слова о том, что он не подведёт площадку каждый раз, когда заходит речь о кроссовере с Версусом, это чётное количество бутылок пива, покупаемое к просмотру очередной фантастики, это иногда готовый к его приходу вкусный ужин, а ещё это ворчание по поводу того, что кто-то слишком много работает.       И Денис думает, что этого достаточно для его маленького внутреннего счастья, которое на самом не такое уж и маленькое — оно заполнило его целиком, от макушки коротко стрижкой головы до кончиков пальцев на ногах, которые вечно собирают все углы в маленькой квартирке на четвертом этаже старого питерского дома. Денис, изголодавшийся по такому контакту с Карелиным, зацеловывает сахарные губы, хочет прижать еще ближе к себе, хотя ближе-то и некуда, и думает о том, что завтра купит Славику еще мармелада, а еще какие-нибудь антибиотики.       Слава тает под тёплым Деном, подставляется под любые прикосновения и думает, что в следующий раз он придумает еще один вариант, как приспособить мармеладки для выражения благодарности Чейни.