... не войной...

В холле пахло так, словно под лестницей был спрятан огромный букет садовых цветов, рама портрета Вальбурги неожиданно оказалась пуста, и только головы мертвых эльфов пугающе скалились со стены. Где-то в глубине дома послышался приглушенный визг и скрежет. Мигом позабыв все, о чем размышлял, Гарри взлетел на третий этаж к комнате Снейпа. Секунду помедлил, но все же решился постучать. — Входите, Поттер, — раздался ровный холодный голос. Он с трудом удержался, чтобы не кинуться прочь и не найти какой-нибудь отель, где вечером сможет перевернуть волшебный пергамент, чтобы хоть немного продлить сказку, которая, похоже, вовсе не нужна была Снейпу в реальности. Дверь беззвучно поддалась, едва он коснулся ручки. Снейп сидел за бюро и что-то быстро писал на узком длинном листке — худая спина под старой черной мантией и прядь волос, сползающая из-за уха на плечо. — Добрый день, Поттер, — четко сказал он, не поднимая головы. — Как прошли ваши каникулы? Гарри замер у порога. Конечно, он не рассчитывал, что Снейп кинется ему на шею и покроет лицо поцелуями, но втайне надеялся хотя бы на тень улыбки. — Спасибо, что поинтересовались. Все было прекрасно, — сквозь зубы пробормотал он. Снейп, казалось, полностью погрузился в свое занятие, не замечая его присутствия, острый локоть скользил по краю стола, в звенящей тишине бумага скрипела, как железо под пилой. — Уже прокляли себя за несдержанность? — вдруг спросил он. — С чего бы это? — Гарри все еще не мог убрать пальцы с дверной ручки, так и не решив, следует ли ему выйти из комнаты или остаться. Очевидно, Снейп был очень недоволен всем происходившим в последние недели, но Гарри вовсе не собирался оправдываться. В конце концов, фантазии на пергаменте принадлежали не ему одному. — Я делал то, что хотел. И ни за что не поверю, что вы не хотели того же самого. — Так вы, стало быть, разрешения ждете? — Снейп отшвырнул ручку так, что металлический корпус гулко стукнул о дерево. — Извольте, разрешаю вам подойти на два шага. Гарри сделал три. Снейп выпрямился в кресле, но вновь не обернулся. — Вы думали обо мне, не меньше, чем я о вас, — с упреком воскликнул Гарри, будто это могло чем-то помочь. — Или настоящий я не так интересен, как придуманный? Настоящий не нужен, да? — Еще шаг, Поттер. Ровно один, и можете дальше нести все, что взбредет вам в голову. — Опять проверяете свои реакции на мое присутствие? Если, как в прошлый раз, после этого мне придется коснуться вас, я не возражаю. Снейп тихо фыркнул и напомнил: — Один шаг. И как же часто вы думали обо мне? Гарри решил принять неясные правила игры. Даже если сейчас они наговорят друг другу бог знает каких глупостей — их общее дело важнее всех обид. Но пусть знает, знает. Пусть ему будет не легче, чем самому Гарри, может, и хуже, если... Гарри ухмыльнулся своим мыслям и потянул вверх футболку. До бюро оставалось четыре шага: кроссовки, носки, джинсы и трусы. — Каждый вечер, как вы просили. И каждое утро, но уже без вашего приказа. И целыми днями, если вам интересно. — Это от ограниченности круга общения, — судя по тону, на лице Снейпа блуждала язвительная ухмылочка. — Что ж, вы так и не осмелились завести знакомство с подходящей вам магглой или преступить черту с мисс Грейнджер? — Может, вы бы поступили именно так, — вспылил Гарри, отшвыривая в сторону кроссовки, — но как можно с кем-то... кхм... когда думаешь только об одном человеке? Снейп промолчал, и Гарри сделал следующий шаг, попутно избавившись от носков. Невозможно, чтобы тот не слышал его возню, но спина оставалась такой же прямой, а тон