Под сенью сумрачного свода

Полуразрушенная башня Двора чудес издалека напоминала огромный гудящий муравейник. Сквозь щели дощатых прогнивших ставен, дверных проемов, бойниц, растекался красноватый зловещий свет. По стенам скользили длинные тени. Это страшное зрелище милостиво закрывала от боязливого взора парижан городская стена. Из кабака, находившегося в подвале башни, доносились крики, брань и взрывы хохота. Внутри пространство тонуло в чаду и вони множества сальных свечей. Рядом со входом, прямо на крутой лестнице, слышалось истошное пение и неистовое бряцанье струн. Десяток столов из дощатого настила, прибитого к дубовым бочкам, стояли под низким закопченным потолком. Они помогали разграничивать помещение, превнося определенный порядок в этот безумный крикливый хаос. Во множестве лиц, представлявших в совокупности язвительную карикатуру на человечество, можно было узнать бродяг всех возможных пород и мастей: цыгане, воры, циркачи, нищие, калеки. Словом, весь сброд Парижа гулял сегодня здесь. За одним из столов, насупившись, сидел белокурый юноша. Он бросал остервенелые взгляды в сторону пирующих, утирая рукавом раскрасневшийся от хмеля вздернутый нос. От этого занятия его отвлек крепкий широкоплечий мужчина. По одеянию и засаленной шапке, отдаленно напоминающей корону, в нем можно было узнать самого цыганского барона – Клопена Труйльфу. Подойдя, он вальяжно похлопал студента по плечу, но тот нагло огрызнулся: - Проваливай! Мужчина хищно осклабился, обнажая ряд крепких желтоватых зубов, оценивающе оглядывая юного грубияна. - Ты, что же это, не узнал старого друга? - В том и дело, что узнал. - Господин Жан, - насмешливо пробасил цыган, - сбросьте-ка с лица эту кислую мину. Она пристала здесь, как чучело вместо хоругви в церковном ходу. Наглец брезгливо скинул тяжелую ладонь и сощурился: - Мне кажется, моя кислая мина делает честь вашему притону, который посетил дворянин. Дворянин! Вы понимаете? А сейчас, оставьте меня наедине с тоской и кислым вином. Неожиданно студент со всего размаха ударил кулаком о столешницу, воскликнув: - Черт возьми всех церковников, длинноносых каноников, толстобрюхих епископов и самого Папу! Сидящие рядом оглянулись. И без того с интересом наблюдая за школяром, увидав своего короля, они с особой тщательностью стали прислушиваться к происходящему разговору. В свою очередь, цыган громко поставил свою кружку и уселся напротив юноши. - Малец Жан, вы разошлись не на шутку! - Я чувствую, что скоро превращусь в ту бурю, которую послал Посейдон на Одиссея, едва не утонувшего стараниями старика Гомера. Обведя глазами гуляк, студент громко выкрикнул: - Меня зовут Жан Фролло! Слышите все! И брат мой архидьякон. И если бы он знал, где я нахожусь, поседел бы в конец, говоря: "Жан, Жан - ты нераскаявшийся грешник: Jean, Jean, vos es an inpaenitens peccator." - Привожу его подлинные слова. Но он не скажет мне их потому, что сидит за решеткой в монастырской темнице. Я всегда знал - эти святоши в бурых хламидах - крысы. А что делают крысы, когда их запирают в закрытом пространстве? Студент вскочил с места. - Они начинают жрать друг друга. Моего брата держат взаперти монахи. - Поделом ему! – грубо крикнул один из оборванцев. Толпа одобрительно загудела. Школяр запрыгнул на бочку, служившую ему стулом, и, протестуя, выбросил вперед ладонь: - Кто сказал это? Не тот ли жонглер с лицом, вытянутым точно у лошади, и тремя зубами, растопыренными как дамский веер? Бродяги захохотали. Все больше голов поворачивалось в сторону белокурого юноши. Жан продолжил: - А известно ли вам, господин двуногий конь, что я спускал здесь драгоценные флорины за попойки стоявшие лишь жалкие медяки? Не догадываетесь, кто снабжал меня бренными монетами? Сам того не ведая, давал возможность процветать вашему сброду? А теперь я не знаю, смогу ли заплатить за этот чертов тухлый ужин, пока дорогой архидьякон под арестом. Ловко согнувшись, он схватил кружку и залпом осушил ее. - Мне рассказали, что этот демон Квазимодо сам помогал вскрыть гнездо моего братца - филина. Я убью этого звонаря! Как только я узнал о случившемся, только дневной свет и крепкие руки Гренгуара помешали мне штурмовать собор. Эй, Пьер, подтверди, что мои слова истина. В глубине таверны в углу на скамье у очага действительно сидел наш знакомый философ, внимательно наблюдая за происходящим из-под прикрытых век. Жан неистовствовал, громко крича: - А теперь мне кажется, я выпил достаточно, чтобы решиться на такое! Я буду жесток и грозен, подобно Аресу. В сокровищнице Нотр-Дама каждый найдет себе вещицу по вкусу. Что скажете, бродяги, есть ли среди вас смельчаки, готовые поживиться поповскими сокровищами? Я видел своими глазами золотые статуи пророков и мощевики сверкающие каменьями в недрах этой чудной кладовой. Отомстим парижскому епископу! Ограбим собор Богоматери. Разнесем монастырь. Сожжем дотла! Кто со мною? Жан с вызовом и озорством смотрел на цыганского барона. Тот сидел, широко расставив ноги, озадаченно почесывая затылок, и переглядывался с бродягами. Смолкнувшая на мгновение толпа, вновь разразилась многоголосьем: кто-то одобрительно кричал, иные громко роптали, третьи, не придя к согласию, затеяли драку. Шум, гам, брань, звуки бьющегося стекла вновь наполнили