Окоченевшая тварь

— Просыпайся. — Голос грубый, но смутно знакомый. Ханзо очнулся резко, шарахнулся в сторону и тут же стиснул зубы от тупой боли. Мутным непроснувшимся взглядом он увидел над собой двоих. И теперь уже ощутил холод, настоящий — вокруг уже давно была ночь, а едва нагревшиеся за день ступеньки собора сейчас были почти ледяными, и он с мучительным стоном сделал попытку закутаться в тонкий едва согревающий плащ. — У меня ничего нет. — Если это мародеры, шастающие ночами по улицам в поисках легкой добычи, то у него им поживиться нечем. Кроме грязной рваной одежды и потрепанного лука, который они вряд ли смогут дорого продать, у него ничего не было. И страха, почему-то, тоже. Только смиренная усталость и та степень обреченности, когда Шимада уже не видел смысла бояться. Хоть и знал, что даже будучи замерзшим и раненым, просто так разбойникам не дастся. Иначе это будет совсем уж позорная смерть, с неизбежностью которой он уже почти смирился. Щелкнул замок на пистолете. В висок уткнулось холодное дуло, словно предупреждая — глупости делать не стоит. Что же, видимо, начать сопротивляться он даже не успеет. — Покажи ногу. Опять тот самый знакомый голос. Ханзо поднял глаза и в неверном свете неполной луны разглядел красноватый шарф на шее одного из мужчин. Заспанный разум соображал со скрипом. — МакКри? — вопрос слетел с языка сам собой, и ответом послужил новый тычок оружием в висок. — Приткнись, — досадно шикнул тот, кивнув зачем-то второму человеку. — Покажи ногу. Под дулом пистолета, кажется, у Ханзо не оставалось иного выбора — он послушно вытянулся, демонстрируя перевязанное бедро. — Сними бинты, — приказал МакКри, пока его напарник доставал что-то из сумки, которую, как оказалось, принес с собой. Умом Шимада понимал абсурдность данной ситуации, но все же попытался слабо возразить: — У меня нет других, чтобы потом перевязать… — В этот раз его пихнули почти что больно и он, прикусывая язык, со вздохом принялся разматывать бурые повязки. Они отходили неохотно, неаппетитно хрустели коркой засохшей крови и грязи, жесткие и грубые. Скрытая под ними рана и без того выглядела скверно, а теперь еще и набухла красным. — Дайте посмотреть, — пробормотал мужчина, которого МакКри привел с собой, и присел рядом, поставив рядом вытащенную из сумки свечу. Зажегши огонек, он надавил рядом с раной так неприятно, что Ханзо не сдержался от тихого болезненного шипения, за что опять получил тычок дулом. Его явно были готовы застрелить в любой момент, словно и в таком состоянии он мог быть опасным. — Гноя нет, но специфический запах чувствуется, — бормотал незнакомец себе под нос, не отрываясь от осмотра, раздвигая края раны. Приходилось стиснуть зубы до скрежета, чтобы сдержаться. — В лечебнице можно будет очистить следы гниения и избежать развития гангрены, — услышанное уверенности не вселяло. Однако… он, — наверное, врач — сказал про лечебницу. В голове от одной мысли об этом помутнело, и Ханзо заерзал на месте, пытаясь усесться поудобнее, но его попытки сразу пресекли. — Заражение? — это уже сказал МакКри. Его напарник поднял на него взгляд и, моргнув, ответил: — Все чисто. И только после этих слов Ханзо ощутил, как дуло пистолета отвели в сторону от его головы. Врач перевязывал его рану чистыми бинтами туго настолько, что даже почти хорошо, принося облегчение. Шимада выдохнул — похоже, ему и правда хотели помочь. Пусть он совершенно не понимал причины. Еще буквально днем на него смотрели так, словно он сам из ума выжил, а сейчас, ночью, когда, по всей видимости, в городе совершенно небезопасно, вернулись, да еще и с подмогой. Довольно странно, возможно даже глупо, но — Ханзо на секунду зажмурился — как же он был благодарен. — Поднимайся, — МакКри приказал сразу же, стоило его напарнику закончить с перевязкой. Даже не подумав о том, чтобы возразить, Ханзо, опираясь на холодные ступеньки собора, поднялся