... не войной...

Энтузиазм Гарри угас к полудню следующего дня, когда черное тяжелое небо разразилось таким ливнем, что даже Берни провел на улице не больше минуты. Гарри оттирал лужу, натекшую у двери, и подталкивал пса к огню, обещая, что таким мокрым дальше порога он его больше не пустит. Кажется, тот так и не понял, в чем провинился. В маленькой, пахнущей прогоревшими дровами гостиной можно было только валяться на кровати да вспоминать. Он предпринял очередную вылазку на второй этаж, словно в другой мир или соседний город, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, что напоминало бы о старых хозяевах. Пустячок, мелочь вроде огрызка карандаша, фотографии или сломанной детской игрушки — что-то, что раньше принадлежало Снейпу. Старый шарф он и вовсе счел бы подарком судьбы. Но дом был очищен от следов пребывания людей, так тщательно, словно в нем поработала команда эльфов, и даже старые простыни в комоде пахли порошком и цветочной отдушкой, скорее напоминая Литтл-Уингинг. Гарри давно перестал страдать от одиночества, как бывало в раннем детстве. На самом деле он не был одинок. У него были друзья и враги — ведь это тоже значит, что кому-то до тебя есть дело. И Сириус, и Берни. И Снейп. За последний год он сменил четыре убежища, но ни разу не чувствовал себя таким брошенным, несмотря на пачку писем и длинный темный волос, уложенный за неимением медальона в кофейную чашку. В доме не раздавалось посторонних звуков — лишь барабанящий дождь, потрескивающий огонь и легкое поскуливание Берни. Должно быть, тому снилось, как он гоняет добычу или несется вдоль улицы, потому что лапы пса подергивались во сне. У Гарри была масса времени и совершенно никаких забот кроме того, не сбежит ли закипающая вода на огонь и не затянет ли комнату удушливым чадом. Все, что оставалось — размышлять, вспоминать и ждать. Воспоминаний он пугался. Каждый раз, начиная думать о событиях последнего года, он мысленно оказывался с Северусом рядом. Возле. С ним. Под ним. Или на нем. И всегда это заканчивалось тем, что он сбрасывал брюки, широко разводил колени и громко стонал, водя ладонями по телу и насаживаясь на свои пальцы. Пес вскидывался от его стонов, нервно бил хвостом и скалился в пустоту, очевидно, ожидая нападения невидимых врагов, так испугавших хозяина, но из головы Гарри улетучивались все мысли, кроме одной, и та оседала капельками пота на простынях, спермой на животе и кровью на прокушенных губах. Северус, Северус, Северус. Весна казалась ему такой же далекой, как Марс или остров Огненная Земля. Поэтому в следующую пятницу Гарри цеплялся руками за край кровати и как можно дольше возился в кухне, заваривая кашу из пакета, лишь бы не вылететь из дома под проливной дождь раньше, чем хозяин откроет дверь универсального магазинчика. Белый конверт вновь оказался на самом верху, а под ним — то же письмо для адресата с нечитаемой фамилией — слишком много «джи» и двойных «л», чтобы разобрать. Похоже, почту здесь не получали. Хозяин лавки пристально взглянул на него, и Гарри предпочел подхватить драгоценный конверт и быстро выскользнуть под дождь, не дожидаясь, пока лавочник предложит что-то купить. Письмо, которое он бережно хранил под курткой от ливня, пока бежал, обгоняя Берни, до самого дома, вновь было надписано аккуратным круглым почерком, на этот раз со штемпелем отделения в Гринвиче. Тонкие листки, переписанные газетные статьи — и вот! Опять отдельный конверт! Гарри нетерпеливо распечатал сокровище, и ему показалось, что линованные страницы едва уловимо пахнут лавандой и бренди. «Всю неделю, — писал ему Снейп, — я не мог отделаться от воспоминаний о своем давнем знакомом. Это очень странное чувство, будто кто-то