Под сенью сумрачного свода

Подобно обжегшемуся мотыльку, девушка стремительно выбежала на площадь перед собором, спеша затеряться в людской толчее. Ей казалось, что тень Нотр-Дама словно призрак неотступно следовала за ней, а в каждом прохожем чудился зловещий монах. Безумный страх подхлестывал ее, гоня прочь от церкви, от этого ужасного человека. «Матушка, к кому же ты меня отправила!», - мысли Эсмеральды спутались. Сердечко ее стучало с такой неистовой силой, что готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Не зная, как ей быть, куда податься, потерянная и напуганная, Эсмеральда, боязливо озираясь по сторонам, поспешила скрыться. Пересекая площадь, она невольно остановилась у места, где когда-то она танцевала, небрежно кинув на грубую брусчатку истертый персидский ковер. Словно это было так давно, в каком-то волшебном, далеком прошлом. Солнце щедро ласкало своими радостными теплыми лучами. Девушка невольно сощурилась, прикрыв глаза ладошкой, и взор ее упал на богатый готический дом, выходящий на улицу Парви. Воспоминания захлестнули бедняжку. Послышался цокот копыт. К площади подъехал всадник. Мундир его горел золотыми нитями в солнечных лучах, шпага на боку ярко блестела и вспыхивала при каждом движении. Он вальяжно прогарцевал по мостовой, направляя коня к дому с колоннами, на который до этого так внимательно глядела девушка. Эсмеральда узнала всадника. Вся вспыхнув и просияв, она кинулась к нему, как утопающий цепляется за соломинку. Хлипкая опора, но она дает погибающему надежду. Вмиг, девушка позабыла обо всех наставлениях несчастной Гудулы, полностью поддавшись нахлынувшему чувству. -Феб! Феб! Мой дорогой Феб! Человек ловко спрыгнул с коня. Это действительно был господин де Шатопер. Он коротко взглянул на подбежавшую молодую девушку, поправляя дорогую сбрую коня. В его глазах сквозили удивление, раздражение и усмешка. От такого холодного приема бывшая плясунья замерла, не смея приблизиться. - О, мой Феб, разве ты забыл меня?- прошептала она. Мужчина развернулся, небрежно бросив: - С какой стати я должен, помнить вас, красотка. - Но ведь ты клялся, что любишь меня! Раздался самодовольный смех капитана. - Да мало ли кому я клялся в любви! Эсмеральда потупила взор, не веря услышанному. Сминая своими тонкими пальчиками передник, она робко предложила: - Я больше не плясунья, мы можем обвенчаться. - А мне какое дело, плясунья ты или нет? – в голосе Феба слышалось нетерпение. Он то и дело бросал обеспокоенный взгляд на балкон дома, по счастью для капитана, пустующий. - Это ведь я, та несчастная, которую ты, мой храбрый господин, спас, и которой назначил встречу у моста святого Михаила. Феб пристально посмотрел на девушку, затем нахмурился. Эсмеральда, видя такую реакцию мужчины, пыталась оправдаться: - Я не причиняла тебе зла, меня оболгали, а под пытками я созналась во всем. Тебя ранил злой священник. Матушка моя недавно умерла, мы бежали в Реймс. У меня никого нет, лишь ты. Не прогоняй меня, мой свет, мое солнце, моя надежда. Теперь я Агнеса, у меня христианское имя. Пусть я не стану твоей перед Богом и людьми, но не отталкивай меня, только позволь быть рядом. Легкомысленный капитан за прошедшее время успел позабыть все те детали, о которых упоминала Эсмеральда, а перемены, произошедшие в его жизни за последние три месяца, и вовсе изгладили из его памяти тот досадный эпизод. К счастью для бедняжки, капитан был слишком занят своими мыслями, а подобный разговор у дома Гондлорье, сейчас, был для него весьма некстати, и поэтому, молодой офицер слушал ее вполуха. Эсмеральда заламывала руки, умоляюще глядя своими большими блестящими глазами на высокого красивого мужчину. - Бред какой, - прошептал он, озираясь по сторонам. По всему поведению офицера было видно, что он весьма спешит. Убедившись, что за ним не наблюдают, он оглядел с головы до ног стоящую перед ним молодую красавицу и сказал коротко, но вполне дружелюбно: - Я приму вашу любовь в любую из ночей, какую вы выберете, если я вам так нужен, а сейчас позвольте мне пройти к моему дому и к моей жене. - Жене? – одними губами прошептала девушка. - Да, милочка, ты опоздала, но я могу ответить благосклонно на твои чувства. Действительно, мне кажется, я знал тебя раньше, и ты мне очень нравишься. С этими словами он окинул ее сладострастным беспечным взором так, что несчастная почувствовала, будто ее вываляли в грязи. - Вот держи, это задаток, - в руке Эсмеральды оказалась крупная монета, - подтверждение, что Шатоперы слов на ветер не бросают. Черт побери, теперь у меня есть деньги! Только, милая, гром и молния, не появляйся больше у этого дома, я сам тебя найду. Капитан весело подмигнул. - Ну, так что, где ты