таверну. Внезапно цыган поднялся, выхватил из-за пазухи кривой нож и со всего размаху всадил в стол. Нахмурив густые черные брови, он окинул присмиревшую толпу свирепым взором, останавливая свой тяжелый исподлобья взгляд на студенте. Жан смело и открыто смотрел ему в лицо. - А как же ваша названая сестра – очаровательная плясунья, томящаяся в соборе? Ее-то вы не желаете спасти? - нахально закричал школяр, - если собрались судить даже моего известного братца, отчего парламенту хоть завтра не вынести приказ о казни цыганки? Все молчали, устремив мутный хмельной взор на своего свирепого предводителя. Громкий треск чадящих свечей, да звук капающего на пол из дырявого чана пива, оживляли эту застывшую немую картину. - Черт возьми, он прав! Я не допущу, чтобы повесили нашу красавицу! – вдруг вскричал Клопен. Толпа взорвалась, потрясая кулаками в воздухе и выражая полное свое согласие с королем. Жан де Мулен горделиво приосанившись, протянул цыгану руку: - Gaudeamus igitur, господа бродяги, что значит, будем веселиться! Вот теперь мне точно по душе ваша честная компания, – захохотав, прокричал он сквозь шум. Вскоре ночные сторожа города боязливо переглядывались, указывая друг другу на странное оживление, царящее в самом зловещем квартале Парижа. Старый испещренный камень стен Двора чудес окрасился багровыми всполохами от ярких разведенных костров. Темные фигуры деловито сновали, точно муравьи. Слышалось бряцанье металла и стук молота в полуразрушенной кузне. При свете пламени в разных концах двора вспыхивали острые наконечники орудий. Внутри таверны, от количества людей напоминающей бочку, до отказа набитую сельдью, стоял оглушительный гомон. Настроение у всех было боевым и приподнятым. Вино придавало смелости. Храбрость, вступившая в союз с жадностью и безрассудством, подстегивала и воодушевляла толпу совершить предложенное. Жажда наживы и разбоя под весьма резонным предлогом спасения сестры-цыганки влекла оборванцев к неприступным стенам главного собора. Цыганский барон протискивался сквозь пирующую хохочущую толпу, раздавая оружие и по-хозяйски оправляя амуницию на своих буйных подопечных, ощупывая топоры, мечи, вилы, копья. Дойдя до Гренгуара он крикнул: - Эй, друг, выбирай! Поэт сидел, протянув свои худые ноги к огню. Он блаженно щурился и, казалось, всеобщее веселье было не в силах поколебать мирное течение его мыслей. Цыган с размаху кинул груду железа прямо перед философом. Тот подскочил, очумело уставившись на разбойника, непонимающе хлопая глазами. Переведя свой взор на валявшееся у его ног оружие, он скептически дотронулся до острого лезвия и сморщился. - Я бы предпочел действовать силой убеждения, а не грубым металлом, - меланхолически заметил он. Клопен смачно сплюнул. Выругавшись и сунув кривую заржавелую алебарду в руки недовольному Пьеру, он двинулся дальше, по пути расталкивая захмелевших веселых обитателей таверны. В центре помещения образовалась большая компания, производящая больше всего шума. Несколько скамей окружали соединенные вместе два стола. На этом сооружении громко отплясывал наш приятель Жан, то и дело чертыхаясь и бранясь на свои доспехи, в которые он был закован. Из-за тяжести своего военного облачения, снятого с чьего-то могучего плеча, студент был весьма скован в движениях. Невзирая на это, он энергично и дерзко вращал своим корпусом, размахивал руками, тем самым походя на эквилибриста, который вот-вот упадет со своего шара. Звонкий голос школяра раздавался под самым засиженным мухами потолком. Жан де Мулен держал в руке почти пустую бутылку и весело напевал: «Выходи в привольный мир! К черту пыльных книжек хлам! Наша родина — трактир. Нам пивная — божий храм. Ночь проведши за стаканом, не грешно упиться в дым. Добродетель — стариканам, Безрассудство — молодым! Жизнь умчится, как вода. Смерть не даст отсрочки. Не вернутся никогда Вешние денечки»*. Толпа рукоплескала юному хулигану, который к этому времени уже сидел, свесив ноги со стола, крепко держа на коленях разбитную девку. - Клянусь головой святого Антония, вот оно счастье! Я точно облаченный в латы маршал при осаде крепости, а в руках у меня первый трофей. Я хочу видеть лицо архидьякона, когда я приду к нему с этой прелестницей! Студент звонко поцеловал хохочущую девушку. - Лучше уж мой дорогой братец помрет от зависти, чем сгниет в проклятой монастырской тюрьме! Внезапно Жан поднялся, скидывая с колен свою ношу. - Я спасу красотку Эсмеральду и женюсь на ней! - отпив большой глоток заявил студент. - У нее же есть муж! – весело ответил кто-то из толпы. - Верно! Но я отстраняю его от этих тягостных обязанностей. Нет такого мужа, который не мечтал вновь стать холостяком. Эй, Гренгуар, похожий на длинный посох первосвященника Аарона! Я отобью у тебя твою распрекрасную цыганку. Где ты? Куда подевался наш поэт? Черт с ним, пусть удирает, трус! Бродяги стали оглядываться, ища глазами исчезнувшего Пьера. В эту минуту вернулся барон и закричал громовым голосом: - Полночь! Разом побросав бутылки, карты, кости, разбойники схватили оружие и нестройными, но уверенными рядами стали выходить к кострам Двора чудес, окрасившим их шальные пьяные лица в красный цвет. Перед бродягами, сложив большие жилистые руки на груди, стоял Клопен Труйльфу. