Окоченевшая тварь

Он помнил урывками, как добирался до часовни. Как приходил в себя от боли, стоило наступить на раненую ногу, как тело тяжелело от усталости. А потом сознание опять ускользало, как бы он не цеплялся за тонкую нить, что связывала с реальностью. Ханзо казалось, что он тонет. — Давай, черт тебя дери! Чужой голос порой доносился до его слуха, перебивая свистящий шум крови в ушах. — Сдохнуть тут хочешь? Ханзо не хотел — едва переставляя ноги. И как он только оказался в такой паршивой ситуации? Стыдно за собственную беспомощность. Холод камня успокаивал, и ему виделся родной дом. Залитый солнцем цветущий сад, опадающие лепестки сакуры, что путались в волосах. Прямо как с картинки. Учитель заставлял держать спину прямо и аккуратно выводить на листе иероглифы. Скучно. Ханзо искренне считал, что каллиграфия ему точно никак не пригодится на поприще главы клана, но родители настаивали. То были самые нелюбимые уроки из всех. Особенно, если по саду в это же время бегал младший брат, размахивая палкой как катаной и сбивая цветки с деревьев. Вот у него не было никаких забот: только самые необходимые занятия и куча свободного времени. Развлекался за двоих, пока старший за двоих же вкалывал. Ханзо ощущал прилив бессильной злобы даже в этих видениях, которые перекрывались кровавыми брызгами. Такими же, как те, что он оставил на стене фамильного дворца, запятнав собственную честь. Душный воздух давил на легкие, призрачные стены смыкались вокруг, и он бился об них, как птица билась о прутья своей клетки. С шумом, треском, безуспешно пытаясь сбежать от своего чувства вины. Он очнулся рывком, хватая ртом воздух, задыхаясь от удушающих кошмаров. Щекой прижимаясь к каменному полу, совсем не похожему на горячую алую дымку из сна. То, что произошло, уже нельзя изменить. Шимада перевалился на спину, вытянувшись на холодном камне. Потолок оказался настолько высоко, что размывался в разноцветное марево из фресок, наверняка красивых, но все попытки сфокусировать взгляд вызывали приступы тупой головной боли. Все тело гудело и ныло от усталости, которая ничуть не отступила после беспокойного сна. Сколько он проспал? Аккуратно, чтобы не спровоцировать новый приступ боли, Ханзо повернул голову. Черт его знает, что это была за часовня, людей видно не было, но свет уже пробивался сквозь разукрашенные окна, играя радугой на полу. Рядом с расписным алтарем двое послушников, как ему казалось, и больше никого. Пятна крови на камне свидетельствовали о том, что подобно ему раненых было как минимум еще несколько. Только сейчас они уже ушли. Или их унесли. Пересилив себя, Ханзо, поднимаясь на дрожащих руках, сел, борясь с головокружением. — Проснулся, — Шимада вздрогнул от голоса человека, оказавшегося рядом. Он даже не заметил. Еще один, наверное, послушник. Длинное одеяние, какие-то незамысловатые украшения, колокольчик, прицепленный к груди. А на руках — перчатки со следами крови. Не иначе отсутствие здесь других пострадавших его работа. — Выход вон там. — Впрочем, ничего страшного не произошло. Мужчина, вытирая руки грязной тряпкой, носком сапога толкнул к нему валявшийся рядом лук и кивком указал в сторону, где Ханзо приметил небольшой черный ход. Конечно, не с главного входа ведь грязных бродяг выпроваживать. — Сможешь встать — иди. Не сможешь — можешь остаться еще на одну ночь. — Послушник не выражал никаких эмоций и складывалось впечатление… будто подобное происходило здесь далеко не в первый раз. Раненые бродяги на полу собора, скачущие в ночи неведомые монстры — рутинно и привычно. Нога горела огнем, и кровь ссохлась неприятной коркой поверх воспаленной кожи. Встать он сможет, да только идти-то все равно некуда. Но вместо слов Шимада