на дрожащих от боли и напряжения ногах. Покачнулся, но удержался. Не без помощи вовремя подставившего ему плечо врача. И все, больше никто не проронил ни слова, словно они тут все были преступники и скрывались от закона — его едва ли не волоком утащили прочь от церкви. Совершенно немилостиво тянули за собой, прямо по широкой улице напротив, через два перекрестка направо — Шимада пытался запомнить дорогу, чтобы не потерять единственный видный и знакомый ориентир в городе. Мрачная твердыня собора скрылась за поворотом в узкий переулок, откуда ее было вовсе не видно за домами. И после дальше, поворот налево, направо, налево, по прямой, до тупика и по узкому переулку, в котором они не могли идти все трое рядом. Становилось дурно и душно, от потревоженной раны тянуло жаром, который расползался постепенно по всему телу, и страшно хотелось одного — уснуть где-нибудь в таком углу, чтобы никто не достал и не побеспокоил. На грани бреда Ханзо закралась в голову дурная мысль о том, что внезапная помощь выглядит подозрительно и его, на самом деле, могут отвести подальше и прикончить, чтобы не орошать кровью ступени, по всей видимости, святого места. Или отвести не в лечебницу, а в какую-нибудь лабораторию, где проводят эксперименты над такими же беспомощными бродягами, как он. Какие-нибудь новые лекарства или, если не повезет, яды, а может и похуже. И ведь, если будет так, он совершенно не сможет сопротивляться. Не хватит сил, а может и банально времени. Он ведь совсем ничего не знал об этих людях. И глупо было бы ждать от них бескорыстной помощи. В бедре кольнуло резко, и он накрыл рану рукой, запнувшись. МакКри оказался рядом моментально, подхватив его с другой стороны, помогая тянущему его на себе врачу удержать Ханзо на ногах. В глазах на несколько секунд потемнело. И очередные нелепые слова благодарности так и остались невысказанными, застряв где-то на подходе к глотке, когда МакКри отстранился опять, кажется, чертыхаясь себе под нос. Острое ощущение собственной беспомощности било с другой стороны черепной коробки. После очередного поворота сразу на следующем налево. В окнах уже не горел свет, город спал, а Шимада все так же пытался следить за пройденным путем. Долго по прямой — он оглянулся, но собора все равно не было видно и темно так, что взгляду не за что зацепиться, чтобы отметить это как ориентир. На свежей повязке проступила кровь. Еще поворот, и у Ханзо закружилась голова. Свинцовая усталость тянула к земле, а пытаясь вспомнить начало пути, он ощутил, как расплываются мысли. Не уследил за дорогой и подумал, будто они прошли по кругу. Если так, то зачем пытаться его запутать? Пока они добирались до места, дурные домыслы начали терзать разум с новой силой. А место это оказалось обветшалым зданием, с обсыпающимися с карнизов статуями, чем-то похожими на горгулий. Выглядело мрачно, а скрипящая массивная дверь только закрепила это ощущение. На доли мгновения он уже решил прощаться с жизнью. Но от пролившегося на улицу света Ханзо едва не ослеп, а от пахнувшего на него из-за двери тепла у него подкосились и без того дрожащие от усталости ноги и он не упал только потому, что его до сих пор поддерживали чужие руки. Внутри оказалось значительно уютнее, чем снаружи, несмотря на запах лекарств и чего-то не совсем здорового. Несколько свечей освещали небольшой холл, заставленный вдоль стен книжными шкафами, на которых примостились далеко не только книги, но и непонятного вида склянки и мутные бутылки, но место все равно выглядело вполне гостеприимно, а коридор прямо напротив входа уходил вперед - Ханзо успел приметить там множество дверей. Наверное, комнаты для пациентов, не мог же он тут оказаться один, раз город был настолько небезопасным. В густой ночной тишине только тикали большие напольные часы, примостившиеся между полками, но время разглядеть не получалось: то ли час пятнадцать, то ли пять минут