Под сенью сумрачного свода

Втолкнув девушку в комнату, Клод остановился жадно всматриваясь в нее. Его взор блистал от волнения и нечистых желаний. В два шага преодолев расстояние меж ними, архидьякон стал покрывать бешеными поцелуями шею и плечи цыганки. Даже в порыве обуявшей его страсти он почувствовал неестественный жар ее обмякшего тела в его сильных руках. Эсмеральда не сопротивлялась, повиснув плетью в его крепких объятьях. Лишь полувсхлип-полусмех срывался с ее пересохших губ. Если бы Клод не держал девушку, она бы упала. Внезапно священник резко отстранился от плясуньи, поддерживая ее за плечи и пристально вглядываясь в болезненно-бледное лицо с лихорадочным румянцем. Одним движением он усадил ее на колченогий табурет, властно развернув лицом к себе. -Что случилось? Где ты была все это время? – сказал архидьякон ледяным тоном. К нему вернулось странное спокойствие. Эсмеральда надрывно рассмеялась: -Не все ли вам равно? Делайте, что задумали. Священник молчал, возвышаясь над нею, неотрывно смотрел и не двигался с места. Эсмеральда тоже замерла и пристально глядела на него. По прошествии времени губы ее задрожали и все тело сотрясли рыдания. Вся пережитая горечь и боль прорвались наружу потоком слез и безудержных причитаний. Клод не перебивал ее и не пытался успокоить, терпеливо дожидаясь конца этой бурной сцены. Бездействовал, ибо не знал, как поступить. Всхлипы становились все тише. Девушка сникла и начала заваливаться в сторону. Фролло едва успел поймать ее. Взяв на руки Эсмеральду, он осторожно положил ее на постель и присел рядом. Крупная дрожь сотрясала все тело несчастной и до слуха обеспокоенного архидьякона стали долетать обрывки фраз. Девушка бредила. Из ее бессвязных речей Клоду удалось узнать про побег, Гудулу и встречу с Фебом. Архидьякон был потрясен. Задумчивый и ошеломленный он вышел из комнаты и вскоре вернулся с медным тазом, с краев которого свисали обрезы ткани. Он смочил один из них и аккуратно, дрожащей рукой, приложил к разгоряченному лбу девушки.

***

Рассвет занимался над Парижем. Легкий ветерок лениво гнал по горизонту розовые облака, подобно утомленному пастуху, спускающему с гор свое стадо. Эта мирная идиллическая картина так контрастировала с бурей в душе звонаря, как осеннее небо мало похоже на пронзительную весеннюю синеву. Квазимодо сидел ни жив, ни мертв. Обхватив свои угловатые колени руками и опустив голову, он раскачивался из стороны в сторону, напоминая безумца. Эта ночь была самой страшной в его жизни. За эти долгие часы он так и не сомкнул век, а мысли в его голове,сталкиваясь и приумножаясь к утру довели его практически до сумасшествия. Осознание, что он, возможно, предал и погубил ту, за которую был готов умереть, вырывало болезненные стоны из груди несчастного. Всю ночь он боролся с собой, с Клодом, с этой чудовищной действительностью, попирал в себе все сыновьи чувства, дабы одним ударом снести преграду и спасти это чудесное создание - единственное, что одарило его скупой лаской. Но он не мог себе этого позволить. Не мог пойти против приемного отца. Его искаженное сознание упрямо говорило ему, что он совершит непростительное, а Клод не сможет причинить бедняжке вред. Другая же сторона его разума твердила обратное и Квазимодо казалось, что его голова расколется на части. Время шло. Священник не появлялся. Горбун сходил с ума. Раздался скрип отворяющейся двери. Клод долго стоял на крыльце, опираясь одной рукой о косяк, и молчал. Квазимодо увидел его застывшую фигуру. Замешательство архидьякона насторожило горбуна. Он вышел из своего укрытия и предстал перед ним. Встретившись с растерянным взглядом хозяина, заметив сильную бледность его лица, его смятение, отсутствие цыганки, Квазимодо понял все. Вернее, он не понял ничего, но в этот миг черные, могучие, смертельные волны лютой ревности, отчаяния и гнева захлестнули его. Низко пригнувшись, подобно дикому зверю, он ощетинился, заскрежетав зубами. Сверкнув единственным глазом звонарь двинулся на священника. Клод очнулся от своих мыслей. Удивление и страх отразились на его лице, когда он заметил приближающегося страшного горбуна, который в слепой ярости был готов разорвать его на куски. Архидьякон не шелохнулся, только сильнее стиснул старое дерево косяка. Внезапная догадка озарила его и Фролло захохотал как безумный. Теперь уже Квазимодо стоял пораженный, недобро смотря на архидьякона. -Ну, а если и так! –насмешливо процедил тот, - твое какое дело? Глаз горбуна запылал багровым злым огнем. Под этим взглядом Клод быстро пришел в себя, осознав всю серьезность своего положения. - Я не касался ее! – закричал священник, осекшись и закусив губу. Холодный