Прогулки

Раньше я видел этот парк только на фотографиях. Ты говорил, что был там однажды и пару снимков сделал как бы между прочим, случайно. Когда я предлагаю: «Идем туда», ты сначала даже не можешь вспомнить, где парк находится. «Дался он тебе!.. А если не вспомню, м?» «Кажется, на русский это называется ма-ра-зу-ма», — я старательно выговариваю полузнакомое слово, надеясь, что оно не означает ничего крамольного. Ты отвечаешь, и в голосе слышен смех: «Тогда скорее су-кле-ро-за». Но ни того, ни другого у тебя не наблюдается. Ты вспомнил. «И Маккачина взять. Ма-ра-зУ-ма». Ехать в Маразуму в машине не хочу, и ты предлагаешь метро. Надеваю маску — не хочу заболеть. Полчаса ты очень витиевато по-русски объясняешь мне, почему люди в масках — не самые желанные пассажиры московского М. По тону с ноткой смешинки понимаю, что ты издеваешься. Как обычно… «Тогда идем пешком». Маразума не так далеко, как казалась, — на расстоянии всего трех стаканчиков кофе из трех разных кофеен. Первый кофе горьковат, второй — мокко — спешно конфискует разгулявшийся Маккачин, а в третий добавили какой-то сироп. Вкусный, надо сказать, но какой, я так и не понял. «Мне кажется, я был здесь с Яковом, но почему, не помню». Загадочная Маразума оказывается лесопарком, расписанным велосипедными и пешеходными дорожками. Ее до краев наполняет запах полуденного, нетронутого городом тепла — будто и не в Москве вовсе. «Это пока любители шашлыков не набежали». «Иногда я не знаю по-русски». «Ты хотел сказать, иногда знаешь?» — уже по-английски. Я отвечаю по-японски и тут же забываю, что сказал. «Я тоже… Иногда». Мимо нас по влажной после дождя дорожке проезжает мальчишка на трехколесном велосипеде, смешно виляя из стороны в сторону. Покатался бы он по нашим крутым склонам… «Ты умеешь? Веросипед?» «Наверное. Последний раз я катался лет в двенадцать. На даче летом, друзья родителей пригласили. Велосипед я, кажется, угнал у кого-то, когда от собаки пытался убежать…» «Уг-а-нар?» «Забрал и не спросил». «Тебя не пойемар…ь-и?» «Нет…» Мы идем, придерживаясь правой стороны; Маккачин бегает чуть поодаль, а ты разбрасываешь листья ногами, сводя на нет старания дворников. «Ты помнишь, кто такие дворники?» «Они убира-ют урит-су». «Не люблю их. Всю красоту уничтожили». И снова разметал горсть листьев. Мы доходим до того места, где дорожка сворачивает направо. На крайнем дереве пришпилено объявление о пропаже собаки. Дружок-рыжий-с белыми ушами. «Ты терял Маккачина когда-нибудь?» — спрашиваю по-английски. «Один раз он сорвался с поводка, но я его быстро нашел. Он далеко не убегает обычно». Детская площадка свободна: в Маразуму привели лошадей и пони и увлекли местную публику. Совпадение играет нам на руку. Ты едва влезаешь в узкую качель, почти вытянув ноги по земле. Я делаю вид, что качаю тебя — толкаю пару раз — и сажусь на другую качель. «Я один раз навернулся с качелей, лет восемь мне было. Носом лужу пропахал». «Ругались? Ты говорил, у тебя строгие родители». «Я с Яковом был. Не помню, как получилось. И тогда уже родители ругались. Когда узнали. И Яков тоже. Шутя, конечно». Ты оглядываешься, словно пытаешься охватить взглядом как можно больше, чтобы уже потом точно не забыть и гладкие велосипедные дорожки, и желтое осеннее солнце, и качель, и пони с заплетенными в косички челками. И отталкиваешься ногами от мягкого резинового покрытия площадки. Качель чуть-чуть скрипит. «Как давно я здесь не был!.. Спасибо, я бы сам не вспомнил». «А я и не знар…»

* «Ма-ра-зу-ма. В тот день, когда я упал с качелей, она была намного меньше».