живешь? – сказал он, фатовато покручивая ус. - Подлец! Золотая монета выпала из разжатой ладони, звонко ударилась и покатилась по мостовой. Словно в забытьи, Эсмеральда медленно развернулась и побрела прочь. Это было последним ударом, подкосившим все силы бедняжки. Боль разбитого сердца, вытеснила из души страх. Виселица, смерть, священник, городская стража, в любую минуту способная схватить ее, - все ушло в небытие, все померкло перед мыслью, что Феб больше не любит ее. Видя удаляющуюся маленькую фигурку со скорбно опущенными плечами, недоумевающий капитан окликнул девушку, но та не остановилась. Тогда, он, пожав плечами, привычным жестом оправил мундир и быстрым уверенным шагом направился к входной двери готического дома. Эсмеральда плелась по знакомым узким улочкам, где когда-то ее легкие проворные ножки смело ступали, грациозно вышагивали по грубой брусчатке. В один миг она лишилась всех своих иллюзий, и открывшееся больно ранило ее доверчивое сердце. Вряд ли она давала себе отчет о том, что происходит в ее душе, но одно лишь ей было ясно - все кончено. Зачем ей свет, зачем ей солнце, зачем ей жизнь, если в сердце любимого нет места для нее. Постепенно солнце клонилось к горизонту, разливая в небе медовые потоки. Крыши домов в прощальных лучах сверкали янтарем, и на улицы Парижа опускалась желанная прохлада. В окнах таверн зажигались огни. Девушка подняла вверх затуманенный слезами взор. Высоко над зданиями, словно игла, впивался в небо острый шпиль Собора Богоматери. В эту минуту в ее голову закралась опасная мысль. Безжалостно на землю был сброшен крузелер* и обод. Не сдерживаемая ничем волна смоляных волос разлилась по плечам, шлейфом опускаясь на спину. Она станцует на площади в последний раз. Как же ей хотелось пуститься в пляс, вновь ощутить эйфорию и восторг, самозабвенно погрузиться в ритм, слиться с музыкой, отдаться чарующей мелодии и умереть юной и прекрасной. Назло Фебу, назло этому жестокому миру, назло гадкому священнику. Сойти в могилу с песней на устах, презрительно оглядев своих палачей. Легкая и изящная, она безропотно позволит затянуть на своей хрупкой шее петлю… Западный фасад собора Парижской Богоматери этим вечером был особенно прекрасен. Серый камень его стен окрасился чудным пепельно-розовым оттенком, переходящим в сиреневые всполохи в архитектурных углублениях, который спустя четыре столетия смог отразить на своем полотне Клод Моне, трудившийся над запечатлением главного собора Руана. Удивительную игру света и тени, мог наблюдать в тот час внимательный прохожий, когда Нотр-Дам являл собой таинственное и захватывающее зрелище. Внутри же окно-роза, расчлененное фигурным переплетом, горело и переливалось разноцветными огнями. Словно узор в калейдоскопе великана, витраж отбрасывал на стены и пол храма сказочные блики, похожие на россыпь самоцветов, мерцающих во мраке сокровищницы. Интерьер собора был окутан тьмой и пуст. Служба давно закончилась, монахи, священники и певчие удалились. Страшная тишина оглушала своими раскатами. Dom Клод стоял, прислонившись к колонне центрального нефа, и неотрывно смотрел на круглое окно. Он не мог оценить всей его красоты. Призванное символизировать свет Евангелия, поражающие многоцветием, окно казалось священнику огромным неотрывно смотрящим оком. Круглый зрачок его в самой глубине пронизывал насквозь. Не скрыться и не убежать. Бог ли дьявол смотрел - не все ли равно? В эту минуту он ненавидел и того, и другого. Созерцание стало невыносимым. Архидьякон зажмурился. Он чувствовал, как в нем закипает раздражение и гнев. Наконец послышались тяжелые шаги. - Проклятье! Квазимодо, я сгорел от нетерпения, сколько можно тебя ждать! Священник сделал повелительный жест, и оба вышли из собора. Такие вечерние прогулки в последнее время стали для них ежедневны. Но отнюдь не любование закатом занимало их внимание. Взгляд обоих внимательно следил по сторонам и столь тщательно осматривал прохожих, что такой щепетильности мог позавидовать даже королевский прокурор. Поднимаясь каждое утро на колокольню собора и выходя на ажурную балюстраду, архидьякон с замиранием сердца бросал тревожный взгляд в сторону Гревской площади. Когда ему доводилось видеть приставленную к виселице лестницу душа его проходила все круги ада. В зале консистории он трясущимися руками разворачивал принесенные ему длинные обвинительные протоколы, с именами тех, кому вынесен страшный приговор, но цыганки в этих свитках не было. Изо всех сил своей измученной души, стоя на коленях, Клод, молил небо, защитить и уберечь беглянку. Неистовая пламенная молитва, срывалась с его уст. Жаркий шепот разрывал ночную тишину кельи, ногти судорожно впивались в ладони. Дни