14 июня 2003 года
Высокий мужчина в чёрном драповом пальто хлопнул дверью такси и воровато оглянулся, прежде чем войти в неприметную дверь нежилого старого здания. Возможно, когда-то оно служило складским помещением, но теперь для всего города оно мертво. Почти для всего. Деревянный пол жалобно скрипнул под тяжестью тела и собственной рыхлостью. Тут было влажно. Влажнее, чем должно. Фугаку покосился в дальний угол комнаты, услышав оттуда звуки шороха. Присмотревшись, он увидел человека. − Добрый день. Пройдёмте. Он ждёт, − сказала фигура, и Фугаку последовал за ней на нижний этаж. Пара поворотов, несколько коридоров, и перед лицом образовалась металлическая дверь. Неизвестный человек постучал, отчего по пространству прошёлся глухой звон, и без разрешения они вошли. Эта комната разительно отличалась от всего остального здания. Плотные багровые обои, местами обшарпанные, но в целом больше облагораживающие, нежели портящие вид. Минимум мебели, только два кресла на низких ножках и деревянный стол между ними, на поверхности которого стояли бокалы под крепкий алкоголь и бутылка без этикетки. Но даже будь здесь огромное количество деталей, внимание всё равно намертво зацепилось за лицо сидящего за дальним креслом мужчины. За столько месяцев выработался абсолютный рефлекс при виде этого человека: по спине пробежался холод, замораживая кончики пальцев, а сознание неприятно повело от невозможности избежать скорые проблемы. Сейчас уже поздно об этом думать, но стоило слушать брата. Видимо, каждый младший ребёнок в семье однажды ловит себя на подобных мыслях. Сидящий в кресле мужчина доброжелательно улыбнулся, рукой указывая на место напротив. Фугаку сконфуженно кивнул и сел, стараясь смотреть только в глаза, ибо эту улыбку видеть не хотелось. − Рад тебя видеть так скоро, Фугаку. Неужели у тебя наконец хорошие для меня новости? − начал мужчина, закидывая ногу на другую с опорой только на лодыжку. − К сожалению, я не… − К сожалению? Мне уже не нравится начало. Ты помнишь о чём мы с тобой в последний раз поговорили? Фугаку тяжело сглотнул и собрал руки в замок, силясь придать позе максимальной расслабленности. − Я помню. Однако я также помню, что ничего конкретного не обещал. − Разве? Мне показалось, мы даже договорились на июль. Что же случилось опять? − Мадара, − Фугаку прервался на короткий кашель. − Он отказался. − Вот как? − собеседник странно повёл левым запястьем, прогибая до хруста, а после потянулся к жидкости на столе, медленно разливая её по бокалам. − Угощайся. Фугаку покосился на предложенный стакан, и хотя не было никакого желания пить, он всё же знал местные правила, поэтому сразу же поднёс к губам, делая приличный глоток. Оказалось бы, даже вкусно, если бы не напряжение. Мужчина смотрел испытующе всё то время, пока его гость дегустировал напиток. После же сам обмочил губы и продолжил: − И почему же твой брат столь несговорчив? − риторический вопрос, адресованный куда-то в сторону. − Мне казалось, у тебя было достаточно времени, чтобы и Сатану переубедить. Так что ж пошло не так? Ты заверял, что в этот раз всё точно решится, а в итоге… А что, кстати, ты планируешь делать в итоге, Фугаку? Неужели наше возможное сотрудничество не состоится? − Поймите, я ничего не могу сделать больше. − Ты думаешь, это меня сейчас должно разжалобить? Видимо, в прошлый раз я недостаточно чётко обозначил твоё положение. Учитывая моё к тебе уважение, − мужчина отсалютовал бокалом, − я повторюсь. Ты сам вышел на нас, предлагая ваши услуги. Ты был убедителен. Я согласился. Предложение и правда более чем заманчиво, учитывая ваш прекрасный опыт сотрудничества с правительством. Я действительно заинтересовался. Настолько, что даже посетил парочку баз. Прекрасная строительная работа. Я восхищён твоим делом. Однако ещё более я восхищён теми системами, кои, как я понимаю, установлены с лёгкой руки Мадары. Прекрасная работа. Мне стало даже завидно, почему у них есть такое, а у нас нет. Знаешь, я бываю по-детски обидчивым. В итоге я согласился, а ты кормишь меня обещаниями уже шестой месяц. Думаешь, это разумно с твоей стороны? Фугаку слушал размеренную, почти мягкую речь и не понимал как будет выкручиваться. Он искренне был уверен, что принципы брата не столь тверды, как он любит о них говорить. Он правда поступил глупо, давая обещания этим людям, не имея никаких на то оснований. − Я прошу прощения, но… − Просишь у меня прощение? − мужчина сипло рассмеялся, отставляя бокал и вставая с кресла. − Ты ставишь себя выше, чем ты есть, раз считаешь, что подобные твои слова имеют для меня значимость. Знаешь ли, я человек терпеливый, поэтому сейчас выслушаю твои предложения. − Мои… предложения? − Очень надеюсь, что они у тебя имеются, − протянул собеседник, огибая кресло Фугаку. − Я могу предложить Вам полный перечень услуг, которые могу осуществить без непосредственного согласия Мадары, в качестве компенсации за Ваше ожидание, − предложил Фугаку, понимая, насколько это мелко, но другого у него нет. − Без систем безопасности твои сооружения не имеют никакой ценности. Я думаю, ты достаточно умный человек и понимаешь под какие нужды я собирался выделить ваши детища. Нет, Фугаку, более того, я напомню. Ты обещал мне не единоразовую услугу, а долгосрочное сотрудничество. Так не пойдёт. Что-нибудь ещё? Фугаку молчал. − Это печально, знаешь. То, что твой брат не хочет с нами сотрудничать даже оскорбительно. Чем мы хуже тех, с кем он имеет дело? Я сейчас понял, что даже согласись он заняться парочкой моих баз, дальше бы я от него ничего не получил. Печально-печально, − тягучий голос слышался где-то с задней части комнаты, там, где Фугаку его видеть не мог. − Вот был бы у вас более сговорчивый генеральный директор. Было бы просто замечательно. − Но Мадара не из таких. − А ты, я смотрю, даже гордишься этим. − Я не… − Брось, это нормально. Гордость за родного человека всегда благородно. Особенно если за это придётся платить. − Я готов пойти на любые Ваши условия. − Прямо таки на любые? Знаешь, я смогу пережить, если его прекрасные игрушки не будут верно служить мне. Однако моё самолюбие не переживёт столь некрасивого твоего ко мне отношения. Ты знаешь как у нас принято уравнивать? − Уравнивать? − Око за око. Глаз за глаз. Я высоко ценю собственное самолюбие. Я взращивал его годами, берег, ценил. Можно сказать, даже