кивнул. Мужчина ответил ему тем же, поднялся со своего места, проходя дальше за скамьи. Только сейчас до слуха донеслись чужие болезные стоны — все же он остался тут не один такой неудачливый. Надо выбираться. Желательно сразу из города. Открыть тяжелую дверь внезапно оказалось очень трудной задачей, когда сил хватало лишь на то, чтобы едва подавить дрожь в коленях. А на улице свет ослепил на несколько долгих мгновений — за полдень уже, солнце высоко, а на площади перед собором толпы народу. Спешили куда-то по своим делам взрослые, дети путались у них под ногами. Брань и ругань. И Ханзо ощутил, как трещит по швам его связь с реальностью — такая настоящая боль в перетруженных от погони мышцах и так не похож город на свою ночную копию, в которой остались все эти смерть и страх. Но колчана и стрел не осталось взаправду, а лук казался совершенно ненужным, сиротливо перекинутый через плечо. И это сильнее всего усугубляло его участь. По краям площади расставлены мелкие палатки, торговцы зазывали людей посмотреть на свой товар, а маленькие дети бегали с лотками полными всякой снасти. В желудке от этого предательски заурчало, да так, что почти до боли. Ханзо скривился — ни денег, ни припасов, лишь немного воды в старой фляге на поясе. И без того безвыходная ситуация все еще умудрялась играть новыми красками безнадежности. — Извините, — Шимада окликнул случайного прохожего и, когда тот обернулся, открыл было рот, чтобы продолжить. Но мужчина внезапно сморщил нос, словно увидел какую-то дрянь, сплюнул ему под ноги и прошел мимо, не оборачиваясь. Со следующим произошло также. И с еще одним. Все эти лица с выражением полного презрения и отвращения и молчание в ответ. Ханзо сам не уверен в том, что хотел узнать. О том, где можно найти хоть какую-то помощь и работу, может врача, который смог бы помочь бедняку, или хотя бы о том, что, черт возьми, происходило в этом проклятом городе ночью. Пока у него ничего не осталось, он ничего не знал, совершенно не имел понятия о том, как быть дальше, и это совершенно не радовало. Бегать за прохожими было гиблым делом. На него смотрели так, словно он был настоящим прокаженным, в язвах от самых страшных болезней, чужим и страшным. Словно мерзкий непривычный чужеземец принес с собой их беды. Шимада не собирался, да только кто слушать будет. И он попятился обратно в собор. Туда, где уже хоть как-то знакомый послушник за руку выводил едва стоящего на ногах бродягу. — Чего тебе? — Мужчина вздернул бровь и после нахмурился, отпуская своего подопечного, который, чуть не падая, поковылял куда-то в толпу, где его сторонились почти так же, как самого Ханзо. Зрелище и правда не самое приятное, и он не был уверен, что ему действительно показались пропитанная кровью рубаха и ошметки плоти, видневшиеся сквозь дырки на ней. — Днем мы не держим в соборе способных ходить. Шимада помотал головой: — Я не местный. — Заметно, — прозвучало в ответ. Ханзо на мгновение стиснул зубы, вздохнул и все же пропустил это мимо ушей. — У меня нет провианта и почти нет воды, после ночи я остался и без оружия, чтобы суметь постоять за себя. — Слезливая история послушника явно никак не трогала — он выслушивал это только из-за того, что должен помогать страждущим. Наверное. Почему-то это злило, Шимада как никогда раньше ощутил себя прокаженным бродягой, бедняком, которого выкинули на обочину жизни, выживать в каком-то богом забытом месте. Нет, не забытом. Трудно поверить, что чуть более благополучный Лондон находится на расстоянии всего полстраны отсюда. — Мне нужна помощь, — выдохнул Ханзо, подавляя в себе постыдное чувство собственной беспомощности. — Приют для бедняков, завод, где могут взять человека с улицы, лавки, отели, хоть что-нибудь, где