незримо присутствует рядом с тобой. Я знаю его много лет и, надо сказать, ненавидел с первого дня нашей встречи. Он сам давал мне поводы для нападок, а я не желал спустить ему этих провокаций. Я не мог не понимать его влияния на события моей жизни и все же не был обязан хорошо относиться. Позже обстоятельства вынужденно свели нас под одной крышей, и в то время я ненавидел всех причастных к этому, но все же другого выхода не видел, а после счел свою жизнь оконченной. Почему-то он, единственный из всех понимавших, что дни и часы мои сочтены, воспротивился этому. С тех пор произошло слишком много событий и не проходило и минуты, чтобы я не скрывал, как изменились мои чувства. Это было не так уж сложно, тем более для меня. Мы стали близки, и — Мерлин свидетель — не я первый начал. Не понимаю, что именно так распалило его желание, и до сих пор склонен приписывать это его темпераменту и долгому воздержанию. Но летний день, когда он вернулся после недолгой разлуки, до сих пор не вычеркнуть из памяти. Впрочем, это ерунда...» — листок трепетал в пальцах Гарри так, что пришлось положить его на стол и низко наклониться, вчитываясь в четкие буквы. «Я все еще надеюсь, что у него хватит разума найти покой и счастье там, куда его забросила судьба, и, может быть, впервые в жизни вести себя рационально и осторожно. Не сомневаюсь — у него получится. Впрочем, все это досужие размышления, и мои заметки просто чтобы развеяться от осенней хандры. Немудрено умирать от тоски, когда за окном третий день дождь и дом словно вымер — ни шороха, ни звука, и даже осенние цветы посреди клумбы превратились в гниющие, подернутые наледью скелеты. Весной на их месте распустятся крокусы, я всегда любил их». Страница кончалась, словно вновь была вырвана из дневника. Гарри моргал, считал вслух, чтобы выровнять дыхание, лишь бы сразу не заорать в потолок: да, Северус! Да, я буду очень осторожен, я доживу до весны и сам — черт возьми! — посажу эти гребаные крокусы у крыльца, чтобы ты мог их увидеть. Несколько пергаментных листков опять были исписаны статьями: ничего особо интересного — декрет об образовании, учреждение особой комиссии по делам полукровок и магглорожденных (имя главы показалось смутно знакомым); очередная статья Риты, начинающая цикл о судьбах погибших магов; маленькое объявление об открытии магазина братьев Уизли. Об этом же писал Рон, вычеркивая и переделывая строчку за строчкой. Он ждал Гарри в Хогсмиде. На месте «Сладкого королевства» все еще развалины, но «Три метлы», как оказалось, проработали всю войну. Джинни встречается с Дином Томасом, все вечера команды по квиддичу проводят за ремонтом и обкаткой застоявшихся метел. «Наверное, я не дождусь здесь Рождества, если Гермиона не прикует меня наручниками к статуе горгульи. Мне понравилось в Румынии. Может быть, туда, если нет — то к Фреду и Джорджу. Мама передает тебе привет». Гермиона настойчиво твердила о необходимости возвращения в Хогвартс, делилась школьными сплетнями и сетовала на то, что не сумела выбраться в Хогсмид, «пока не обновили списки магглорожденных». Казалось, в школе все вернулось на свои места, как было два года назад, до Турнира Трех Волшебников. 