полюбил. Как сына, что ли, − мужчина рассмеялся собственным словам, а у Фугаку в груди что-то ухнуло. Неужели этими самыми бредовыми словами он пытается намекнуть? − У нас свои понимания эквивалентности. Ты меня расстроил, − мужчина наконец показался в зоне видимости. Всё это время он лишь размеренно ходил по комнате, а сейчас вернулся в своё кресло, закуривая. Едкий дым моментально ударил по обонянию. − Что Вы хотите этим сказать? − И зачем ты только связался с мафией, если совершенно не понимаешь о последствиях? − притворный вздох. − Я не отпускаю тех, кто меня расстроил. Терпеть этого не могу. Зато обожаю забирать у них нечто равноценное. По моим меркам, разумеется. Как насчёт него? − Него? − Фугаку нахмурился, наблюдая как мужчина достаёт из внутреннего кармана пиджака какой-то листок. Оказалось, фотография. Парализующий страх сковал тело, стоило увидеть на ней лица сыновей. − Тот, который постарше. Насколько мне известно, Мадара дорожит им, словно родным. Не делай такое удивлённое лицо, пожалуйста, это меня оскорбляет. Ты же не думал, что я ничего не знаю о твоей семье? Так вот, если я через этого обаятельного молодого человека надавлю, он согласится? Скажем, пришлю ему пару прядей. − Пожалуйста, я постараюсь что-нибудь сделать. − А что если тот, который помладше? Такой милый ребёнок. У тебя красивые сыновья, Фугаку. Бьюсь об заклад, ещё и умные. Гордость семьи. В будущем ещё и суждено перенять ваш бизнес. Прям идеальная семья. Я внесу коррективы? − Не надо, пожалуйста. Только не Саске. Я поговорю с Мадарой ещё раз. Он поймёт. − Нет. Нет, нет, нет, − мужчина покачал пальцем, смотря на фотографию. − Ты упустил возможность делать так, как можешь ты. Теперь на сцену стоит выйти мне. Саске, значит? Обычно более любимы первенцы. Или это чувство собственничества? − Вам нет от этого никакой выгоды. Если Вы с ними что-то сделаете, это лишь озлобит Мадару. Он не пойдёт у Вас на поводу. Тем более после такого. − Возможно, ты прав. Я даже тебе поверю. Но тогда как нам с тобой сделать так, чтобы было выгодно обоим? Фугаку тяжело дышал, лихорадочно обдумывая варианты. Можно действительно во всём сознаться Мадаре, они вместе придумают, что делать. Или спрятать детей. Уехать. − По твоим глазам я вижу, что вскоре придётся ожидать глупых поступков. Нет, Фугаку, давай подумаем вместе как нам быть. Есть же один вариант. И ты его знаешь. − Вариант? Какой ещё вариант? − Скажи мне, у Мадары есть завещание? − Что? Заве… − Фугаку не успел договорить, как пришло понимание. Глаза остекленели, а дыхание выровнялось. − Я же тебе ещё в начале разговора сказал, что просто мечтаю о том, чтобы вашу корпорацию возглавлял некто более сговорчивый. Тот, у кого достаточно смелости и заинтересованности в нашем сотрудничестве. И как же мне повезло, что такой человек сейчас сидит напротив меня, и, по счастливому стечению обстоятельств, является ближайшим родственником генерального директора. Что думаешь, Фугаку? − Насколько мне известно, завещания у него нет, поэтому… − Поэтому после его смерти всё перейдёт к тебе, − закончил мужчина, растягивая улыбку. − У тебя очень сложное положение, но я предлагаю тебе выход. − Выход, − повторил Фугаку, обессилено падая на спинку кресла. − В любом другом случае, я бы не стал так напрягаться, но тебе повезло. Я правда заинтересован в том, что ты можешь мне дать. Естественно, в качестве полноправного владельца. Хорошо иметь своего человека в подобных вещах. − А по сути Вы полностью заберёте управление себе, − тихо сказал Фугаку, растирая пальцами виски. − Ведь только так я смогу уплатить долг, в который Вы меня поставите, предлагая свои услуги. − Убийство человека не ново. Твой брат, конечно, человек влиятельный и при деньгах, но не настолько, чтобы следить за собственной безопасностью столь тщательно, чтобы я не смог до него добраться. − Да, Мадара абсолютно без защиты. − Замечательно. − Опять эта мерзкая улыбка хозяина ситуации. − Значит, мы договорились? − И когда Вы смогли бы это сделать? Он через десять дней улетает в Германию. − О, не переживай. Я не откладываю всё в дальний ящик. Не хочу, чтобы у тебя выдалась возможность с ним повидаться. − Что? − Ты тяготишься к выгоде, Фугаку, но как человек слаб. Боюсь, своего брата ты ненавидишь не так сильно, как хочешь показать. Твоя совесть. Она мне не на руку. Поэтому я заинтересован в том, чтобы это произошло максимально быстро. Скажем, завтра. − Завтра? − шокировано переспросил Фугаку, дёрнувшись в кресле. − А зачем тянуть? Мне нужен всего-то Мадара, какой-нибудь неприметный переулок, доверенный человек и нож в его руке. А ещё информация о его завтрашнем местонахождении вне дома и работы. Если же такового момента нет − устрой, но он должен быть на нейтральной территории. Подумай, Фугаку. Одна секунда, и всем твоим проблемам конец. Одно движение, и твоя семья в безопасности, а ты получаешь то, чего так страстно желаешь. Ведь власть так привлекает, да? Фугаку колеблется. Нельзя вот так вот просто решать — жить его брату или умереть. Несмотря на все разногласия, он всегда был к нему более чем добр. Настолько, насколько можно от него ожидать. Да, они не ладили. Да, их сложно назвать братьями, скорее хорошие старые знакомые, партнёры по бизнесу. Но разве это повод? Так подло перекладывать ответственность за свои ошибки на того, кому придётся расплатиться жизнью. Фугаку молчал. Молчал и понимал, что не сможет согласиться. Но это за него решили одной страшной фразой: − Выбирай. Либо Мадара, − мужчина покрутил фотографией, почти ласково смотря на детей, − либо Саске. Выбирать не приходилось. − Я согласен.***
15 июня 2003 года