безразличным: — Понравилось вам то, о чем... о ком вы думали? Шаг вперед, Поттер. И не смейте снимать трусы — от вашего возбуждения уже вибрирует воздух. Очевидно, мой незатейливый подарок оказался излишне откровенным. — Так это был просто?.. Вы опять лжете! Вы стали показывать мне свои мысли раньше, чем случился мой день рождения! — Сначала они были крайне целомудренны, не так ли? — Да как же! Вы целовали меня, и нам обоим это нравилось! Меня никто раньше... Никогда... Только вы. — Остановитесь, Поттер! — резкий гортанный окрик заставил его замереть на месте против собственной воли. — Повернитесь спиной. Он замер и сжался, не зная, чего ожидать — удара, насмешки, поцелуя... До слуха донесся скрип деревянных ножек по полу, на плечо легла неожиданно теплая рука, и мантия коснулась обнаженной кожи. Под ложечкой сладко ныло от предвкушения, где-то между лопаток вспыхнул обжигающий огонек и побежал вниз до самых пяток, оплетая каждый нерв в напряженном теле. — Я ждал тебя, Гарри,— прошептал в макушку низкий знакомый голос — тот, что всегда жил отдельно от Снейпа, но сейчас стал единым целым, смешавшись с горячим дыханием, легкими поглаживаниями и неожиданным жаром за спиной. Гарри вздрогнул, как если бы вместо прохладной ткани Снейп был закутан в огненный плащ. Ладонь плавила кожу, выдохи клеймили, выжигали на нем собственную метку, а в глазах темнело до обморока, и до сладкого трепета в паху тянуло вверх, словно он собирался взлететь. Руки скользнули по его плечам, нашли ладони и накрыли их. Он подчинился безропотно, повинуясь легкому давлению, коснулся шеи, повел вверх до щеки, раскрыл губы, понимая намек, осторожно и нежно облизал два пальца — свой и Снейпа. Прерывистое дыхание за спиной стало чаще, влажные подушечки скользнули к соску и заиграли с ним, обводя и пощипывая, как это всегда нравилось Гарри. Хотел качнуться назад, чтобы прижаться теснее — лопатками, бедрами, всем телом прильнуть к Снейпу, но тот поспешно отодвинулся и положил свободную руку ему на поясницу. — Не нужно, Гарри, — прошептал он в самое ухо. — Делай только то, что я... Голос захлебнулся вздохом, и губы прихватили мочку его уха. Стон разочарования вырвался у Гарри сам по себе, но пальцы уже гладили ямочки над резинкой трусов, и он желал только одного — слиться с ними, продлить наслаждение, подставить каждый позвонок и изгиб, жадно вбирая нежные легкие касания. — Это больше, много больше, чем я мог себе представить, — хрипло шептал ему Снейп. — Не останавливайся. И Гарри продолжал извиваться под ладонями, ласкающими грудь и спину, перекатывая на кончике языка гортанные стоны, что рвались с его губ, когда Снейп по-особенному проводил вдоль бедра или глубоко и шумно втягивал носом его запах. — Ты любого сведешь с ума, — раз за разом опаляло его ухо дыхание, и голос — низкий, с хрипотцой — доносился до сознания словно в полусне, — а я всего лишь живой человек. Первое же прикосновение к члену собственной руки, направляемой другой ладонью, отозвалось в теле Гарри крупной дрожью и ни с чем не сравнимой жаждой. Вместе они высвободили налитый кровью член из-под резинки, и рука Снейпа сзади скользнула по обнаженным ягодицам, помогая белью упасть на пол. Мир кончился, сжался вокруг них, растворился в легких стонах и ритмичных движениях, рассыпался миллионом обжигающих серебряных игл. Гарри тысячу раз дрочил вот так: сплюнув на руку, размазывая слюну по головке, но раньше... раньше ему никто не помогал, переплетая пальцы, легко поддерживая сзади за ягодицы и чуть сжимая, когда он подавался бедрами вперед. — Я... не могу стоять, — взмолился