18 ноября Фабрика оказалась джутовой — с полным двором громадных катушек шпагата и горами мешковины — и точно такой, какую Гарри видел в одном историческом фильме Би-Би-Си, с закопченными кирпичными стенами и высокой сводчатой крышей. Он проскользнул в ворота следом за небольшой группой мрачных молчаливых мужчин, бедно одетых женщин и подростков — смуглых и узкоглазых, болтающих между собой на незнакомом языке. Мальчишки казались намного младше его самого, почти первокурсниками, и он представил, как они входили бы в Большой зал Хогвартса и так же переговаривались между собой, боясь взглянуть на профессоров и старших учеников. Гарри приметил аккуратно причесанную даму в дорогом пальто и сапожках на каблуках и отправился вслед за ней к двухэтажному отдельно стоящему зданию. — Английский понимаешь? — вдруг обернувшись, спросила она, презрительно глядя на Гарри. От неожиданности он только кивнул. — Три фунта в час, если нет документов, два — если еще нет шестнадцати. Один прогул — на воздух. Ищи мистера Брукса возле цехов. Пошел. Она повернулась и застучала каблуками по единственной мощеной дорожке, ведущей от фабрики к администрации. Мистер Брукс, похоже, был близнецом того самого лавочника. Или просто здесь все были на одно лицо. А рассеявшиеся вмиг молчаливые призраки работников — словно поселившиеся в старинном доме привидения. И стук — навязчивый, монотонный, усиливающийся по мере приближения к основному зданию, а внутри — почти нестерпимый. Мистер Брукс оглядел его так же брезгливо, как загнивший кочан капусты в мусорной корзине у магазина, и проворчал: — Вовремя. Сегодня двое не вышли. Английский понимаешь? Как тебя называть? — Поттер, — выдавил Гарри. — Хорошо хоть не Смит, — проворчал управляющий, что-то чиркнув на листке, — от Смитов уже деваться некуда, будто они других фамилий не знают. Вали по двору за угол, там главный — Олдрин, скажет, что делать. Полтора фунта в час. — Мне есть шестнадцать, и вот это, — Гарри взмахнул в воздухе удостоверением личности. — Полтора, — повторил Брукс и развернул «Дейли Телеграф» словно Гарри и не было в небольшом помещении. За углом обнаружились высокие раздвижные ворота склада и с две дюжины работников, молчаливо катающих тележки и таскающих на плечах мешки и рулоны с тканью. — Английский понимаешь? — Олдрин казался немного дружелюбнее Брукса и, конечно, не заслужил заведенных глаз и кривой улыбки Гарри. — А если понимаешь, давай туда и складывай мешки на поддон. Уронишь — штраф. Перекуры каждые три часа на пять минут. Максимум девять часов, но ты сегодня новичок, так что шесть. Фамилия? — Поттер, — обреченно вздохнул Гарри. — Не перетрудись, Поттер, — скривился тот. — Иначе первый рабочий день станет последним. Приступай. * * * Он перекладывал мешки в самом дальнем, темном и пахнущем сыростью углу огромного склада. На ощупь набитые трухой и железными опилками, они воняли плесенью и были не легче каменных могильных плит. Поднять — прижать к груди — сделать несколько шагов назад — повернуться и аккуратно сложить на деревянный поддон. Один, два, десять, двадцать шесть… Гарри скинул куртку — единственную теплую вещь, которая у него была, подкатал рукава свитера и старался не врезаться носками кроссовок в кусок металла, торчавший из бетонного пола. Если он справится — придется с первой же зарплаты купить рабочую одежду. В голове было пусто и гулко, тело работало само по себе, и он едва успел отскочить от железной тележки, которую ловко толкали два подростка. Нагруженная махина лязгнула, накренилась, больно ударив по голени, и вывалила на пол еще с полсотни мешков. Подростки захохотали, тыча в Гарри пальцами, и что-то громко затараторили на непонятном языке. Явно это было не приглашение к обеду. Он со вздохом присел на сложенные мешки: свисток Олдрина возвестил начало перерыва, и все потянулись наружу под ветер и моросящий дождь. Он привалился спиной к тюкам и прикрыл глаза. Показалось что ровно на секунду: не успели веки смежиться, как резкий свист прозвучал вновь, призывая вернуться к работе. Гарри попытался подняться и понял, какую непростительную ошибку совершил: тело отказывалось повиноваться, ноги словно налились свинцом, а спину раздирали огненные когти невидимого чудовища. Наклонившись за очередным мешком, он не был уверен, что сможет распрямиться. И все-таки получилось. Обливаясь потом и задыхаясь, Гарри дотащил его до нужного места и уложил поверх остальных. Второй, третий. Семнадцатый начал очередную стопку таких же, уложенных крест-накрест. — Эй, пацан! Как тебя там? Поттер! — Олдрин орал от распахнутых ворот, и Гарри очнулся. Под высоким потолком тускло горели лампочки, а на улице уже сгущались ноябрьские предвечерние сумерки. — Вали домой, — беззлобно сказал тот. Гарри подобрал куртку и, едва передвигая ноги, прошаркал к выходу. — Я... не подхожу, да? Слишком медленно все делаю? — Не хуже и не лучше остальных, — равнодушно процедил Олдрин. — Но если ты завтра сляжешь с сорванным позвоночником, придется взять какого-нибудь варвара, а у меня и так двоих не хватает. Ежась от внезапно налетевшего ветра, Гарри протащился по узкой выложенной досками дорожке до самых ворот мимо курящих под навесом людей и кружка едящих из одного большого котла бородатых смуглолицых мужчин. Когда на него налетел, едва не сбив с ног, горячий, визжащий и норовящий ткнуться в лицо клубок мокрой шерсти, Гарри едва не расплакался от усталости и облегчения. Так и стоял ногами в луже, привалившись к стене у фабричных ворот, пока Берни пачкал ему лапами плечи и старался подпрыгнуть повыше, снести мордой очки и лизнуть в глаз. Должно быть, он прождал его здесь с самого утра. Гарри ухватился за мягкое ухо и медленно поплелся за Берни до самого Паучьего тупика. До дома. Единственного в мире дома, который действительно принадлежал ему. К остывшему камину, пахнущей пригоревшей кашей кухне, теплому одеялу и ящику с драгоценными письмами. — Я тоже жду, Берни, — шепнул он, опускаясь на кровать, не в силах вытереть с пола следы грязных лап и подошв, стянуть с себя пропотевшие вещи и развести камин. — Я жду, это больно, очень больно. Ты научишь меня так же радоваться, как ты? Гарри еще что-то бездумно шептал в пахнущее мокрой псиной ухо, кутаясь в несколько одеял, и старался, чтобы влажная шерсть не намочила хотя бы нижнее из них. — Разбудишь меня завтра? Мы же не можем питаться дохлыми воронами и опавшими листьями. И Берни выполнил свое задание на отлично — несколько часов спустя стащил жесткими когтями одеяло с головы Гарри и начал облизывать его лицо, будто намереваясь позавтракать носом или щекой. Гарри в полудреме спустил ноги с кровати и понял, что этот день будет еще хуже, чем предыдущий — каждую мышцу выкручивало жгутом, каждую мелкую косточку от мизинца на ноге до первого шейного позвонка ломило, а черепная коробка раскалывалась надвое. Однажды, после квиддичной тренировки, он едва смог завязать себе шнурки, и тогда Оливер Вуд чуть не силой затолкнул его в горячий душ, а после растер мышцы рук, ног и спины какой-то резко пахнущей мазью. Сейчас Гарри мог себе позволить лишь вскипятить на керосинке чайник, чтобы умыться теплой водой и обтереться полотенцем. Только для этого требовалось дойти до кухни, а по пути распахнуть входную дверь, чтобы Берни мог выскочить на улицу. Поэтому Гарри сделал шаг. Никогда еще простое движение не давалось ему с таким трудом и болью. Из глаз брызнули слезы, по спине и животу вновь проехались огненные когти, но он сделал второй и третий. На четвертом нагнулся подобрать сброшенную на пол куртку и взвыл. Вуд всегда говорил, что мышцы следует растягивать и прогревать перед физической нагрузкой, поэтому Гарри согнулся еще раз. И еще. Постепенно движения стали даваться легче, острая боль в бедрах, плечах и вдоль спины стала тупой и греющей, а в животе заурчало. За вчерашний день он не съел ничего, а сейчас следовало наесться получше и захватить с собой хоть пачку сухого печенья для обеда. Он взглянул на часы и заторопился. Как-нибудь он дотянет до весны. И может быть, скопит немного денег на ремонт или новый диван для гостиной. А лучше — на тот генератор, который позволит отказаться от свечей. По дороге к фабрике, влившись в поток таких же мрачных людей, он вдруг с ужасом понял, что следующее письмо получит только в субботу — пятница была рабочей — и это расстроило так, что было уже наплевать на кучу мешков в дальнем углу, гортанный смех проходивших мимо и налившиеся свинцом мышцы. 