Под сенью сумрачного свода

Травы, уставшие от дневного зноя, в изнеможении припали к земле. Весело и проворно сновали мохнатые шмели. Деловито жужжа, они с удовольствием опускались на благоухающие лепестки диких цветов. Закатное солнце просвечивало сквозь листву, словно через зеленое стекло. Грунтовая дорога золотой лентой вилась по цветастому ковру вольготно раскинувшихся лугов. Клод шел, не выпуская из виду бредущую перед ним девушку. Никто из них на протяжении всего пути не проронил ни слова, лишь дивная мелодия звуков томного летнего вечера наполняла пространство. Вдалеке показались башни рыцарского замка Бисетр. До наших дней, дорогие читатели, это некогда величественное сооружение, дошло в весьма измененном виде, хотя и местами сохранило облик средневековой крепости. По иронии судьбы здание, собиравшее под своими сводами храбрые отважные сердца, отныне призвано давать последний приют страдающим от душевного недуга. В настоящее время Бисетр есть исключительно дом призрения для бедных, больных и помешанных*… Неподалеку на холме стояла мельница, рассекая своими лопастями напоенный ароматами воздух. То тут, то там из-за кустов выглядывали приземистые крыши домов. К одному из них и направился архидьякон. Во дворе залаяла собака и вскоре послышались шаги. Дверь открыла женщина лет сорока. Ее румяное лицо и сдобная фигура изобличали покорный легкий нрав, спокойствие и достаток. Узнав Клода, хозяйка всплеснула руками, засуетилась, громко унимая и браня разошедшегося пса. - Монсеньор Фролло, какая честь! Проходите, проходите, прошу вас. Мой муж совсем недавно отправился к соседям. Ах, если бы мы знали, что вы придете! Торопливо расставляя на столе собранное на скорую руку угощение, женщина с любопытством поглядывала на спутницу господина архидьякона, но, замечая его строгий взор, быстро отводила глаза. Эсмеральда с удивлением и неприязнью наблюдала, с каким благоговением и почтением хлопочет эта добродушная толстушка, пытаясь уважить священника. В душе ее всколыхнулись сомнения, от которых она тут же попыталась отмахнуться. - Как ваш ребенок? – спросил Клод хозяйку дома. - О, ваше преподобие, мой ненаглядный Даниэль уже служит причетником в аббатстве святого Виктора, а по вечерам помогает отцу в кузне. Если бы не ваша помощь, наш мальчик давно бы отошел к Господу. -Стало быть, он заметно подрос? - Пять лет прошло после той страшной болезни, чуть не отнявшей моего милого мальчика, - мать утерла передником выступившие слезы,- повернувшись к Эсмеральде и прижав руки к груди, женщина торопливо заговорила – ах, если бы вы знали, как мы испугались и отчаялись тогда! Какая это мука видеть, как тает на глазах твое дитя! Бедный наш доктор Бюжо ничего не смог поделать и только господин Фролло помог нам. -Полно! – прервал ее бурную речь архидьякон, - вашего сына спас придворный лекарь. -О! Нет, не говорите так, - именно вы, видя наше горе, привели сюда этого искусного медика. - Что привело вас в наш дом? Мы не видели вас так давно. Хозяйка присела на табурет, чинно сложив руки на коленях и вопросительно глядя на гостя. Клод сидел, опираясь ладонью о столешницу, устремив на нее свой проницательный холодный взгляд. -Как вам известно, моя должность обязывает меня следить и за состоянием целых ста сорока сельских приходов. Я желаю лично убедиться, как обстоят дела на каждом из них, – пояснил он. -Отец Мишель будет рад вашему появлению, – простосердечно воскликнула женщина. -Но здесь я не только по этой причине. Я утолю ваше любопытство и представлю сидящую перед вами девушку. Это Агнеса. Ее мать недавно скончалась, оставив бедняжку одну на целом свете. Я знал эту женщину лично и не мог пройти мимо случившегося. Монастырский приют, полагаю, будет не лучшим пристанищем для несчастной сиротки и не даст того семейного тепла, в котором она нуждается. Хозяйка дома насторожилась, разглядывая притаившуюся Эсмеральду. - Я не желаю, чтобы вы считали, словно я хочу взять плату за оказанную мной услугу. Я взываю к вашему милосердию и состраданию. Приютив Агнес, вы совершите богоугодное дело. Клод оглядел помещение. - Вы живете в достатке, который я помогу приумножить. Девушка не потеснит вас. Каждый месяц я буду выплачивать по сорок денье на ее содержание, а на неделе стану приходить давать уроки чтения и письма. Семья жила очень бедно - это дитя так и не освоило малых крох человеческого знания. Размеренная и кроткая речь архидьякона весьма противоречила его требовательному и непреклонному взору. Женщина не посмела перечить столь высокопоставленному духовному лицу. К тому же ее доброе сердце не могло не откликнуться на чужую беду. А рачительный ум хорошей хозяйки уже подсчитывал прибыль с этой праведной сделки. - Конечно! Мы позаботимся о милой крошке. Мари умерла еще во младенчестве, а я так хотела дочку. Но Богу было угодно оставить мне сыновей. Милая Агнеса станет мне утешением. Какая же она красавица! Хозяйка ласково поглядела на Эсмеральду. Девушка робко улыбнулась. -Значит, решено, - Фролло медленно поднялся из-за стола и степенно направился к выходу. - Мой звонарь может навестить Эсм… Агнесу, не препятствуйте ему, – сказал Клод на пороге, задержав долгий взгляд на смуглянке. - Ожидайте меня через пару дней.       