Гарри, когда понял, что дрожащие колени вот-вот сдадутся, и он сполз на пол, в один момент ощутив себя прижатым к скользкой ткани мантии. Снейп крепко держал его поперек груди, и очередной требовательный стон слетел с губ Гарри, когда тот убрал свою ладонь с его члена. — Расставь колени, упрись пятками в пол, — едва слышно выдыхал Снейп. — Шире, еще шире. Гарри безмолвно последовал приказу, открываясь, в угаре возбуждения доверяясь так, как никогда никому — без стыда и вопросов, без тени сомнения. Сзади послышалось шуршание, словно Снейп устраивался поудобней за спиной, и вдруг голени Гарри попали в тесный захват, накрепко притиснутые ногами в черных брюках. Сейчас он мог только просяще вскидывать бедра и уложить голову на плечо Снейпа. Рука вернулась на его пах — влажная, слегка прохладная и скользкая от какой-то искусственной смазки — словно удар молнии, разряд, пробежавший от пальцев по стволу, заставивший тело вздрогнуть, а сердце сжаться в судорожном спазме. Гарри задыхался от возбуждения в кольце рук и ног — твердый, упирающийся прямо в поясницу член под одеждой, грубоватые движения ладони Снейпа, почти неподвижная поза — все это было намного больше и чувственней, чем он мог когда-либо вообразить. Пальцы Снейпа вновь гладили его сосок, и, улучив момент, когда захват слегка ослаб, Гарри сделал то, о чем выматывающе и сладко мечтал в последние дни каникул — сильно надавил затылком на плечо, вывернулся из объятий и перекатился, наконец-то оказавшись лицом к лицу, глаза в глаза, не на пергаменте — на самом деле. И Снейп не отстранился, не возразил, а только прикрыл веки, пряча за ресницами помутневший жадный взгляд. Гарри потянулся к тонким искусанным губам и прошептал прямо в них: — Я хочу тебя видеть, пожалуйста. Хочу знать, что ты... не потому что так надо, а потому что... Ты же хочешь не меньше, чем я! — и принялся покрывать мокрыми поцелуями его лицо, вздернутый подбородок и выступающий узелок переломанного хряща на носу. Снейп промолчал, но и не стал сопротивляться. Только слегка дернулся, словно доски пола вдруг обросли шипами, выдохнул приоткрытыми губами, на миг зажмурился, как перед прыжком с обрыва, и позволил ему утонуть в тяжелом серебре своих глаз. А еще изо всех сил сжал запястье Гарри, не давая тому дотянуться до пуговиц на вороте. Гарри извивался на скользкой, влажной от пота двух тел мантии, пытаясь потереться о внушительную выпуклость между ног Снейпа, и каждый раз, когда ему это удавалось, с губ того слетал легкий прерывистый вздох. Одна из круглых, мелких, обтянутых тканью пуговиц ткнулась в головку члена, и это острое, прошившее до самой макушки ощущение напрочь смяло все оставшиеся барьеры. Гарри не видел — не желал чувствовать, знать, что в мире существует кто-то кроме того, кого он так страстно хотел здесь и сейчас. Он рванул тонкую ткань в районе паха — зло, яростно, с мясом выдирая три пуговицы, сомкнул зубы на шее Снейпа, прямо между челюстью и тугим воротником, заставляя того шевельнуться, гортанно застонать и податься навстречу, и втиснулся влажным от смазки членом меж его сомкнутых бедер. Шов брюк немилосердно прошелся по всей длине, причиняя легкую боль, но Гарри лишь глухо зарычал и толкнулся вперед, вбиваясь, желая разорвать слои ткани, животом ощущая горячий твердый член под одеждой. Он не видел лица — лишь мутное пятно перед глазами, но пальцы безжалостно сжимали его ягодицы, и Гарри двигался все сильней и глубже, отчаянно нуждаясь в разрядке и путаясь пальцами в волосах Снейпа. — Не молчи, ну же! Я хочу слышать, насколько тебе хорошо, — Снейп умолял