22 ноября — Как же так, мистер Олдрин, — Гарри обиженно моргал, держа в руках несколько купюр. Пятничный вечер завершился тем, что все работники склада выстроились в очередь к огороженному фанерными листами углу, за которым стоял стол. — Шесть часов за первый и девять за четыре других, по полтора в час… Шестьдесят три. Должно быть шестьдесят три, — растерянно лепетал он, — тут только пятьдесят. — От этих говорящих одни проблемы, — пожаловался Олдрин потолку над головой. — Не нравится — ищи другую работу. Что, — он приставил ладонь лодочкой к уху, будто прислушиваясь к возражениям, — другой нет? Что ж, ты не в Лондоне, где за отсос в вонючем переулке любой смазливый пацан вроде тебя берет минимум двадцатку. Там тоже не спросят, Поттер ты или какой-нибудь Виндзор. Пошел вон. Не хочешь — тебя здесь никто не ждет. И Гарри смолчал. Впервые за несколько лет трусливо проглотил обиду вместе с навернувшимися слезами, опустил плечи, вышел из-за дощатой перегородки, сжимая в кулаке несчастные пятьдесят фунтов, и поплелся прочь. — Эй, — догнало его у самых ворот в сумерках, — правду говорят, что ты пидор? Гарри вскинулся, подслеповато вглядываясь в пятно под фонарем. — Пидор, пидор, я никогда не ошибаюсь, — подтвердил другой голос, с сильным акцентом. — Видал я таких. Ты только на него глянь: свитерок яркий, очки с обложки журнала, а волосы длинные, как у столичных прошмандовок, бабское ожерельице, руки нежные, словно ничего тяжелее хуя в них не брал. А губы рабочие, пухлые такие, сам бы присунул ему, как телке. Эй, как тебя там, идем с нами, я угощу выпивкой, а дальше как пойдет. Гарри ускорил шаг, глубже пряча в карман зарплату. За спиной послышалось улюлюканье и топот, но он успел, как в детстве, скрываясь от Дадли и его дружков, выскользнуть в приоткрытую створку фабричных ворот. Берни вскинулся навстречу хозяину, но тут же, почуяв опасность, оттер его боком, расставил передние лапы, склонил голову и ощерил клыкастую пасть. Несколько молодых парней и подростков выскочили из приоткрытых ворот, направляясь к Гарри. Берни переступил лапами, прижал уши и низко и глухо зарычал, в упор глядя на врагов. В руке одного из них — высокого, крупного, в черной плотной куртке и с головой, обернутой тюрбаном на манер Квиррелла — сверкнуло сталью длинное лезвие. Он сделал шаг вперед, но спутники тут же повисли на нем, и самый старший громко и гортанно начал отчитывать нападавшего на незнакомом языке. Сквозь гвалт и собачье рычание Гарри разобрал только слово «полиция». Парень поднял вверх руки, отступая под напором друзей, и, сплюнув в сторону Гарри, что-то угрожающее прошипел. — Держись от него подальше, — перевел старший. — Проблемы с полицией никому не нужны. Тебе тоже. Просто так в Коукворт не приезжают. — Да я вообще не... — пытался сказать Гарри, но компания быстро прошла мимо, разражаясь обидным хохотом, но обходя скалящегося и неотрывно следящего за ними Берни. — Спасибо, друг, — Гарри потрепал его по холке, вцепился рукой в ошейник и пополз к дому. Собственно, он и не собирался заводить дружбу ни с кем здесь, но и не был так глуп, чтобы равнять Коукворт с Литтл-Уингингом, главными хулиганами в