четвертого. Рядом со столом в углу, за ширмой притаилась еще одна дверь, которую он заметил лишь тогда, когда врач перехватил его за руку и потащил именно туда. В комнатке было холодно почти так же, как на улице, тянуло какой-то гнилью, запах которой не выветривался под открытым окном. Шимада невольно поежился. — Ложись так, чтобы было удобно, сейчас вернусь, — сказал врач, поспешно усадил его на кушетку и выскользнул за дверь, откуда до ушей Ханзо едва слышно донеслись звуки голосов: разобрать хоть слово не представлялось возможным. Уже не важно, ведь жесткая кушетка внезапно показалась самой удобной кроватью, и от усталости мгновенно потянуло в сладкую дрему. Конечности будто бы налились свинцом. Сколько же времени он нормально не отдыхал? Под веки словно песка сыпанули, глаза слезились и закрывались совершенно непроизвольно, и Ханзо не хотелось думать о том, насколько жалко он сейчас выглядел. Он почти заснул в момент, когда услышал вновь приближающиеся шаги, и изо всех сил заставил себя проснуться. — Давай осмотрим получше, — слова врача доносились словно сквозь воду, когда он ожидаемо появился в дверях, но все равно внезапно заставили вздрогнуть почти расслабившееся ото сна тело. Он сполоснул руки в умывальнике в углу, вытер полотенцем. Поставил миску с чистой водой рядом с кушеткой, достал какие-то инструменты — рассмотреть вышло только ножницы и скальпель. Неожиданно зубы застучали друг о друга. Мандраж. Мужчина нырнул в подсобку, мелкую дверцу которой Ханзо и не заприметил сразу, вытащил оттуда что-то, от чего по помещению с новой силой разлился сладковатый запах гнили. Нет, не хотелось задумываться о том, что это и для чего. Хотелось только поскорее забыться таким нужным сейчас сном и оставить кошмар последних дней позади. Свежие бинты уже совсем промокли от крови, когда врач разматывал их для того, чтобы рассмотреть рану. Ханзо только прикрыл глаза, когда ощутил прикосновение чего-то обжигающе-холодного к бедру, и тихо зашипел едва, казалось бы, намертво присохшей ткани порванных штанов стоило отлипнуть от края раны. Намоченная в воде тряпка чувствовалась ледяной на воспаленной жаркой коже — лекарь стирал кровавую корку немилосердно, но все же аккуратно. Нога пульсировала от боли сильнее, чем раньше. — Сейчас терпи, — приговаривал мужчина, и Ханзо явственно ощутил, как тот раздвинул края раны, а потом — он едва успел стиснуть зубы, чтобы не сорваться — выскабливал что-то изнутри. Потемневшим взглядом Шимада наблюдал, как он скидывал сгустки темной жижи на сваленные на полу бинты. Рука тронула за плечо, когда он был почти на грани. — Садись, — вместе с приказом ему все же помогли подняться. До стыдного хотелось уже потерять сознание прямо сейчас и отдать себя в заботливые руки лекаря… но нет, пока нет. — Держи, — снова приказ, и мужчина показал как именно придержать рану, которая теперь, будучи промытой и обработанной,смотрелись уже не так отвратительно, как раньше. Но все еще неестественно темная, как заветревшиеся мясо на витрине лавки. Жутко до мурашек. Действия врача ускользали от внимания, пока Ханзо разглядывал свое бедро, и его желудок совершил невероятный кульбит, ухнув сразу вниз, когда в открытую рану с мозолистых ладоней градом посыпались белые личинки. Всего одна горсть — целая гребаная горсть, — но от белой копошащейся в темной плоти массы по всему телу прокатилась крупная дрожь. — Отпускай, — голос лекаря донесся как сквозь воду, и Ханзо убрал руки дергано, вцепившись в кушетку до боли в пальцах, не в силах отвести взгляда от мерзкого зрелища, пока бедро перетягивали чистыми бинтами опять, оставляя опарышей ползать внутри. Блевать было нечем, но желудок великодушно излился желудочным соком прямо в миску с помутневшей от крови воды. Дрожащими руками Шимада неуклюже вытирал рот, почти задыхаясь от боли в пустом животе, лишь в перерывах между рваными вздохами пробормотал: — Извините… — Все в порядке, — хмыкнул врач, подхватывая его под руку и помогая встать на ноги. — После отдыха станет намного лучше. Хотя всякую сонливость как рукой сняло, когда Ханзо понял, что копошение мерзких тварей в ране прекрасно ощущается и при ходьбе. Лекарь отвел его в одну из спален, которые, как Шимада и предположил, находились прямо по коридору от входного холла. В комнате, оказавшейся почти пустой, стояли только три кровати с тумбочками, да стол с одним стулом, которые во тьме было почти не разглядеть, как и других обитателей палаты. Впрочем, глубокая ночь, все нормальные люди давно спали. А не возились с помирающими бродягами, как этот врач, который сейчас помогал ему избавиться от одежды. Хотелось благодарить его еще сотню раз, но от голодного урчания слова застревали в глотке, и хотелось чуть ли не плакать от своей беспомощности. Видел бы его сейчас кто-то из его прежней жизни… Запах горячей еды просто сводил с ума. — Я разогрел вчерашнее, — предупредил лекарь, протягивая ему миску с ложкой. Не выхватить ее из рук подобно зверю которые мешали лишь остатки былой гордости. Это просто объедки, догадывался Ханзо, но, черт возьми, как же ему было на это плевать. Хоть что, хорошо что пахло чуть более аппетитно, чем выглядело — с трудом можно было понять, чем это было. Какая-то похлебка, похожая на нечто среднее между кашей и супом, без всяких следов мяса. Таким у него дома даже собак не кормили, но под лопаткой уже не сосало, а грызло, и будто бы вывернутый наизнанку желудок урчал так, что хотелось выть. Да и на вкус оказалось пусть и пресно, но не так противно, как с виду, и Ханзо был готов поклясться прямо сейчас, в момент, когда горячая еда упала в пустой живот — это варево едва ли не самое вкусное, что он ел в своей жизни. Он уминал свою порцию торопливо, почти давился, как затравленное животное, словно боялся, что и это немногое у него сейчас отберут и посмеются. Этого, конечно, не случилось, но еды все равно было слишком мало, чтобы по-настоящему насытиться. Ханзо понимал почему, пусть и было как-то невероятно по-глупому обидно. Но тепло быстро сморило его, и Шимада заснул, даже несмотря на копошение личинок в ране. Уже не хотелось представлять, как они пожирают темные сгустки подгнившей плоти и крови, вгрызаются куда-то вглубь и может… Ладно, это просто разыгравшаяся усталая фантазия, переходящая в беспокойный, но крепкий сон. Он крутился в постели, раскрывался и опять закутывался в одеяло по самые уши. Хрипел и дергался, словно кто-то пытался его ударить. Ошметки каких-то старых кошмаров прорывались до подсознания, Ханзо слышал призрачные голоса, отмахивался почти яростно и засыпал опять, с болезненными стонами ворочаясь с бока на бок. Сколько времени прошло — минуты, часы или сутки — он не знал, когда его будили для того, чтобы очистить рану. Кажется, было светло. Врач что-то говорил, он ему даже что-то отвечал, ощущал чужие руки на бедре, а после у своего лба. Переохлаждение дало о себе знать — особых знаний не нужно было, чтобы понять, что он горячий, как растопленная печка. Ханзо силился отбиться от объятий сна, когда закладывало нос и забивало горло, когда кашель рвал глотку так, что сложно было дышать. Но все равно непременно проигрывал и проваливался вновь в теплую темную негу, не сумев сопротивляться безумному желанию просто-напросто отоспаться. За все те дни, которые провел на улице, в холоде и сырости, в постоянно подвешенном состоянии, когда все тело словно натянутая стрела было готово бежать на одних лишь инстинктах, не дожидаясь приказов замутненного разума. Горячее питье — кажется, какие-то травяные настойки — жгло воспаленное горло, но приносило облегчение, а короткие побудки казались лишь причудливым сновидением. Таким нереальным, которое становилось воспоминанием еще в момент, когда не закончилось. Дурное ощущение. Свинцовая усталость все еще приковывала к кровати.