Несмотря на разгар дня, комната была в полумраке − плотно задёрнутые шторы наглухо перекрывали лучам возможность пробраться в помещение. Свет угнетал, но темнота угнетала не меньше. Комната давила со всех сторон. Казалось, стены дребезжат, и их тряска передаётся в бокал. На самом же деле это просто тряслись руки, чьё очертание плохо прослеживалось из-за мрака или пелены в глазах, кто знает. А ещё комната сдавливала горло из-за душноты и спёртого запаха алкоголя. Фугаку просидел здесь всю ночь − с той минуты, когда накануне вернулся со встречи, на которой собственнолично убил брата. Фактически он ещё дышит, но сегодня… Сегодня ночью уже не будет. Ему чётко дали понять, что тянуть не в его, Фугаку, интересах. А ещё были слова о нежелательности непосредственной встречи. Мужчина понимал, что это правда. Увидь он брата, посмотри в родные глаза, он не сможет. Просто не выдержит. Сломается, расколется. Всё расскажет. Поэтому их совместную встречу надо отменить. Надо позвонить ему и сказать, что занят, заболел, да что угодно, лишь бы никуда не ехать. Телефон пролежал в руке пару часов. Какой же слабак. Даже позвонить оказалось непосильной задачей. Казалось, что просто услышать этот голос будет фатальной ошибкой. Уверенность трещала по швам, но тягучий страх, поселившийся под сердцем, мастерски штопорил появляющиеся раны, слишком рано превращая их в воспоминания-шрамы. Для него Мадара уже мёртв, а голос на другом конце связи разрушит спасительную иллюзию. Один день после потери ничто, и в тоже время очень многое. Для Фугаку Мадара умер ещё вчера, в том бывшем складском помещении. В обычном неприметном здании за углом конца южного района. В обшарпанной полупустой комнате. Брат явно заслуживал большего, но права выбора у Фугаку не было. По крайней мере, он предпочитал так думать. Стрелка часов показала три часа дня. Тянуть больше нельзя. Пальцы прошлись по кнопкам, без зрения набирая номер. Гудок. Второй. Третий. Каждый бил по сознанию, оглушая громче раскатов грома. − Пожалуйста, не возьми трубку, − выдохнул мужчина, но определённые законы сыграли свою роль, поэтому в следующую секунду послышался знакомый низкий голос. − Да, Фугаку. Слушаю. − Мадара, − прозвучало слишком жалобно. Как же странно произносить мёртвое имя живого человека. − Здравствуй, брат. Я звоню тебе, чтобы сказать, что сегодня не смогу поехать с тобой на встречу. − Отчего так? − Плохо себя чувствую. − Тебе давно пора взять неделю отпуска и поправить, наконец, здоровье. Ты ещё неделю назад выглядел плохо. − Да… Да, брат, обязательно. − Не переживай. Я сам поеду на встречу. Там ничего серьёзного. − Хорошо. Спасибо. − Кстати, Итачи уже дома? − Что? А, да. Вроде, да. − Отлично. Я жду его сегодня, напомни, пожалуйста, − сказал Мадара, и было слышно, что с улыбкой. На фоне послышался тихий смех, а затем и усмешка собеседника. − Ты не на работе? − Нет. У нас импровизированный выходной. Фугаку тяжело выдохнул. Они сейчас вместе, дома. На периферии промелькнула мысль, что это и к лучшему. По крайней мере последний день проведут не на работе. На той стороне вновь послышалось копошение и голос сожителя Мадары. Фугаку скомканно встряхнул головой, мысленно себя поправляя. Возлюбленного. Да, какие странные приходят осознания, когда понимаешь, что скоро многое из того, что стоило бы принять, ценить, уйдёт. Радоваться чужому счастью всегда важно. А когда речь идёт о родных − обязательно. Как Фугаку и предполагал, это оказалось сложнее. Мужчина никогда не думал, что будет способен на сентиментальность. Надо же, как многое может изменить прощание. − Я рад за вас. − О, неужели? − Правда, брат. Очень рад, − повторил Фугаку с улыбкой, но в ней не было ни радости, ни любви. Лишь серое, бездушное смирение. − Тебе правда следует отдохнуть. − Ты прав. − Тогда до скорого. Выздоравливай. − Да. Обязательно, − Фугаку сильно сжал губы, в последнюю секунду наспех окликнув: − Мадара! − Что? Фугаку тяжело выдохнул, сжимая зубы по скрежета. Нельзя. − Береги себя, брат. − Ты тоже. Послышались гудки. Фугаку с отчаянием швырнул телефону в стену, задевая бокал, который с грохотом разбился о деревянный пол. Устало осев на край кресла, мужчина сжал волосы у корней, шумно выдыхая через нос. Он ненавидел себя за слабость. Ненавидел себя за понимание того, что отказался от встречи не из-за вероятности во всем признаться. Нет. Он боялся доказать самому себе, что, даже посмотрев в родные глаза, ничего не расскажет, трусливо промолчит, упуская последнюю возможность не обрекать брата на смерть.***
Мадара отложил мобильное устройство, вновь переводя внимание на лицо напротив, которое сейчас улыбалось так гаденько, что не поцеловать было невозможно. Они провалялись на широком диване гостиной целый день. Вернее, пролежал на нём только Мадара. Сасори же удобно утроился на мужчине, положив ладони обеих рук под подбородок. Прервать поцелуй пришлось в тот момент, когда улыбка парня переросла в тихое посмеивание. − Хватит, Мадара, − сказал Сасори, стоило ему почувствовать, как чужие руки прошлись вдоль обнажённой спины и остановились на ягодицах, и слегка отвернул лицо, уворачиваясь от очередной попытки ввязать его в поцелуй с продолжением. Смеяться при этом не прекращал, но только до того момента, пока Мадара точным движением не поменял их местами, нависая сверху. − Да что с тобой сегодня? − У меня продолжение вчерашнего праздника, − промурлыкал мужчина куда-то в шею, начиная оставлять череду лёгких касаний губами. − Это мало смахивало на праздник. − А тебе хотелось большего? − Я вообще не считаю это поводом устраивать нечто масштабное. − Поход в театр и ужин в ресторане до сих пор для тебя нечто масштабное? − Нет, просто… − выдохнул Сасори, прикрывая глаза всё плотнее по мере того, как чужие губы спускались ниже, целуя уже живот. − Нет, не просто. Вчерашний день вот уже как четыре года является своеобразной годовщиной. − Это не день, когда мы с тобой познакомились. Не день, когда у нас начались отношения. Даже не день, когда мы впервые переспали. − Да, − согласился Мадара, отрываясь от своего занятия, чтобы перехватить правую руку, что крепко держала его за волосы на макушке, и поднести её к губам, целуя кончик безымянного пальца. − Это день, когда я надел этот перстень тебе на палец. − Это-то меня и бесит. Как будто замуж взял, ей-богу. − Это символ того, что я проживу с тобой всю жизнь. − Ты, между прочим, про это говорил чуть ли не в первую нашу встречу, а перстень надел лишь спустя полгода. Нехорошо получается, − с едкой насмешкой проговорил Сасори, вытаскивая руку из захвата и возвращая её на прежнее место, слегка надавливая, чтобы эти чёртовы губы продолжили прерванное занятие. − Тебе не надоело капризничать? − устало спросил Мадара, поддавшись нажиму. − Никогда не надоест, если дело касается тебя. − И всё-таки я тебя разбаловал. − Сам виноват. − Согласен. Но я получаю компенсации. Например, в виде возможности провести с тобой целый день абсолютно наедине, не покидая этого дивана. − Ага, и именно поэтому ты уже второй день как не ходишь на работу? С каждым