будет возможность немного заработать. На лице послушника церкви, кажется, не дрогнул ни один мускул. Все такая же каменная непрошибаемая маска, словно перед ним не живой человек вовсе, а самое настоящее гранитовое изваяние. — Иностранцу тут вряд ли найдется место. — Что же, не статуя все же. Но от ответа ничуть легче не стало. — Я понимаю, но… — Бродяге тут работу найти непросто, иностранцу и вовсе никто двери не откроет — Мужчина устало трет переносицу. — У нас тут тихое и спокойное место, мы не хотим, чтобы кто-то посторонний вмешивался в наши дела. Тебе лучше уйти, в соседнем городе ты с большим шансом сможешь найти работу. Ханзо открыл было рот, чтобы возмутиться, да только все слова застряли на подходе к глотке. Тихо и спокойное место, это шутка такая? Послушник не отводил взгляда, не считая нужным оправдываться свои слова. И ему не остается ничего, кроме как смириться. — Можно будет вернуться на ночь в собор? Послушник благосклонно кивнул, и разговор окончательно зашел в тупик. Впрочем, удача ему все равно никак не благоволила. Торговцы отсылали прочь, горожане торопились мимо по каким-то своим срочным делам, а дети так и вовсе собирались кучками и тыкали пальцами в сторону смешного, по их мнению, иностранца, заливисто смеясь. Ни словом не обмолвились даже такие же бродяги, сидящие с протянутыми руками в ожидании милости. Идти вглубь города Шимада не видел смысла — помощь там он тоже вряд ли сыщет, а вот заблудиться и не вернуться назад сможет запросто. Порыв ветра донес запах свежей выпечки. Желудок жалобно заурчал, а боль в ноге отдавалась слабостью в теле. От яркого описания различных яств, в которых торгаши пытались использовать как можно больше слов «потрясающе», «все самое свежее» и «вкусное», рот наполнялся слюной, и Ханзо беспомощно сглатывал. Он еще не был настолько голоден, чтобы опускаться до обыкновенного воровства. Остатки питьевой воды неприятно скатывались в пустой желудок и есть от этого, пожалуй, хотелось только больше. Нужно успокоиться и составить план действий. Послушник говорил выбраться из города? Хорошо. Он постарается поспать ночью, чтобы завтра прямо с утра пойти на окраины и… сколько времени вообще займет путь до другого поселения? Хотелось бы надеяться, что не более пары дней, иначе он свалится где-нибудь по дороге от боли, голода и жажды и тогда, возможно, уже не сможет подняться вовсе. Шимада рад смерти после всего того, что натворил, и того, от каких ужасов бежал, но не такой. Не в грязи и не от голода. Отвратительно. А там, на месте, возможно, люди будут чуть более приветливыми, и можно будет найти временное пристанище. Да ладно пристанище, хотя бы немного припасов и возможность подлатать рану. …Плохой вариант, едва ли он взаправду сумеет добраться до другого города в таком состоянии. — На транспорт тебя вряд ли кто-то возьмет, а пешком за неделю доберешься, — уже знакомый послушник отмывал кровавые пятна с пола, когда Ханзо вернулся и задал ему вопрос, ответ на который грохотом отразился от стенок черепа. На жалость надавить не получится — его просто кинут умирать. Каждый шаг болью отдавался, под повязками неприятно хлюпало от потревоженной раны, когда Шимада пробирался в дальний угол за скамьями, где расстелил свой подранный плащ. Это вряд ли хоть как-то спасет от холода ночью, но и то лучше, чем спать на голом полу. Игнорируя настойчивые взгляды других служителей церкви — те не сводили с него взгляда и о чем-то тихо переговаривались, Ханзо старался найти максимально безболезненное для себя положение. У него не было ни сил, ни желания на реакцию, и оставалось только надеяться, что ему не готовились перерезать ночью глотку. Сон шел плохо, и ему казалось, что он тонул в холодной грязи.