пот выступил на его высоком лбу. Шум на улице становился все сильнее. Клод огляделся по сторонам. Опасаясь приближаться к своему звонарю, он быстро отрывисто сказал: - Ей нужна твоя помощь. Цыганке грозит опасность. Если ты будешь мешать мне, она погибнет. Квазимодо недоверчиво и внимательно оглядел хозяина. Остановившись взглядом на его лице, он посмотрел на священника с такой жалостью, словно знал все его тайные помыслы, что Клоду стало не по себе. - Я не причиню ей вреда, ты должен верить, без тебя мне не спасти Эсмеральду, - переступив через себя, с трудом проговорил Фролло, унимая подступающее раздражение и ревность. Плечи горбуна покорно опустились. Приободренный этим священник с силой сжал руку звонаря и строго сказал: - Сторожи дом и не позволяй ей выходить наружу, иначе - смерть, - Клод сделал выразительный жест, - к вечеру я вернусь. Натянув капюшон своего плаща до самого подбородка, священник быстрым шагом стал удаляться по улочке, быстро затерявшись в толпе горожан. Громко вздохнув, Квазимодо проводил его взглядом и стал тяжело подниматься на второй этаж, в комнату где находилась девушка. Увидев на ложе распластанное мраморное тело цыганки, горбун взвыл от гнева и боли, рухнув на колени, почитая себя обманутым и убеждаясь в своих худших предположениях. Веки Эсмеральды дрогнули и она медленно открыла глаза. Заметив уродливое лицо звонаря, она ахнула. Стремительно приподнявшись на локтях, она вжалась в изголовье постели, судорожно натягивая покрывало, словно оно было железным щитом, ставящим преграду между ней и опасностью. Наконец, узнав в глухом своего спасителя и друга, девушка изумленно уставилась на него, не понимая, почему тот плачет. Горбун всхлипывал, виновато протягивая к ней руки и покаянно ударял себя в грудь, словно желая проломить ее. - Где я? – пошептала Эсмеральда, с трудом вспоминая подробности вчерашнего вечера. Она окинула комнату беспокойным взором, потрогала свою аккуратно расправленную заботливой рукой Клода одежду, посмотрела на свое тело, будто уверяясь, что оно принадлежит ей, и в недоумении уставилась на горбуна. Оправившись от рыданий, звонарь тоже растерянно и непонимающе взирал на цыганку. - Вы в порядке? - только и смог вымолвить он. Эсмеральда приложила руку ко лбу. - Мне уже лучше. - Что он вам сделал? - Кто?- непонимающе спросила девушка. - Мой хозяин. - Ничего, кажется, ничего. Я помню как мы вошли в комнату, а дальше все поплыло перед глазами. Я была словно объята пламенем, а сейчас я вижу твое лицо. - Вероятно, вы бредили. Вчера вы были так взволнованы! - горбун в задумчивости чесал рыжую голову. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь отдаленным гомоном птиц, облюбовавших чердак. - Так вот, кто твой хозяин, - первая нарушила молчание плясунья, - тот, кто спас и приютил тебя. Квазимодо кивнул. - Разве этот ужасный человек мог проявить такое милосердие? -Может, он не так ужасен, как вам кажется, если вы все еще целы и невредимы, а я имею возможность охранять вас, - глухо сказал горбун. - Куда он ушел? - За помощью. - А если он приведет стражу? - Их пики коснутся вас не раньше, чем пронзят мое сердце. Эсмеральда опустила голову и замолчала. Целый день они так и просидели в маленькой комнатке, томимые неизвестностью, до конца не понимающие сути всего произошедшего. Девушка прислушивалась и вздрагивала от каждого шороха и скрипа, доносившихся снизу. Горбун ловил взглядом каждое ее движение и напряженно смотрел на дверь. Когда по углам стали сгущаться сумерки, а золотистые лучи все слабее проникали сквозь пыльное стекло, на лестнице послышались шаги и в комнату вошел Клод Фролло. Девушка затаилась, судорожно ухватившись за могучую руку звонаря. Священник приказал горбуну удалиться, но тот упрямо сидел, склоняя голову и не двигаясь с места. Тогда архидьякон стремительно подошел к Квазимодо и ухватил за подбородок, запрокидывая его голову так, дабы звонарь смог прочитать по губам. - Безумный упрямец! Дай мне поговорить с цыганкой, иначе я оставлю вас двоих на произвол судьбы, беспомощных, как котят. Возвращайся в собор. Твое долгое отсутствие породит слухи, которые нам ни к чему. Квазимодо поднялся. Эсмеральла хотела удержать его, но он попытался улыбнуться и громко произнес: -Хозяин не причинит вам вреда, я верю в это, – горбун подбадривающе осторожно похлопал девушку по руке и посмотрел на священника. Тот отвернулся. Постояв немного на пороге, звонарь глубоко вздохнул и стал спускаться вниз. Клод проводил его мрачным взглядом. Дождавшись, когда стихнут его шаги, Фролло захлопнул дверь и прислонился разгоряченным лбом к прохладным ржавым петлям, собираясь с силами и пытаясь унять бешеный стук своего сердца. Развернувшись, он встретился взглядом с Эсмеральдой. Она стояла посреди комнаты, прижав руки к груди, натянутая как струна. Помолчав, архидьякон заговорил: - Послушай, клянусь, дело здесь нешуточное. Никому, слышишь, никому не называй твоего цыганского имени. Теперь оно погубит тебя. Никто не ведает, что ты исчезла из собора, но все в одночасье может измениться. Одна на улицах этого города ты погибнешь быстрее, чем тень от виселицы сравняется размером с ней самой. За эти месяцы, что ты сбежала, я прожил десять жизней и состарился на целый век. Как же ты напугала меня! Я знаю, я виноват перед тобой. Я должен все исправить. Сейчас от тебя зависит: спасти меня или погубить окончательно, обречь себя на страдания или же прожить счастливо. Если хочешь сказать, что презираешь, ненавидишь меня за все содеянное, лучше совсем молчи. Хорошенько подумай. Твое слово сведет меня с ума, а тебя в могилу или же снимет оковы с нас обоих. Он шагал по комнате из стороны в сторону. Священник был сильно взволнован. -Я все устроил. Теперь слово за тобой. Решай. Я не хочу вести тебя силой. Видит небо, я люблю тебя и не желаю твоей гибели, но если ты будешь упорствовать… умоляю тебя всеми святыми; время идет. Не жди, пока я превращусь в статую – холодную и бесчувственную. Поверь: твоя судьба в моих руках. Теперь я твой господин, но и твой раб. Желаешь ты этого или нет, небо ли преисподняя, но они привели тебя ко мне. - Что же вы сделаете, если я позволю вам безраздельно властвовать над собою? – спросила Эсмеральда и горько усмехнулась. Клод резко остановился. С невыразимым отчаянием он воскликнул: - Жестокая! Стоя на краю пропасти, как можешь ты упрекать того, кто желает тебя спасти? Проклятие, что мне сделать, чтобы ты поверила мне! Видишь, как я кротко разговариваю с тобою, не желая вызвать страх. Целую ночь я провел у твоего ложа, охраняя твой покой и унимая лихорадку. Не сомкнув глаз, не смея нарочно дотронуться до тебя, – священник покачал головой, - нет, видимо, ненавистному тебе человеку ничем не смягчить твоего сердца. Но ведь и жизнь ты не отвергаешь! Ты страшишься смерти, но отчего ты не можешь принять от меня дар еще долгие годы видеть солнце! - Потому, что вы просите за него слишком высокую цену. - Высокую?! Быть подле тебя, слышать твой прелестный голос, изредка удостаиваться твоего взгляда – чрезмерная цена? Безумная, ты находишься за чертой жизни, отвергнутая обществом и небом. Одинокая в этом безжалостном мире, преданная тем, кого любила, - и толика сострадания несчастному презренному грешнику для тебя непомерная плата? Эсмеральда застыла и словно приросла к ветхому выщербленному полу. Со странным выражением она тяжело и пытливо смотрела на стоящего перед ней архидьякона. Клод заговорил мягко, словно оправдываясь, умоляюще глядя на бывшую цыганку, что странным образом контрастировало с непреклонной гордой статью его высокой фигуры. -Разве мужчина виновен, что полюбил женщину. Разве в том моя вина, что пламя в моей груди так неистово пылает. День и ночь, день и ночь, дитя, оно испепеляет мою душу. Уничтожает ночью и воскрешает с рассветом для новой пытки. Разве я виновен в том, что люблю тебя и не могу ничего с собой поделать? Ради этой любви я предал все в своей жизни: положение, звание, вечные клятвы. Все, все, чем я дорожил, во что верил. Я безжалостно променял надежду на спасение и свою душу на право любить тебя – неужели я не заслуживаю хотя бы сострадания? Неужели я настолько омерзителен тебе, что ты выберешь объятия смерти, чем дотронешься до моей протянутой руки? Не говори, что любишь меня. Скажи, что согласна, что ты прощаешь – этого будет довольно. Плясунья долго молчала, терзая тишиной измученного архидьякона. Когда Клод стал уже терять терпение и надежду, она шепотом произнесла так тихо, что застывшему в благоговении священнику пришлось напрячь весь свой слух. - Я вверяю свою жизнь в ваши руки. Помогите мне, пожалуйста. Мрачное, опечаленное лицо Клода просияло. Невольно он сделал шаг навстречу девушке, но та жестом остановила его. - Прошу лишь об одном, моя матушка почитала вас за святого человека, - при этих словах архидьякон сильно смутился, но Эсмеральда не заметила этого, стоя, потупив очи,- я стану покорна вам во всем, только обещайте, что не воспользуетесь моей беспомощностью. Фролло покраснел и нахмурился. Повисла звенящая тишина. Плясунья и священник стояли друг напротив друга – она замершая, словно ожидая приговора, он мучительно раздумывающий над ее просьбой. Через несколько минут Клод через силу медленно произнес хриплым, точно надорванным голосом: -Даю слово. Я не сделаю ничего, что может смутить тебя…