так, точно от голоса Гарри зависела его жизнь, и тот словно выпустил наружу все то, что терзало его все это время — закинул голову и застонал низко, глухо, животно, когда бедра сдавили его член еще теснее. Едва он остановился, не в силах больше шевелиться, Снейп вздрогнул всем телом, под животом Гарри дернулась и ткнулась в пупок напряженная плоть, и расплылось теплое пятно. Сил осталось только на то, чтобы найти пересохшими губами влажную от пота щеку и замереть, вжимаясь, прирастая, прорастая, переплетаясь ногами, а руками зарываясь в черные пряди. — Умоляю, не говори ничего, Северус. Это совсем не то, что я хотел сделать. Все должно было быть иначе или не быть вовсе. Лучше соври мне, скажи, что понравилось. — Это был самый невероятный секс в моей жизни. Лгу ли я — решать тебе. Снейп сам поцеловал его — слегка прикусывая нижнюю губу и скользя языком вглубь, обжигающе-нежно, тягуче, и так долго, что звезды навсегда поселились у него под веками. Они лежали, сжимая друг друга в объятиях у самого стола на деревянных досках пола, и мантия Снейпа все еще была застегнута на мелкие, обтянутые тканью, чертовы прекрасные пуговицы. — Когда так хорошо, я точно знаю, что дальше будет плохо, — прошептал Гарри. — Насколько все плохо? — Неожиданно здравые рассуждения, — тихо откликнулся Снейп. — Все очень плохо, Поттер. — Я все еще Поттер? — Ты всегда будешь им... Дверь сдалась под внешним натиском, и на них сверху налетел скулящий, вертящийся, царапающийся и норовящий лизнуть Гарри в нос вихрь. — Твой пес, похоже, вырвал замок в кладовой, — Снейп поправлял съехавший воротник, но выглядел спокойным и почему-то слегка печальным, словно уже сожалел обо всем, что только что произошло. — Он так же не поддается воспитанию, как его хозяин. Мне не удалось обучить его даже элементарным командам. Оденься. Или... хочешь продолжить с ним, потому что тоже скучал? Гарри немедленно потянулся за джинсами. Он рад был видеть Берни, конечно, рад — тот был его другом, его собакой, самым лучшим подарком в мире. Но когда Снейп говорит «очень плохо»... — Ты поэтому со мной... позволил мне, да? Потому что очень? — Послушай, Гарри, думай что хочешь, но ты сумел удивить меня, на сей раз своей настойчивостью и чувством ритма. Если нам еще представится случай... — То ты расстегнешь верхнюю пуговицу на мантии? Гарри внезапно очень разозлился. Их секс — если, конечно, это можно было назвать сексом — был вовсе не таким, каким представлялся все лето. — Я приготовил индейку с овощами, — сказал Снейп. — Если не поешь сейчас, то позже точно не захочешь. Берни, фу! Пес обиженно вздохнул и оставил попытки поднырнуть под его локоть. — Что случилось?!! Гарри все сложнее было держать себя в руках. Месяц, гребаный месяц — единственный, когда он почувствовал себя взрослым, никому не обязанным и даже почти счастливым — и то, что было только что у них со Снейпом — все это обернулось чем-то ужасным. Настолько страшным, что у того не поворачивался язык выложить ему правду. Берни, звонко тявкнув, уселся ему на ногу, а Снейп вздохнул: — Похоже, обед придется отдать этому проглоту. Идем в гостиную, я оставил для тебя «Ежедневные листки». — Самая большая новость, очевидно, твое воскрешение, — ядовито сказал Гарри. — Меня просветил Дамблдор. — Директор в своем репертуаре, — заметил Снейп таким тоном, словно не он недавно дрожал всем телом, кончая от суетливых и неумелых движений Гарри. — Он рассказал тебе всякие мелочи, за исключением самого главного. В гостиной бархатные портьеры сменились легкими шторами, пропускавшими солнечный свет. Исчезли аляповатые золотые