годом ты становишься всё более и более безответственным. И где тот суровый начальник, который наводил на меня страх? − Как интересно. Ты, оказывается, меня боялся? Это возбуждает, знаешь ли, − заметил Мадара, переходя на шёпот, что так явственно обдал жаром чувствительную кожу чуть ниже живота. − Знаю, ты мне сегодня это уже продемонстрировал. И не раз. Может хватит? − У меня есть ещё два часа. К тому же, к слову о работе, ты на неё сегодня тоже не пошёл. И где тот ответственный амбициозный молодой специалист, который так сильно меня заинтересовал? − Он спит со своим начальником, поэтому ему можно прогуливать. И, смею напомнить, на работу меня не пустил именно ты, — почти искренне возмутился Сасори, изворачиваясь под любовником так, чтобы вернуть своё прежнее место. На какое-то время у него даже получилось, поэтому сейчас он гадко улыбнулся на скептично взброшенную острую бровь. − Разумеется. Не надо было вчера столько пить. Я не позволю, чтобы мой личный адвокат приходил в офис таким помятым и невыспавшимся. − И кто в этом виноват? Не ты ли случайно? − Нет. Я тут не при чём. − Да неужели? Тогда кто? − Алкоголь и секс. − Ну конечно, − протянул Сасори, запрокидывая голову так, чтобы мужчине было удобнее дотянуться до острых ключиц. Обычная схема игр, которые так нравились Мадаре − делать всё медленно, размеренно, доходить до грани, чтобы через секунду вернуться обратно к шее или губам, тем самым вызывая прерывистый шумный выдох. − Со мной, допустим, всё понятно. А ты-то чего весь день дома пробездельничал? Не хорошо, господин Учиха. − Не ёрничай. Иногда и я не грешу возможностями своей должности, тебе ли не знать. У меня сегодня только одна встреча. − А как же блюсти порядок? − Мне важнее блюсти его с тобой в постели, что, к сожалению, выдаётся крайне редко. − Не прибедняйся. Ты устраиваешь подобные марафоны при каждом удобном случае. − А почему бы и нет? Тебе ведь самому это нравится, − улыбнулся Мадара в самые губы, через секунду вновь подминая парня под себя, на этот раз правда не встретив сопротивления. Длинные волосы каскадом упали с плеч, окружая всё пространство вокруг лица. Сасори для галочки закатил глаза, руками уже зарываясь в густую копну на затылке, сильно сжимая, чтобы притянуть ближе. Он обожал эту часть перед сексом − долгие, вязкие поцелуи, от которых всё внутри сводит приятным жаром, что в контрасте с прикосновениями этих длинных вечно ледяных пальцев заставляет тело покрываться мурашками. Сасори никогда не думал, что будет хотеть кого-то так же сильно как в первый раз даже спустя года. Мадара на эту тему любил говорить, что всё из-за чувств. И был как всегда прав. Очередной бесконечный поцелуй прервался как-то слишком внезапно. Сасори приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать плывущий взгляд. Мадара смотрел на него пристально, давяще, а в недрах штормовых радужек бушевало какое-то странное, мистическое чувство. Чувство настолько сильное и хищное, почти маниакальное. Пугающий взгляд. Глаза − зеркало души, да? Если так, то Сасори мог поклясться, что внутри этого человека царствуют демоны. Мадара продолжал выжигать на желанном теле невидимые следы, слегка повернув голову. Широкая передняя прядь ласково огладила линию скул, и Сасори, не удержавшись, мягко перехватил её, пропуская сквозь пальцы, поднося к губам. Такие шёлковые, они переливались даже при тусклом освещении. То ли все это замечают, то ли дело в особенных пристрастиях, но в глубине этих смоляных волос можно было утопать вечность. Чёрный цвет сам по себе столь прекрасен. Такой содержательный, пугающий в своём поглощении всех остальных цветов, он противопоставляется белому, одновременно уравновешивая его. Скрывающий в себе всё и не демонстрирующий ничего. Живое воплощение лаконичности и многозначности. Поэтому эти волосы Сасори любил не столь за длину, сколько за их цвет, ибо они давали возможность притронуться к чистейшему воплощению этого воистину бездонного цвета. Природа редко награждает свои детища подобными красками, но, видимо, Мадара был в числе любимчиков, поскольку этим прядям суждено казаться ещё темнее на фоне алебастровой кожи. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть полосы расплавленного обсидиана на снегу? Мадара каждый раз с интересом наблюдал за подобными проявлениями маленьких слабостей и в те моменты, когда Сасори смотрел на него с вызовом, исподлобья, растягивая губы в развязной улыбке, которые всё ещё продолжали прикасаться к волосам, он вновь и вновь для себя понимал то, с чем не готов расставаться никогда. Сейчас же стоит продолжать с жадностью хватать каждую секунду, коими они владеют, поэтому мужчина склонился ниже, не прикасаясь. Этого расстояния хватило для того, чтобы прошептать в самые губы слова, после которых обычно следовало вредное цоканье и демонстративное закатывание глаз, прервать которые всегда удавалось поцелуем.***
Настенные часы показали пять часов, а значит пора. Аккуратно, чтобы хотя бы попытаться не разбудить задремавшего парня, Мадара поднялся с дивана и последовал в душ, после чего неспешно надел костюм и вернулся в гостиную. В комнате оказалось душнее, чем он думал, поэтому пришлось открыть окно, впуская остывающий летний ветер. Приятная прохлада прошлась по лицу, слегка колыхнув волосы. Великолепная погода. Мужчина подумал, что после встречи надо будет вытащить Сасори и Итачи в центральный парк, просто так, чтобы пройтись. Да, обязательно надо будет. А сейчас есть время выпить холодный горький кофе. Тот самый рецепт, которому его научили пару лет назад. Что-то из современной кухни немецкой молодёжи. Вернувшись уже с кружкой, Мадара сел на кресло, стоящее по горизонтали от дивана, на котором всё ещё спокойно спал Сасори. Юношеское тело было слегка прикрыто тонким пледом чуть выше бедёр. Волосы взлохмачены, некоторые пряди прилипли к лицу, а пышные ресницы слегка подрагивали. Мадара смотрел на него с той самой улыбкой, кою сложно описать словами. У неё нет каких-либо отличительных черт, не прослеживаются оттенки. Она находит скромное местечко в самых уголках губ, заставляя всё лицо расслабиться, а глаза наполниться безграничным теплом. Думается, что в такие моменты люди и сами не понимают насколько явственно чувствуется в них любовь. Минут через двадцать столь увлекательное занятие пришлось прервать − Сасори медленно