***

Так и повелось: Эсмеральда жила в новом для нее доме, архидьякон навещал ее несколько раз в неделю. Реже один, чаще в сопровождении своего верного горбуна, с умилением наблюдающего, как девушка, хмуря свой чистый лоб и корча любимую гримаску , выводит угловатые буквы. Письмо бедняжке давалось с трудом, но, надо отдать должное - она проявляла похвальное прилежание в этом деле, хотя и вызывала досадные вздохи у своего строгого наставника. Однажды она, с увлечением оставив на полях листа свое имя, неосознанно написала еще одно, приведшее архидьякона в ярость. По лицу его пробежала судорога. - Знаешь, почему я оказался тогда, в этой злосчастной каморке рядом с вами? – ядовито процедил он, смерив ученицу недобрым взором, – так слушай: твой любезный капитан сам учтиво предложил мне быть свидетелем свидания с тобою и рассмотреть все с близкого расстояния! Эсмеральда в тот день заперлась у себя в комнате и долго не выходила. Священник не появлялся больше недели. Когда он пришел, девушка сама повела его за стол, а пока он, потрясенный, вкушал ароматную пищу, очистила от грязи его запылившийся с дороги плащ. Бывали дни, когда дом пустовал. Его хозяева трудились на широком дворе или отправлялись в город, без опаски оставляя у себя господина Фролло наедине с Агнесой. Она была в его руках, в его власти. Архидьякон замечал, как она украдкой, с затаенным интересом, смотрит на него, изучает, останавливая на нем взгляд своих жгучих черных глаз. И это раздражало все сильнее. Та звезда, тот ослепительный свет, перед которым архидьякон преклонялся, повергался на землю, возводил на недосягаемый пьедестал, оказались лишь миражом, игрой его затуманенного очарованного воображения. Та Эсмеральда была лишь в его мечтах. Иллюзии разбились о камень действительности. Идеалы были развенчаны. Девушка оказалась обыкновенной. Всего лишь Агнеса - дочь реймской куртизанки. Глупая наивная девочка. Клод готов был провалиться сквозь землю от досады и стыда, вспоминая, перед кем он ползал на коленях, выворачивал душу наизнанку, умолял, кому вверял свое истерзанное сердце. Как только священный идол был повержен, а все покровы тайны сорваны, с неистовой силой проснулась плоть. Тогда в сознании священника начинали роиться страшные помыслы. Он может сделать с ней все, что захочет. Она позволит ему это. Разве теперь она посмеет ему отказать? Только собственное достоинство и Квазимодо не давали ему осуществить задуманное, но и бурления крови вскоре сошли на нет. Архидьякона с головой захлестнули волны беспросветной печали и тоски. Раньше он убеждал себя, что Эсмеральда не дает ему стать счастливым, что лишь это хрупкое ласковое создание сможет принять его, отогреть окоченевшее сердце, окажется сильнее его черствости, предрассудков, а теперь…Чувство неизбывного одиночества теснило грудь несчастного. Клод вдруг осознал, что никто и никогда не любил его, не понимал и не принимал. Наедине со своими чувствами Фролло казалось, что он сходит с ума. Но и к Богу он повернуться не мог. В своей слепоте он зашел слишком далеко, а выбраться из мрака уже не было сил. Воля его была распластана. Заглянув в свою душу, Клод обнаружил ее опустошенной и поверженной. Тело, душа, разум – все в нем было расколото. Все части, которые должны составлять единое целое распались, расползлись, раздирая несчастного в клочья, принося нестерпимую боль. Отпустить ее, дать ей жить? Нет! Что за жизнь ждет ее впереди? Какая судьба может быть у цыганки, оказавшейся дочерью распутной девки? Отдать Эсмеральду другому? Знать, что какой-то фонарщик, лакей, пустой офицер без разбору владеет тем, что архидьякон почитал почти святыней. Его приводила в бешенство одна лишь мысль, что девушки мог коснуться кто-то другой. А он? Что он мог предложить, на что надеяться? Фролло страдал от мысли, что простое человеческое счастье никогда не будет доступно ему. Он терзался от понимания, что своей эгоистичной любовью принес страдания невинным. Сердце Клода болезненно сжималось всякий раз, когда печаль бледной тенью ложилась на чело Эсмеральды. Всем обликом своим это дитя обвиняло архидьякона в его деяниях и молило о помощи. Она - страдающая, жалкая душа, беспомощный ангел, с обрубленными крылами, ни в чем не повинная девушка, которую он почти погубил. Прекрасный маленький цветок, надломленный его рукой - рукой, которую вел сам Рок. Чувство вины довлело над Фролло, не меньше, чем поселившаяся в душе страсть, заставляя теперь подолгу размышлять о людских судьбах. Архидьякон приходил к неутешительным выводам: он, Эсмеральда, Квазимодо – те, кому нет места в этом мире. Те, кто не смогут стать счастливыми, оставаясь прежними. Отнюдь не Бог, не коварная судьба ставят эти невыносимые условия – люди, жестокие люди, готовые принять в сад земных радостей лишь обладателей красоты, молодости и богатства. Все остальные обречены: Эсмеральде не стать благородной дамой, Фролло не вернуть молодость, а Квазимодо не превратить в прекрасного юношу. Клода терзала собственная беспомощность. Один из сильных мира сего, пастырь, повелевающий людскими душами, наделенный властью именем Господа отпускать грехи, - архидьякон не мог изменить ничего. Лишь покориться, смиренно принять этот приговор. Принять свое поражение, крах, смерть. Ибо жизни уже нет. Утерян смысл, а спасение маячит где-то вдалеке. Взор не видит его, ослепленный желанной тьмой колдовских цыганских глаз. Ее любовь могла быть спасением для истощенной заледеневшей души, а стала проклятием. Но и она сполна ответит за то, в чем неповинна, разделит ту же участь. Отверженная, выброшенная на обочину жизни, она так и не узнает и не поймет, как мучительно, горячо и нежно он любил ее. Однажды эти мысли довели архидьякона до исступления. Клод закрыл лицо руками и зарыдал. В его душе торжествовала тьма, выжимая из истерзанного сердца кровавые слезы. Капля за каплей. Минута за минутой. Внезапно средь мрака торжествующей безысходности забрезжил слабый огонек. Он разгорался все сильнее и сильнее, озаряя душу, отвлекая от дьявольской скорби. Фролло не сразу осознал, что происходит. Словно издалека, - точно сквозь плотную толщу воды, он услышал пение. Священник торопливо провел ладонью по мокрым впалым щекам и прислушался. Голос доносился из сада. Наполненный мучительной сладостью, он печально выводил: Con qué la lavaré la flor de la mi cara? Con qué la lavaré que vivo mal penada?** Грустная мелодия вторила состоянию несчастного, но звук чарующего женского голоса призывал к жизни. Утешал и давал надежду. Зачем она так поет? Словно нарочно, - будто знает его мысли, - тронутая его горем, пытается успокоить. Мужчина поднялся и, с замиранием сердца, осторожно ступая по деревянному полу, стараясь не скрипеть тяжелыми половицами, подошел к распахнутому окну. Сад был расцвечен теми тонами, которые приносит в этот мир осень. Листья, совершая дивный танец, мягко опускались на большие пузатые корзины, изнемогающие от обилия плодов. С ветки на ветку потешно прыгали пушистые белки, норовя собрать запасы на предстоящую зиму. Вдалеке по небу плыл стройный клин журавлей. Но Клод не замечал этого пышного благолепия угасающей природы. Взгляд его был прикован к небольшой открытой телеге. На ней, завернувшись в цветастую шаль, сидела Эсмеральда. Глядя на небо, она пела. Девушка находилась спиной к дому и не могла видеть Клода, или не желала дать понять, что чувствует его присутствие. Робкие лучи осеннего солнца играли в ее распущенных волосах, создавая вокруг головки светящийся ореол. Окончив песню, смуглянка спрыгнула с телеги и, подобрав с земли скребки для очистки садовых тяпок от грязи, стала ударять ими друг о друга как кастаньетами, плавно двигаясь в такт этому бесхитростному ритму. Движения ее становились все свободнее и быстрее и вот она уже, точно проворный мотылек, исполняла свой стремительный танец. Хлопнув ладонями в завершительном аккорде, она замерла. Неожиданно по саду разнесся звонкий смех. Эсмеральда закружилась, раскинув руки и поднимая лицо к бездонной выси. Архидьякон, затаив дыхание наблюдавший за происходящим, невольно улыбнулся. Он отпрянул от окна. Прислонившись к стене, мужчина горько вздохнул. Чувство щемящей нежности заполнило все его существо. Он не мог отречься от своих чувств, как бы ни желал этого. Наконец Клод осознал для себя, отчего его глупое слепое сердце выбрало именно ее. Архидиакон нашел в цыганке ту ясность и определенность, которых не было в нем самом. Наивная простота, с которой девушка делила весь мир на черное и белое, отметая полутона, - эта доверчивость и открытость привлекала противоречивую натуру священника. Каждая частичка ее тела составляла полную противоположность ему, - оттого она влекла Клода как магнит. Разум, очнувшийся от наваждения, был уже не в силах совладать с разгоряченным сердцем. С каждым ударом оно отбивало имя, шепотом слетавшее с уст архидьякона, подобно словам пламенной молитвы: Эсмеральда, Эсмеральда, Эсмеральда… * По сведениям середины XIX в. ** (исп). Чем мне умыть лицо, как мне умыться? Чем смыть мою тоску, как мне забыться? старинная испанская песня