канделябры и портреты со стен. Единственное кресло у камина точь-в-точь напоминало то, что стояло в школьном кабинете Снейпа. Да и сама комната теперь казалась меньше и намного уютнее, чем в июне. Должно быть, дом беспрекословно слушался хозяина и позволил ему переделать все на свой лад. На столике аккуратно лежала толстая стопка «Листков» и рядом — флакон, который Гарри безошибочно опознал. — Считаешь, мне понадобится успокоительное? — Я тоже этому не рад, что бы ты себе ни вообразил. Начни с двадцать третьего июля, — буркнул Снейп, жестом указал на газеты и потянул Берни за ухо из комнаты, оставив Гарри наедине с новостями. * * * Слезы пропали, едва он увидел обугленную стену мыловарни в Лютном переулке. Все, разом — глаза словно засыпало сухим песком. Гарри часто моргал, надеясь, что проклятая жидкость потечет из-под век и не даст отчаянию разорвать его изнутри. Сириус на фото накручивал на пальцы кончик черной ленточки, недоуменно пожимая плечами и виновато улыбаясь. Справа в такой же рамке печально вздыхал и расправлял пышные усы толстый пожилой мужчина — «Гораций Слагхорн, почетный член магического сообщества, уважаемый профессор зельеварения, более полувека отдавший Хогвартсу». Десятка два мелких фотографий с трепещущими траурными лентами были безымянными и не такими четкими, но на одной из них широко улыбалась то ли Зита, то ли Гита, а, может быть, Дита, в костюме из ярких перьев. С обратной стороны «Листка» проникновенно вздыхал портрет Амбридж. «Как заместитель министра Фаджа и глава Отдела Тайн я принимаю на себя всю ответственность за этот вопиющий инцидент. Предатель Эмметт Браун, продавший Волдеморту опытные образцы одной из наших лабораторий, помещен в Азкабан и немедленно понесет наказание. Всем миром пожелаем нашей храброй Нимфадоре Тонкс поскорей оправиться от ран, полученных в ходе нападения этих существ на Лютный переулок. По нашим данным, помесь мантикоры и пятинога не агрессивна, если не встречает сопротивления, поэтому умоляю жителей Британии во имя собственной безопасности и жизни своих детей вести себя спокойно при встрече с ними. Также министерство рекомендует ограничить передвижения и массовые собрания и вновь усиливает контроль за выдачей разрешений на аппарацию, во избежание случайных жертв среди мирных граждан. Лучшие сотрудники Аврората прилагают все усилия… Скорбим… сплотимся… сегодня, как никогда...» Дверь тихо скрипнула, и в гостиную сунулась морда Берни. Гарри сполз с кресла, прижался к шее пса и силился выдавить хоть слезу, чтобы помянуть крестного. — У тебя больше не будет друга, — шептал он, а Берни тихо подвывал, но вместо слез наружу рвались только гнев и затмевающая все ярость, которой невозможно было сопротивляться. — Я убью его! Убью эту мразь, суку, которая не дает мне жить! Он сам не заметил, как злобное шипение превратилось в холодные, полные решимости слова, от которых звенели стекла и громко стучали друг о друга хрустальные подвески люстры. — Если он хотел, чтобы я возненавидел — то своего добился. Я разорву его на части, вытрясу остатки поганой души и растопчу… — Надеюсь, это относится не ко мне, — Снейп возник бесшумно, выглядел в футболке и легких домашних брюках почти незнакомо и говорил непривычно мягко, как со смертельно больным или капризным ребенком. — Возьми себя в руки, Гарри, ты уничтожишь дом. — Почему, Северус? Почему ты мне об этом не сообщил в тот же день? Я бы... — Чем бы ты смог помочь? И с каких пор я Северус? — И только это тебя волнует?! Ты ненавидел Сириуса и не знаешь, что значит для меня его смерть, не понимаешь, что я чувствую