открыл глаза, несколько секунд пытаясь сфокусировать взгляд. После чего зевнул, прикрывая рот тыльной стороной руки, и вяло принял сидячее положение, по привычке поведя шеей, разминая мышцы. Когда с кофейных глаз полностью сошла пелена дремоты, парень посмотрел на всё ещё сидящего с кружкой в руке Мадару, который, впрочем, кажется даже не заметил его пробуждения. Подпирая пальцами лицо, он смотрел куда-то сквозь. Сасори усмехнулся. Такие моменты глубокой задумчивости случались слишком часто, поэтому к этому он давно привык. Ещё раз размяв затёкшее тело, он встал с дивана, натягивая валявшиеся рядом домашние брюки. − Стесняешься? − Даже когда ты настолько сильно абстрагируешься, предпочитая остаться со своими мыслями наедине, я не забываю о элементарных рамках приличия. Тебе ещё не пора? − Уже да, − кивнул Мадара, вставая с кресла. Сасори прошёл мимо, на ходу зарываясь рукой в шевелюру и зевая так, что на краях глаз выступили слёзы. − Почему не разбудил? − Зачем? Тебе не помешало отдохнуть. − Ты себе льстишь, − хмыкнул Сасори, заходя на кухню за порцией кофеина. Мадара последовал за ним и, остановившись в проходе деревянной арки, облокотился о неё плечом. − Я, вообще-то, о твоём самочувствии. − Актуальные переживания. Особенно после того как не выпускал меня из постели весь чёртов день. − Какой же ты всё-таки вредный после сна. И не с постели, а с дивана. − А есть разница? − спросил Сасори, но Мадара на это лишь безучастно пожал плечами. Закончив приготовления, парень оставил кружку на столе, давая напитку время немного остыть. − Пошли, я тебя провожу. Некрасиво будет с твоей стороны опоздать в ресторан. − Опять капризничаешь? − улыбнулся Учиха, попутно наблюдая, как собеседник прошёл мимо, направляясь в прихожую. − Ни капли. Скоро придёт Итачи, и мне не будет скучно. Его компания поприятнее, знаешь ли. − Чем моя? − Чем занудных клиентов, которым придётся в сотый раз объяснять одно и тоже. − Ты сейчас пытаешься таким образом убедить меня взять тебя с собой? − уточнил Мадара, обуваясь. − Таким образом я сейчас говорю тебе то, что тебя ждёт. − Поверь, если бы я мог никуда не идти, я бы остался. − Да знаю я, знаю. Иди уже, − махнул рукой Сасори, указывая на дверь. Мадара на такой жест вскинул острую бровь, недовольно качнул головой и медленно подошёл к парню вплотную. Последний к этому отнёсся скептично, о чём так явственно говорило показное пренебрежение в почти ненавистных глазах. Мадара некоторое время просто продолжал поддерживать зрительную борьбу. Как же иногда этот парнишка его раздражал, кто бы знал. Раздражал настолько, что хотелось наплевать на все планы и вернуть на злосчастный диван. Рука нежно очертила край лица, останавливаясь на подбородке, который через секунду был почти грубо зажат двумя пальцами. Сасори недовольно скривился, но голову приподнял в ответ на требовательное движение. Мадара всматривался в глаза напротив и был удовлетворён тем, как они смотрят на него, за столько лет не утратив ни грамма полюбившейся дерзости и так тщательно скрываемой самонадеянности. Молчание затянулось. Сасори нахмурился, замечая какие-то незнакомые ему до этого момента оттенки в, казалось бы, уже давно изученных чертах. − Мадара? − За эти годы мы так редко путешествовали, − отстранённо сказал Мадара, задумчиво проведя большим пальцем по нижней губе парня. − Ты чего это вдруг? − Знаешь, однажды я покажу тебе мир. Во всём его великолепии. Я хочу, чтобы ты увидел хоть что-то отдалённо способное сравниваться с красотой твоих глаз, − тихо закончил мужчина, на секунду улыбнувшись, и аккуратно притянул лицо парня ближе, даря нежный, почти трогательный поцелуй. У Сасори перехватило дыхание. Было что-то в этом привычном действии новое, что-то, что уловить так и не удалось, как бы он ни старался. Что-то, отчего задрожали губы. Ледяные пальцы едва ли не с трепетом оплели шею, погружаясь кончиками в основание жёстких прядей. Пара коротких мгновений, но именно они намертво отпечатаются в памяти, не позволяя времени стереть даже мизерную часть от каждой секунды. Пара коротких мгновений, и мужчина слегка отстранился, прислоняясь головой ко лбу напротив и смотря прямо в глаза. Впервые за столько времени под этим взглядом не было волнительно. Только лишь обволакивающее спокойствие и отсутствие ощущения времени. − Я люблю тебя, − с улыбкой сказал Мадара, а через пару секунд скрылся за входной дверью. Сасори улыбнулся в ответ, и было всё равно, что уже в пустоту.***
«Только что закончил. Что-нибудь хотите?» Пальцы одной руки быстро ввели сообщение и нажали на кнопку «отправить». Мадара вышел из лифта, который привёл его на минус-третий этаж центрального торгового центра Токио, на последнем, пятьдесят восьмом, этаже которого и располагался ресторан, где состоялась встреча, а здесь располагалась парковка, на которой он оставил машину. Осмотревшись, чтобы понять в какой он части, мужчина направился сквозь длинные ряды машин. «Нет. Мы досматриваем фильм. Как раз успеем к твоему приезду.» Мадара обогнул ещё один поворот, на ходу набирая ответ. Светодиодные лампы в ночном режиме освещали помещение неприятным глазам ярким белым светом, тихо трещали и в некоторых местах моргали, создавая отчуждённую атмосферу. Несмотря на большое количество машин, людей не было, только уборщик в синей униформе и с большими наушниками, надетыми поверх кепки. Он стоял около стены, которую протирал валиком на длинном штативе, и слегка пританцовывал. Как раз в том углу, куда Мадара и направился, найдя свой джип. «Хорошо. Буду через сорок минут.» Снова кнопка «отправить», а затем звук снятия автомобиля с сигнализации. Наконец подойдя к ней, Мадара обогнул её со стороны капота, в метре от не обращающего на него внимания уборщика, который, впрочем, стоило мужчине пройти мимо, развернулся в его сторону. Мадара открыл дверцу, за секунду до этого по привычке достав из кармана часы, глянув на время, но сесть не успел − его остановил обращающийся к нему голос: − Извините. Мадара повернулся на уборщика, который стащил наушники, оставив висеть на шее, и сделал пару шагов в его сторону, остановившись в метре. Взгляд скользнул по всему незнакомцу, чья правая рука что-то перебирала в глубоком кармане, а затем достала сигарету и поднесла к губам. − Не подкурите? Мадара коротко кивнул, доставая бензиновую зажигалку. − Спасибо, − уборщик