Под сенью сумрачного свода

Эсмеральда встретила своего учителя робкой улыбкой. Она знала, что тот придет. Ждала его. Нахмурившись, Клод стал выкладывать рукописи из своей сумы. Девушка искоса поглядывала на суровый профиль священника с резкими правильными чертами. В душе архидьякона поселилась тревога. Словно завеса дождя, мешающая четко видеть предметы, она сокрыла от священника странный взгляд, которым одарила его цыганка. Пылкий, боязливый. Опасный. Встреча с поэтом оставила неприятный осадок, вскрыла все тайные опасения и догадки, которыми Клод терзал себя в последнее время. Наконец, словно только теперь заметив плясунью, Фролло грустно улыбнулся… - В чем ценность человеческого бытия, учитель? – неожиданно спросила Эсмеральда, отбросив в сторону книгу, чтение которой она так и не могла одолеть, как священник ни старался. Клод замер. Оторвавшись от пергамента, он удивленно посмотрел на девушку, дерзнувшую прервать занятие. Помедлив, она обратила на священника свои большие вопрошающие глаза. - В познании, дитя мое, в разуме, – со снисходительной уверенностью спокойно отозвался тот. Цыганка не отвела своего пристального взгляда. В глубине его Клод отчетливо увидел лукавые огоньки. Как она смеет сомневаться в его словах? Архидьякон рассердился. Да, в науке и разуме, что двигает ее! Вся его жизнь была гимном этой великой способности, которую Бог дал человеку – осмыслять то, что окружает его, - и если бы не предательское сердце… Или оно, взбунтовавшееся, пылкое, пыталось доказать иную истину твердолобому непреклонному разуму. Клод запутался в себе. Его раздражала неопределенность собственного бытия. Он сомневался во всех и во всем. И в довершение всего сидящая перед ним неграмотная смуглянка глядит на него так, словно видит перед собой глупца, сказавшего нелепость на потеху публике . Что может знать эта девчонка, всю свою недолгую жизнь проведшая под пение вольных песен цыганского табора, беззаботно танцуя в пестром наряде? Она лишь едва соприкоснулась с ужасным ликом этого мира. Почти погибла. А спасенная, осознала ли, поняла ли, отчего была избавлена? Знает ли она всю глубину этого бытия, над которым Клод мучительно и долго размышлял? Отчего так пристально смотрит своим настырным темным взором, точно ведает ответы? Постигшие злоключения не сломили ее. Вероятно, она даже счастлива, а его душу словно стегают кнутом. Но он тоже любит жизнь. Но что-то мешает, мешает ему, искореняя радость из сердца. Ряса, монашеские обеты, одиночество? Все в разы проще. И этот простой ответ, лежащий на поверхности, Клоду невыносим. - Вероятно, вы прошли многие из наук? - не унималась девушка. Священник надменно усмехнулся, невольно оглядывая свою собеседницу сверху вниз: - Да будет тебе известно дитя, что ни одно из существующих знаний я не оскорбил своим пренебрежением. А ты, уклоняясь от них, ступаешь в сумерки невежества, - архидьякон покачал головой, - а в этой тьме рыщет зло.* -Вы прочли сотни книг, а главной пренебрегли. Осмелевшая Эсмеральда взяла прохладную ладонь священника, который растерялся настолько, что даже не обратил на это внимание. Девушка подвела Клода к окну и распахнула его. - Вот она перед вами, созданная самим Богом, и для ее чтения мне не нужно знать письмена. Посмотрите! Ноздри защекотал запах прели и яблочного дурмана. Плодовые деревья льнули к жилищу, пропуская сквозь свои редеющие кроны золотистые лучи. Сад замер, готовясь разразиться градом созревших наливных плодов. Вдруг вдалеке послышался глухой звук. Потом еще. Еще. Одно, два, три, дюжина яблок начали падать вокруг яблонь, мягко стуча по влажной прелой земле, точно конские копыта. Клод взирал на этот пейзаж широко распахнутыми глазами. Словно видел мир впервые. Хотел возразить, ответить, но не смог. Тщета