котором считались подростки, швыряющие мятые жестяные банки в фонтан. Он, конечно, еще поразмышлял бы над тем, как прекрасен Лондон по сравнению с городом, в котором он вырос, и в чем последний выигрывает у этого места, но что в этом толку, особенно если у тебя в руках всего пятьдесят фунтов, все тело ломит от усталости и до весны три долгих месяца. Если бы не долгожданная почта — он всю субботу так и не сполз бы с кровати. * * * С каждым днем погода становилась все пакостней, а газетные заметки, скрупулезно скопированные Северусом — с каждой неделей короче. Должно быть, все меньше было новостей, которые тот считал нужным донести до Гарри. В письмах Гермионы прекратила сквозить обида на то, что Гарри не дает о себе знать, зато появилось множество вопросов: сумел ли он получить разрешение на полеты, обязательное для всех магглорожденных и полукровок? Если да, то как ему удалось пройти медицинскую комиссию? Покупал ли он в последнее время книги или зелья, и как у него получилось раздобыть справку, что они не навредят ему как полукровке? Сложнее ли получить такую магглорожденным? Часто ли встречаются в Косом переулке волшебники в черно-розовых мантиях, и правда ли, что такой отличительный знак помогает специальным сотрудникам министерства быстро приходить на помощь магглорожденным, чтобы оградить их от возможного вреда здоровью и жизни? Получил ли он заключение комиссии о безопасности дома Блэков для проживания полукровки, если, конечно, он в нем живет? Сжимая виски, Гарри вчитывался в письмо подруги и никак не мог понять, чего она от него хочет. Рон обычно присылал коротенькую записку в несколько строчек, сообщая, что в квиддичных командах изменения — игра была признана небезопасной для магглорожденных — и осторожно делился планами — каждый раз новыми. Выходило, что он твердо решил не возвращаться в Хогвартс после каникул. В записях Снейпа все чаще угадывалась тоска, повторялись слова «благоразумие», «безопасность» и «планы на будущее». Рождество — очередное худшее в его жизни — обрушилось вместе со снежной бурей. Берни провалился по самое брюхо, спускаясь утром со ступенек. Гарри по-прежнему таскал мешки и тюки, стараясь не ввязываться в ссоры, не обращать внимания на тычки и подколки, и избегал приближаться к единственному в городе пабу, где по выходным собирались рабочие. Он разучился бы говорить, не будь рядом Берни. За два дня до Сочельника, в очередную субботу, он обнаружил вместо письма тяжелый пакет, адресованный ему. — Три фунта, — процедил хозяин лавки. — За разгрузку негабаритной посылки. Пластиковая елка в витрине тускло моргнула гирляндой. Гарри купил запыленную и, похоже, просроченную бутылку вишневого сидра, фунт копченых колбасок и кусок замороженного мяса на корявой кости для Берни, а среди хлама на нижней полке отыскал большую кованую шкатулку для писем. Он едва отогнал вертевшегося вокруг покупок пса и с замиранием сердца распечатал ящик. Так он и думал, пока тащил посылку по сугробам до дома! В ней оказалась куча книг. Не каких-нибудь детективов и фантастических романов, которые можно было взять напрокат в лавке, а учебников и методических брошюр, сверху лежали учебный план занятий и листок с адресами ближайших к Коукворту школ и публичных библиотек, написанными тем же округлым почерком. Под третьей книгой в отдельном конверте лежала обычная рождественская открытка с еловой лапой, обвитой красной лентой и… Гарри моментально узнал его и готов был носить, даже если будет трудно дышать. Но вдох дался легко, и, присмотревшись внимательней, он заметил, что на черном кожаном шнурке нет потертости в приметном месте, и на самом конце, где длинные полосы собирались в петлю, блестела капелька