взял протянутую вещь и несколько раз провёл по колёсику. − Скажите, а Вы, случайно, не Учиха Мадара? − Верно, − Мадара утвердительно кивнул, слегка нахмурившись. − А Вы…? − О, нет, Вы меня не знаете, − говорящий слегка приподнял голову, делая первые затяжки и выпуская столп дыма. Лампа осветила лицо, отчего удалось увидеть черты лица − молодой парень, едва ли старше Сасори. А ещё он улыбался − приятной широкой улыбкой. − Вам что-то надо? Незнакомец лишь просто пожал плечами и с улыбкой протянул раскрытую ладонь, на которой лежала зажигалка. Мадара на секунду нахмурился и протянул руку в ответ, но уже в сантиметре от прикосновения, парень резко перехватил его за запястье и с неожиданной силой потянул на себя. Мадара резко выдохнул. Острая боль в правом боку и стремительно разливающееся тепло. − Ничего такого. Просто показываю Вам, что не стоит быть столь горделивым человеком. Ладонь механически дотронулась до кожи, из которой только что плавно вышла сталь ножа, что так отчётливо блеснула, кажется, перед самими глазами. Мадара пошатнулся, опираясь повреждённым боком о стену и медленно оседая, оставляя за собой кровавую дорожку. Так и не убранные часы выпали из слабеющих конечностей. Рядом стоявший парень провёл по ним кончиком ботинка, слегка разворачивая, а затем резким движением наступил на каркас, отчего стекло моментально треснуло, а после нескольких движений и края рамы погнулись. Мадара наблюдал за этим отрешённо, но перед глазами стремительно темнело… Однако ещё не утратившие чувство осязания руки вновь почувствовали холод металла, вокруг которого сжали его пальцы. А потом шёпот в самое ухо: − Брат передаёт тебе привет. Бледные губы дрогнули в слабой улыбке, с краёв которой потекла струя крови, а щёку обожгло слезой как никогда явственно. Голова безвольно склонилась в бок, и, издав последний спазматический выдох, Мадара закрыл глаза, погружаясь в абсолютную темноту.***
Сасори сидел на краю дивана и прибывал глубоко в волнительных мыслях в тот момент, когда в дверь позвонили. Руки дрогнули, и с края давно истлевшей сигареты упал пепел. В груди всё сжалось в ожидании страшных новостей. Когда кто-то не возвращается домой, а ранним утром звучит дверной звонок, он c большой вероятностью не сулит ничего хорошего. Выбросив окурок в стоящую на столе переполненную пепельницу, Сасори поднялся с дивана и спокойно направился к двери, в которую не переставали звонить, оглушительной трелью обдавая перепонки. Пара движений, и Сасори, даже не посмотрев в дверной глазок, открыл дверь. Одного вида опухших глаз Микото было достаточно, поэтому Сасори до боли сжал челюсть, надеясь, что ему не суждено услышать страшных слов. Что угодно, в любом состоянии, но главное, чтобы живой. Варианты, в которых у него появились важные дела или случилось что-то у какого-то знакомого или родственника перестали рассматриваться после четвёртого часа ожидания и порядка двадцати исходящих звонков. Сасори наконец осмелился посмотреть в глаза женщины, из которых вновь потекли слёзы, стоило с губ слететь первым несмелым словам: − Сасори, он… − Где он? − Я… Мне так жаль, − тихо шепнула женщина и подошла ближе, крепко обнимая. На удивление, это действие оказалось очень уместным, очень важным, помогающим. Но руки ответить отказались, продолжая безвольно висеть вдоль тела. Микото обнимала его крепко, искренне. Холодные нежные пальцы прижимались к шее, заставляя голову склониться и упереться лицом в мягкий шёлк её волос. Поддержка не всегда приносит успокоение, но необходима всегда, особенно если речь о небезразличных людях. Они простояли на пороге всё то время, пока Сасори пытался осознать услышанное, и чем дольше он молчал, тем сильнее лились слёзы обнимающей его женщины, но в момент, когда плач перерос в порывистые всхлипы, парень мягко расцепил оплетающие его руки и, отпрянув, провёл большими пальцами по щекам, стирая солёную жидкость. − Пожалуйста, Микото, успокойся. Давай зайдём, − мягко сказал Сасори со слабой улыбкой и развернулся, удаляясь в недра квартиры. Оставленная Микото проследила за парнем, и её лицо исказилось болью. Не существует правильной или неправильной реакции на столь ужасные новости, но то, что она увидела в карих глазах её испугало даже больше, чем улыбка. Замявшись, она не сняла обувь, а сразу зашла в гостиную, где никого не обнаружила. На кухне горел свет. Сасори вышел с фарфоровой чашкой и аккуратно приобнял одной рукой стоящую посреди комнаты женщину, мягко принуждая сесть на диван. − Выпей. Микото приняла стакан, но взгляд от парня не отвела. Растерянность так чётко прослеживалась на её лице, смешиваясь с горечью, что искажала красивые черты. Сасори занял кресло напротив, в котором обычно сидел не он, и сфокусировал невидящий взгляд на оставленной пепельнице. Микото сделала пару глотков и только после третьего смогла немного выровнять дыхание. − Сасори… − позвала она осипшим голосом. − Итачи… − Спит. − Ему надо сказать. Завтра надо будет начать готовиться к похоронам, и мы должны успеть… − женщина запнулась, увидев как парень напротив скривил губы и резко повёл головой в сторону. − Сасори. − Я сам скажу ему. Микото хотела что-то сказать, но резко перевела удивлённый взгляд в сторону лестницы. Сасори хватило секунды, чтобы понять, поэтому он сразу встал с кресла и развернулся. Итачи внимательно смотрел то на него, то на мать. Он не выглядел только что проснувшимся, но был явно сонный − видимо, в своих ожиданиях Сасори был не одинок. Он медленно подошёл к мальчику и, сев перед ним на колени, нежно взял его маленькие руки в свои. − Что происходит? − наконец спросил Итачи, не отрывая взгляд. Смотреть в эти глаза казалось невозможным сразу же, а сейчас, когда в них начинает проблёскиваться осознание, физически больно. Сасори тяжело сглотнул и сделал глубокий рваный вдох, после которого должен был всё сказать, но у него ничего не вышло, поэтому он просто дёрнулся ближе, крепко обнимая мальчика. − Сасори, что случилось? − хрипло спросил Итачи, лицо которого начало слегка потряхивать. − Пожалуйста, скажи, − ещё раз попросил мальчик, но в ответ получил всю ту же самую тишину и крепчающие объятия. Слёзы полились раньше, чем пришло осознание. − Сасори, − жалобно позвал Итачи дрогнувшим голосом. − Где он? Где дядя? На фоне послышался тихий плач матери. Глаза панически выцепили её осунувшийся силуэт. − Сасори… − в последний раз тихо позвал мальчик. − Прошу тебя, Итачи, не плачь. Умоляю, только не плачь, − последнее, что расслышал мальчик из бездумного шёпота, пропитанного, вопреки сказанным словам, проступившими слезами, и закрыл глаза, упираясь лицом в ворот рубашки.***