науки, разума, все тщета перед ценностью самой жизни. Ее гармонией и порядком, задуманными самим Творцом, которые человек разрушил в слепой жажде абсолютного познания. Это Клод, не цыганка, не знал жизни. Не желал замечать ее. Корпя над книгами, умнел, не набираясь мудрости. Собственными руками изуродовал свою душу, отгородившись от мира ледяным равнодушием. Как же жестоко отомстила ему вырвавшаяся из стальной узды душа. Отчего так поздно пришло прозрение? Слишком поздно. Священник с наслаждением вдохнул ароматный воздух. В его звонкой дурманящей прохладе ему слышались отзвуки утерянного рая. Ловко перегнувшись через подоконник, девушка сорвала сахарный плод, с удовольствием надкусив его. Второй она протянула священнику. Архидьякон стоял, с негодованием рассматривая яблоко, словно оно было причиной всех его несчастий. Мысли его вновь омрачились. Эсмеральда нетерпеливо передернула плечиками. Медленно, как во сне, священник взял плод, едва коснувшись девичьей ладони. Девушка зарделась, стремительно отдернув руку. Круто развернувшись, она скрылась в глубине дома. Клод смотрел ей вслед. Через некоторое время тяжелый его взор вновь был прикован к наливному красному боку. «И увидела Ева, что дерево хорошо для пищи и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела; и дала также Адаму, и он ел»…** – пронеслось насмешливое в его голове. Извечная тяга человечества, превратившаяся в проклятие. Она дает плод, а Он не может отказать, ибо не хочет этого. Он желает вкусить. Жажда его велика настолько, что меркнут в голове слова божьего предупреждения. Евина ли в этом вина? Не ангел и не демон протянул священнику яблоко. Стоявшая перед ним девушка не спустилась с небес и не поднялась из ада. Земная Ева предлагала ему вкусить плод земли. Ее кровь несла в себе память первородного греха. Его чело тоже было отмечено этой неизбежной невидимой печатью. Сможет ли он отказаться? Устоит ли, когда это прелестное, пока невинное создание, из плоти и крови почувствует свою силу и власть над естеством ветхого Адама? Пальцы архидьякона с силой впились, прорывая податливую мякоть. Сладкий нектар брызнул мелкими каплями. Светлые струйки потекли по напряженной коже.

***

Квазимодо с тоской смотрел, как стаи птиц кружат над острым шпилем собора Богоматери. Он завидовал этим крылатым созданиям. В своих нескладных молитвах он просил Бога даровать ему крылья, чтобы и он, взметнувшись ввысь, полетел к облакам. Там простор, свобода, где весь мир у твоих ног – маленький, незначительный. Где каждый, причинявший горбуну страдание, кажется не больше муравья. Звонарю было невдомек, что и в воздухе ведется суровая борьба за жизнь, что свобода в небесах так же призрачна, как и на земле. Но его размышления не простирались дальше желания избавиться от грубой ужасной оболочки, в которую была закована его душа. Как никогда раньше он чувствовал, как его изуродованное самой природой тело мешает ему. Отгораживает, противопоставляет миру, выталкивает его за черту, где отверженные находят свой безрадостный приют. Его скудный ум полагал, что только физическое увечье не дает ему права на счастье. Несчастный, он не знал, сколько великих мыслей было загублено, сколько прекрасных пламенных душ было исторгнуто из людского мира, только потому, что они были отличными от того, к чему привыкло общество. Людской мир уничтожает любую инаковость, которая кажется ему неправильной, боится любого несовпадения со своими представлениями. Квазимодо этого не знал. Поэтому ненавидел свою изуродованную плоть, ошибочно полагая ее причиной отчуждения, которое он испытывал в последнее время. О бедном звонаре вспоминали редко. Те, кто был ему дорог, воспринимали его присутствие как разумеющееся, а когда он отлучался – никто не