сейчас! — Конечно, ведь ты единственный в мире, у кого погибли близкие. Гарри вскинулся, подталкиваемый этой язвительной насмешкой, поднос с хрустальными стаканами и полной бутылкой сам полетел в камин, шторы взвились, словно в гостиную ворвался шквал, два стула встретились в воздухе и с грохотом врезались в стену. — Поплачь, Гарри, — отчетливо прозвучало у него в голове. — Это не слабость. Нормально скорбеть о мертвых. А твой крестный... совершил ужасную глупость. Впрочем, как всегда. Он был не лучшим из людей, но любил тебя. Поплачь. — Где его похоронили? — Увы. Эти твари извергают Адский огонь, а он безжалостен, — вслух сказал Снейп, — не осталось даже золы. Я знал Слагхорна с первого курса, он всегда был добр ко мне, и я тоже сожалею. Гарри механически накручивал на палец завиток шерсти притихшего Берни: — У меня больше никого не осталось, только вот он и — боже, я не представлял, что когда-нибудь скажу такое — он и вы. — И множество твоих друзей, Люпин, семья Уизли, опекуны. Дамблдор, в конце концов, крайне обеспокоен твоей судьбой, иначе не явился бы ко мне сразу после смерти Блэка. Ты многим небезразличен, Гарри, и многие любят тебя. — Да, — упрямо ответил Гарри. — Только потому, что я могу убить одного безносого ублюдка, чтобы весь мир спал спокойно. — Вряд ли твой пес знает, о чем идет речь, — печально улыбнулся Снейп, — и тем не менее этот остолоп скучал по тебе. Берни тявкнул, подтверждая его слова, вскочил на длинные лапы и прошелся шершавым языком по лицу Гарри, оставив мутное пятно на очках. — Я не буду ждать, пока из меня выстрелят, Снейп. Я сам хочу. — Давай поговорим позже, — тот внезапно приблизился настолько, что голова сидящего Гарри ткнулась ему в бедро. — Плачь, это лучшее, что ты можешь сейчас сделать. Иначе, клянусь, напою тебя проявителем эмоций. Рука Снейпа легла на его макушку, осторожно перебрала волосы, он опустился рядом, и легко обнял Гарри за плечи, укачивая, словно убаюкивая младенца. — Все будет хорошо, Гарри, все когда-нибудь кончится, — тихо повторял он. — Плохие времена рано или поздно отступают. Все пройдет, и ты будешь жить, мальчишка — глупый, смешной, доверчивый и чистый. Тебя полюбят, ты будешь счастлив и больше никогда не станешь вспоминать об этом. Все будет хорошо, Гарри, все будет хорошо… Руки гладили его спину и шею, касались лица, горячее дыхание Берни согревало бедро, и слезы сами хлынули из глаз, заливая и без того запачканные очки. Снейп шептал ему в самое ухо, словно пел колыбельную, и это, конечно, было ложью, но Гарри сейчас так нужна была эта ложь. Что-то вроде «я никогда не оставлю тебя», «верь мне, прошу тебя, только верь мне», «безрассудный храбрец мой, как же тебе страшно, наверное». Похоже, Снейп действительно напел ему какое-то заклинание — когда Гарри очнулся, за окном сгущались сумерки. Выходило, что он провалялся на диване в гостиной весь долгий августовский день до самого вечера. Горькая усмешка болью отозвалась на искусанных губах: еще чуть-чуть, и он привыкнет, что все в его жизни меняется с такой скоростью, будто он беспрерывно аппарирует. Еще утром он беспокоился только о том, как сможет взглянуть в глаза Снейпу, а к вечеру оказалось, что тот — единственный, кто способен его утешить и поклясться, что никогда ни ради кого не бросит его. И это даже не считая всех утренних событий, которые... Да, это было, было со Снейпом и именно сейчас Гарри не находил в этом ничего странного. На столике высилось блюдо с крышкой и запиской: «Постарайся не умереть хотя бы с голоду». На языке Снейпа это значило что-то вроде «я забочусь о тебе».