Прошло не больше двадцати минут, как Итачи заснул, побеждённый шоком и насильно выпитым снотворным. Микото решила остаться с ним, понимая, что нельзя допустить, чтобы он проснулся в одиночестве. Сасори же хватило нескольких минут, чтобы собраться. Женщина уговаривала взять такси, но на своей машине явно быстрее, поэтому в необходимом месте он оказался спустя сорок семь минут. Судебно-медицинский морг. Несмотря на уверенные движения, Сасори понимал, что до конца не осознаёт, что он тут делает. Вернее, кого он тут ожидает увидеть. Это не ситуации, где сложно поверить в происходящее, где нужно собственными глазами убедиться. Это просто защитная реакция организма − Сасори всё делал, будто это происходит не с ним. Простая необходимость совершать логичные в сложившейся ситуации действия. Как жесток бывает человеческий мозг. Он волен заставить ощущать то, что не имеет место быть, или же полностью заблокировать реальность, уверяя, что всё какая-то страшная галлюцинация. Сасори буквально влетел в помещение, сразу для себя осознавая, что сейчас важно не поддаться панике. Такие мысли не сформировались полностью, но было бы ложным утверждать, что в голове не вертелась мысль о хорошем исходе. Может, Микото сорвалась к нему раньше, чем врачи успели спасти. Может, сейчас там, в реанимации, пусть и слабо, но сердце бьётся. Сознание лихорадочно подкидывало десятки вариантов, но в каждом из них он жив. От этого на лице даже промелькнула улыбка. Он резко остановился посреди коридора. Это помешательство. Он уже там, где живым не место. В шоковом состоянии невозможно предугадать, как поведёт себя организм, невозможно сказать, когда придёт осознание и когда оно снова забьётся в угол, побеждённое бессмысленными надеждами. А потом снова. И так по кругу. − Сасори! Парень отстранённо подумал, что голос ему знаком. Послышались шаги, отдающие характерным эхом подобных мест. Взгляд, до этого смотрящий куда-то в ноги, медленно сфокусировался, и, подняв голову, парень увидел подходящего к нему Фугаку. Мужчина был бледен, словно здешний обитатель, а наспех накинутая помятая белая рубашка лишь усугубляла положение. − Ты приехал вовремя, − сказал Фугаку, подхватив парня под локоть и потянув дальше по коридору, туда, откуда сам и пришёл. − Я договорился с санитарами, они могут пропустить тебя к нему, но только быстро. − Что? Зачем? − непонимающе спросил Сасори сквозь хрипоту, но сопротивления не оказал, покорно следуя. − А ты разве не для этого сюда приехал? − Да, но… Почему не ты? − Не я тот человек, который должен первый с ним попрощаться, − быстро кинул Фугаку сквозь плотно сжатые губы. Они наконец дошли до конца этого злосчастного коридора и, завернув, остановились возле образовавшейся двойной стеклянной двери. Отрешённость не исчезла, но судорожные удары пульса в горле смогли немного обострить реальность. Пара рваных вдохов ртом через посиневшие губы, и Сасори смог перевести осознанный взгляд на Фугаку. Он хотел было что-то спросить, но запоздало заметил, как непонятно откуда взялся санитар, с которым Учиха о чём-то говорил. Парень правда хотел бы услышать, но звуки исчезли совсем. Понимая, что вместе с поступившимся головокружением проявляются и другие симптомы запоздалого шока, Сасори попытался успокоиться хотя бы на время, пока это необходимо. До смешного нелепо. Краем глаза было замечено, что санитар кивнул и, бросив на Сасори быстрый взгляд, он зашёл в комнату. − Сасори, иди. Парень несколько раз мотнул головой, не двинувшись с места. Тогда на плечо упала тяжёлая ладонь, а пальцы сжали достаточно, чтобы получилось хорошенько встряхнуть. − Он ждёт тебя. Фугаку открыл перед ним дверцу, и Сасори зашёл в комнату. Вопреки ожиданиям это оказалось маленькое помещение едва ли предназначенное для хранения трупов. Больше походило на кабинет. Видимо, Фугаку договорился, чтобы тело не оставляли в общем зале. Да, наверное, это было бы и важно, но в момент, когда глаза смотрят на секционный стол, на котором, накрытый белой тканью, лежит любимый человек − уже ничего не может быть важно. Первое потрясение, что бросается в глаза − ступни, не накрытые тканью. Сасори заставляет себя не смотреть, а просто подойти ближе. Второе − мертвенная синева кожи и трупные пятна, виднеющиеся на незакрытой части шеи. Горло сводит судорогой, а глаза обжигает. Третье − слабо узнаваемое из-за расслабившихся мышц лицо. Родное даже после смерти. Сасори смотрел на знакомые черты не меньше минуты, прежде чем руки обдало дрожью, и он несмело прикоснулся кончиками пальцев к острым скулам, неосознанно одёрнув через секунду − хладность мёртвого человека. Следующее прикосновение уже более смелое, поэтому ладонь аккуратно ложится на впалую щёку, а пальцы невесомо касаются окоченелых губ. Дальше линия подбородка, снова скулы, глаза, висок. Касаться его сейчас казалось настолько важным. Губы искривились в болезненной улыбке, стоило пальцам пройтись по волосам. − А они всё равно мягкие, − со смешком тихо говорит Сасори, и только сейчас заметил, что они в комнате не одни. Будто тень, санитар стоял в углу и, казалось, смотрел понимающе. Сасори бросает в его сторону секундный взгляд, а затем возвращает, и именно в этот момент настигает осознание. Перед ним не Мадара. Не человек, которого он любит. Не тот, кто любил его. Это всего лишь хладный труп. Трупы не могут любить. Просто что-то, что очень похоже на него. Смерть лучше, чем мёртвое тело. Смерть символична. Парадоксально, но она не убивает человека, она лишь заканчивает его жизнь. Будь человек хоть трижды неверующим, он будет трепетно хранить под сердцем возможность существования после смерти. Тут не до биологических процессов. Смерть оставляет выбор. А труп его не даёт. Только стоя здесь, на месте Сасори, можно полностью осознать это. И Сасори осознаёт. Только вот легче от этого не становится. − Ну и как же так, а, Мадара? И как после этого тебе доверять? − с усмешкой спросил Сасори и истерично протёр ладонями мокрое лицо. − Ты ведь обещал прожить со мной жизнь, помнишь? Ты помнишь это? − получилось громче, чем было можно, поэтому санитар сразу подошёл к парню, понимая, что того может настигнуть внезапная истерика, но Сасори лишь дёрнул плечом, сбрасывая чужие руки и срываясь на крик: − Думаешь, твоя смерть что-то изменила? Думаешь, так легко отделался? Но я ведь жив, эгоист ты чёртов. Я жив! − Покиньте, пожалуйста, помещение.***