волновался о нем. Клод и Эсмеральда были поглощены своими переживаниями и до нужд и чувств горбуна им не было дела. Священник, и ранее не показывающий Квазимодо своего расположения, теперь и вовсе отдалился от него. Горбун ощущал перемену, произошедшую с хозяином, с тех пор как спасенная Эсмеральда поселилась в доме богобоязненной семьи. С этого времени Фролло ни разу не обошелся грубо со своим верным слугой. Лишь в самом начале, когда преданный горбун присутствовал на занятиях юной смуглянки, Клод повелительно и резко указал ему на его место. Но цыганка возразила священнику. Звонарь не слышал и не понял ее слов. Громко забилось его сердце. Волнение охватило естество так, что неповоротливый разум горбуна отказался осмыслять происходящее. Эсмеральда заступилась за него. Это прекрасное кроткое создание вновь протянуло ему руку помощи. Единственный глаз горбуна был готов прослезиться. Фролло покраснел, испепеляюще глядя на Квазимодо. С этого момента он перестал замечать его. Он никогда более не бил и не укорял звонаря, редко удостаивая того хотя бы взглядом. Но когда Клод взирал на своего приемного сына, тот хотел забиться в самый дальний угол холодных башен огромного собора и испустить дух. В прохладном взоре архидьякона сквозила жалость. Неприкрытая и беспощадная, она добиралась до самых укромных уголков души бедного горбуна, до которых не могли достать ни побои, ни брань. Квазимодо испугался своего одиночества. Как оставленный на мостовой щенок, выброшенный злым хозяином, звонарь метался по собору. Вжимался в углы здания и смотрел с высоты колокольни на площадь, в надежде увидеть высокую фигуру архидьякона, входящего в собор. Но Клод степенно проходил мимо него. Однажды, не выдержав, Квазимодо подбежал к своему приемному отцу, неловко уткнулся своей рыжей всклоченной головой в его колени и зарыдал. Фролло остановился, сильно побледнев. Он попытался осторожно отстранить горбуна, но тот еще крепче сжал полы его сутаны, пытаясь обратить на себя взор хозяина. Архидьякон смотрел в сторону, стараясь избежать взгляда несчастного. Судорога свела его лицо. Не выдержал и Клод. - Прости меня!- прошептал он, с силой вырвавшись из цепких мозолистых рук, поспешно скрылся на лестнице. Горбун, будь он и не глух, все равно не услышал бы этих слов, которые могли стать живительной росой для его иссушенной горем души. На следующий день в своей маленькой каморке Квазимодо обнаружил новый казакин с красивыми медными пуговицами. С минуту он удивленно и глупо разглядывал его, а затем, бросив на каменный пол, стал остервенело топтать. Опомнившись, он поднял истерзанную вещь. Недвижимый, он просидел весь день, прижимая ее к груди. К чувству промозглого бесконечного одиночества примешивалось и иное. Змеи смутной ревности и обиды поднимали свои ядовитые головы в душе Квазимодо. Наблюдая за цыганкой и священником, он чувствовал, что на его глазах происходит странное, чему он не мог дать объяснения, но это повергало его в печаль, настраивая против архидьякона. Непоколебимая уверенность звонаря в правоте и непогрешимости Клода превращалась в колосс на глиняных ногах, который вот-вот рухнет… Свинцовые тучи непроницаемым куполом накрыли Париж. Они медленно наступали на Нотр-Дам, подобно вражескому войску, подтягивающему свои силы для решительного удара. С севера дул холодный ветер. Он бросал в лицо горожан холодные капли, диким зверем завывая на колокольнях мрачного собора. Осень – обманчивая пышная красавица-колдунья, обернулась дикой вакханкой. Она срывала с деревьев листву, бросая ее в зеркала луж, накрывала город стеною дождя, ткала ковер из бурых листьев - готовя путь своей суровой сестре. *Последняя фраза Фролло – перифраз афоризма В. Гюго «Невежество — это сумерки, там рыщет зло». **Быт. 3, 6