шли, долгие мучительные дни. Архидьякон терзался неизвестностью и не мог начать действовать открыто, не мог предать огласке исчезновение цыганки из собора. Его наваждение не проходило, исчезновение плясуньи не успокоило разбушевавшуюся в душе страсть. Поиск девушки превратился в навязчивую идею. Она гнала его на улицы Парижа, заставляла осматривать каждый дюйм, ловить любой отзвук. Даже Квазимодо, в глазах священника, из соперника вновь превратился в верного слугу и союзника. Несчастный звонарь, не меньше скорбевший и опасавшийся за цыганку, чем его хозяин, охотно помогал ему, также позабыв для чего Фролло ищет девушку. Но все было безрезультатно. Клод отчаялся и потерял всякую надежду, когда в его келью этим днем вошла она. Жан, повеса, балованное дитя, сам не ведая, привел ту, что священник мучительно искал эти месяцы. Она пришла к нему, сама. Сама? Клод вспомнил ее взгляд, полный недоумения и ужаса, как она ринулась, словно лань, убегающая от хищника. Живая, невредимая, в этом непривычном наряде, в котором едва ли можно распознать маленькую колдунью. Он узнал. Он узнал бы ее из тысячи. И что же теперь? Она вновь ускользнула. Клод проклинал собственную нерасторопность. Едва дождавшись окончания службы, не привлекая внимания, со своим верным горбуном он шел по тесным, начинающим пустеть улицам. Архидьякон чувствовал, что цыганка где-то рядом, поблизости, что она не могла уйти так далеко. Словно охотник, почуявший добычу, священник ступал быстро и бесшумно, ему чудилось, что ноги сами ведут его к желанной цели. Завернув за угол одного из каменных зданий с причудливым карнизом он резко остановился. Шедший позади Квазимодо едва не налетел на своего господина. Пытаясь понять, что произошло, он проследил взглядом, куда смотрит Клод и тоже замер, пораженный увиденным: по улице прямо на них шла Эсмеральда. Простоволосая, бледная, загнув за пояс полы длинной темной юбки, она шагала легко и стремительно. Движения ее были порывисты и выдавали сильное волнение. Она шла в сторону соборной площади, держа в руке тамбурин. Заметив звонаря и его спутника, девушка замедлила шаги. Лицо ее исказила кривая улыбка. Подбросив инструмент над головой, и ловко поймав его, она в мгновение оказалась рядом с ними. - Господин архидьякон, что же вы так смотрите на меня? Я хотела жить, просто счастливо жить, а у меня отняли и дом, и семью, и любовь. А теперь я желаю лишь умереть. Пойдемте со мною, вы увидите мою пляску, что так сводила вас с ума. Девушка положила руки на талию и вопросительно наклонила голову: -А ты, мой добрый горбун, зачем ты спас меня тогда? Жестокий, не ведая, ты обрек меня на страдания! Эсмеральда на пятках резко развернулась к Фролло и неожиданно отчаянно выкрикнула: - Я не нужна Фебу! Так забирайте вы, то, что я желала отдать только ему. Ну, почему вы медлите, святой отец, или тоже нашли себе иную забаву и все обещания ваши та же ложь? Капитану не надо ни плясунью, ни порядочную девицу, так берите меня вы. Только обещайте, обещайте мне, что убьете меня утром. Заколите так же как его! Тело ее сотрясала нервная дрожь, а черные глаза, с расширившимися зрачками полыхали горем и безумием. Архидьякон схватил ее за руку и, не говоря ни слова, повлек за собой, широко шагая по узким мощеным улочкам так, что девушка едва поспевала за ним. Бедный Квазимодо видел все. Он не слышал, но видел, как цыганка что-то дерзко сказала Клоду, как тот сверкнул очами, закусив губу, и потащил ее. Звонарь, как верный пес, крался следом, думая, что его приемный отец решил сурово наказать беглянку, проучить за ее грубые слова или того хуже. Что мог сделать священник, горбун даже боялся предположить, не то, что представить. Он причитал, просил, умолял не трогать девушку, не смея помешать архидьякону. Дойдя до крайнего дома пустынной улицы, уже тонущей во мраке, священник жестом приказал Квазимодо спрятаться за огромной винной бочкой и дожидаться его здесь. Закрыв лицо капюшоном, он постучал в дверь. На землю легло пятно желтого света, и из дверного проема показался сухой старушечий профиль. Мужчина молча сунул в руки хозяйки дома монету, и крепко держа девушку, поднялся по лестнице. Он втолкнул ее в небольшую комнату и запер за собой дверь на засов. На город опустилась ночь. Где-то вдалеке раздавались пьяные крики и брань, перемежающиеся собачьим лаем, заставляющие ускорять шаг припозднившихся парижан. Проходя по темной улице и придя домой, они с великим страхом, неистово крестясь, рассказывали домочадцам, что слышали у дома с дубовой бочкой невнятное бормотание и страшные нечеловеческие всхлипы. *Крузелер – чепец со множеством мелких складок, являющийся одним из популярных женских головных уборов XIV-XV вв.