Похороны назначили на пятый день после смерти. В течение этих бесконечных дней необходимо было сделать так многое из того, что обычно делают после кончины − договор с похороним бюро, экспертиза установления причины смерти, установление наличия завещания. Огромное количество бумаг и постоянная суматоха. Сасори был не в состоянии что-либо решать или делать. После того как он покинул морг и вернулся домой, он не обнаружил Микото и Итачи, что, впрочем, мало волновало. Он понимал, что ребёнку нужна поддержка намного больше, особенно с его стороны, но было так по-эгоистичному всё равно. Потом, всё потом, ему были необходимы хотя бы сутки, чтобы немного прийти в себя. Сутки, в течение которых он просидел на диване в гостиной. Не шевелился, не думал, не вспоминал. Абсолютная хаотичная пустота. Изредка мелькали какие-то образы или силуэты, но они не задерживались в повреждённом сознании столько, сколько хватило бы для понимания. Страшное состояние − ни живой ни мёртвый. Теперь значение этой фразы стало понятно. За прошедшие дни разговаривал он лишь единожды, когда к нему приехал Фугаку с результатами экспертизы. Проникающее ножевое ранение печени с последующим разрывом тканей в связи с прокручиванием инородного предмета в плоти. Впрочем, рана не была смертельна. Факт того, что он умер от потери крови, предварительно пролежав порядка сорока минут, сильно ударил по нервам. Осознавать то, что существовал реальный шанс его спасти, осознавать то, что просто будь он рядом, просто один звонок, и его можно было бы спасти. На фоне всего этого Сасори совершенно упустил момент со словами об убийстве в целях ограбления. Бесполезная информация. С этим невозможно жить дальше. Реальность, однако, считала иначе. По окончанию, пожалуй, самого, хоть и короткого, но странного отрезка его жизни, начался не менее изматывающий − традиционные погребальные обряды. За день до похорон прошёл первый обряд − отпевание, на котором Сасори и понял, насколько незнаком с обычаями страны, в которой он прожил пять лет. Впрочем, на это было всё равно, он и так старался всё это время держаться в стороне, подойдя к телу уже к завершению обряда. Микото была единственной, кто осталась на ночную вигилию*. Сейчас же Сасори стоял в окружении незнакомых ему, за редким исключением, людей на территории частного кладбища. Он не знал, но Микото настаивала на меньшем количестве пришедших, но Фугаку отказался. Он говорил, что всем необходимо проститься с его братом, ибо мужчина был свято уверен, что большая часть этих людей искренне любили его. Вся процессия была до страшного чужой. Несмотря на то, что хоронили любимого человека, Сасори чувствовал себя здесь лишним. Снова. Насыщенный голос священника, читающего сутру, запас фимиама и крепко держащий руку младшего брата Итачи − всё, что останется в воспоминаниях на всю жизнь. Священник закончил молитву, и гостям и родственникам было разрешено приступить к возложению цветов к голове и плечам покойного. Микото мягко подтолкнула Итачи, чтобы тот пошёл первым, но мальчик отказался, даже не смотря в сторону гроба, поэтому первым подошёл Фугаку. Положив традиционную белую хризантему, мужчина сложил руки в молитве и в течение долгого времени стоял неподвижно, пользуясь моментом, когда стоило сказать ушедшему всё несказанное. Следующими были Микото с Саске, а за ними все остальные. Итачи, как и сам Сасори, подойти так и не решились, оба, не сговариваясь, дожидались, пока все уйдут и можно будет остаться с ним наедине. Такая возможность выдалась скоро − церемония близилась к завершению, и все стали расходиться. Уставший и заплаканный, ничего непонимающий Саске был уведён матерью в сторону машины, а Фугаку отлучился обговорить детали предстоящей кремации. Сасори знал, что он хотел этого. Знал, что находил это более привлекательным, нежели гниющее тело. Да в этой стране так и не принято. Но смотреть на это лицо и понимать, что оно будет сожжено дотла… − Дядя, − тихий детский голос заставил сфокусироваться на реальности. Итачи уже подошёл к гробу с цветком лилии в руках. − Я знаю, дядя, что нельзя плакать. Знаю, что это сделает боль от утраты сильнее, а тебе не позволит покоиться с миром. Я помню, как ты рассказывал мне это. Я правда помню… Но я не могу, − выдохнул Итачи, тыльной стороной ладони мазнув по глазам. − Пожалуйста, дядя, прости меня. Мальчик сильно зажмурился и закусил губу, пытаясь совладать с собой. Сасори, наблюдавший за этим немного поодаль, подошёл ближе и обнял его со спины. − Он не стал бы винить тебя, − тихо начал мужчина, прижимая ребёнка ближе. − Das Klagen hilft den Toten nicht*, но это не так, Итачи. Люди умирают, и мы знаем, что это естественно. Только кому от этого легче? Если ты считаешь, что должен оплакивать его уход, так оплакивай. Никогда не переставай это делать. Никогда не смиряйся с этим горем. Помни об этом моменте, о том, что такое смерть. Ты обязан помнить, потому что это часть его. Часть того, кем он для нас является. Грусти, плачь, скучай, но главное никогда не переставай думать о нём. Хорошо? Итачи несколько раз быстро кивнул, уже не пытаясь сдерживать слёзы. Сасори перехватил маленькие трясущиеся руки, которые крепко держали цветок, и потянул их к гробу. Итачи, вопреки традициям, вложил цветок в скрещенные на груди руки и порывисто, почти облегчённо выдохнул. Мужчина одобряюще провёл ладонью по мягким волосам, на что мальчик повернулся к нему и спросил: − А ты? Сасори перевёл взгляд, и губы тронула грустная улыбка. − Думаю, он не захотел бы принимать от меня цветы. Итачи слабо улыбнулся в ответ и понимающе кивнул. Холодный порыв ветра прошёлся по свежей могиле, подхватывая фантомный запах лилий, что так любил Мадара.«Мне доводилось любить, и это самое прекрасное, что способна дать нам жизнь. К сожалению, ровно до того момента, пока смерть всё не отнимает».
__________________ *Вигилия − богослужение, предполагающее проведение от захода солнца до рассвета. *Das Klagen hilft den Toten nicht (нем.) − Жалоба мёртвым не поможет.