клея. Шнурок был обычным — кожаным, маггловским, ровно трижды оборачивающимся вокруг запястья и совершенно новым. Почему-то представилось, как Северус заказывает хитрое крученое плетение где-нибудь в специальной мастерской, а после придирчиво осматривает результат. Гарри взвыл от бессилия: он хотел бы подарить в ответ миллион приятных мелочей, выложить ими дорогу от кухонного стола и до самой спальни и к каждой прикрепить записку. Первым словом было бы «верю», затем «знаю, хочу, скучаю, жду», и на самой последней точно было бы «люблю». Но мог позволить себе только прижать к губам мягкую кожаную полосу браслета и целовать невидимые следы пальцев Северуса. Неделю рождественского отпуска Гарри провел, склонившись над книгами и учебниками, то и дело добавляя горючее в большой фонарь. В столе хранилась тетрадь, которую он купил со второй же зарплаты, честно решив, что будет писать в ответ, но не отправлять писем. Но каждый раз строчки в ней складывались в Северус-Северус-Северус, и все мысли уносились прочь, оставляя лишь пустоту и тоску. Пусть. Ладно. Он постарается все рассказать, когда они встретятся. * * * Рон действительно это сделал! «Не представляешь, друг, как орала мама. А Гермиона обозвала меня предателем. Я до сих пор ничего не понимаю в женщинах, хотя теперь… — дальше было вычеркнуто несколько строк. — Я обещал ей писать четыре раза в неделю — это больше, чем я способен выдержать. Пока я у Фреда с Джорджем, они развернули торговлю и, надо сказать, лишние руки не помешают. Еще думаю поговорить с Чарли, прошлым летом я видел у него стайку миниатюрных драконов — представь, не больше вороны и практически безопасны. Конечно, магглорожденным вряд ли разрешат их заводить, даже самых малюсеньких, но — как тебе идея? Хотел бы я встретиться с тобой. Особняк на Гриммо кажется совсем необитаемым. Где ты, Гарри?» Дом был жилым — несомненно. В том же конверте лежали листки от Снейпа, тот подробно описывал рождественские украшения магазинов на площади, свой праздничный ужин, их общую с Гарри кровать с треснувшим в одну из ночей изголовьем и продавленную в жестком матрасе дыру. От его письма казалось, что дымоход забился, а каминный чад потянуло в комнату. Гарри выбрал важные предметы, оставив другие в стороне, и теперь тратил по меньшей мере пять фунтов в неделю на бумагу, ручки и посылки с литературой из ближайшей библиотеки. До весны оставалось шесть недель. * * * Письма перестали приходить в середине февраля. Второго марта Гарри купил плоскую бутылку дешевого бренди и напился посреди идеально прибранного дома. И повторил это девятого. Двенадцатого, вернувшись с фабрики, он обнаружил между дверью и косяком сложенную вчетверо записку, написанную аккуратным округлым почерком: «Не могу тебя найти и ждать тоже не могу. Даже не знаю, живешь ли ты еще здесь. Гарри, нам нужно поговорить. Буду ждать тебя в Лондоне завтра после полудня, паб «Морж и Плотник» возле станции Кингс-Кросс, ты знаешь, где это». В бумажку были завернуты купюры, очевидно, на проезд. Деньги у него были, а вот сердце разом исчезло из груди. Очевидно, все сложилось хуже, чем он мог предположить, раз неизвестный посредник позвал его на встречу. — Или специально выманивает в Лондон, — шепнул на задворках сознания голос, до боли похожий на Снейпа. Гарри загнал его поглубже, пока лихорадочно думал, что даже тот, кому доверяли эту странную переписку, мог оказаться предателем или попасть под Империус. Он бросил в рюкзак самое ценное — письма и все накопленные деньги, еще раз залил камин водой и привязал веревку к ошейнику Берни. Тот чувствовал нервное напряжение хозяина и не пытался сопротивляться. До дороги, ведущей на юг, они добрались в полной темноте.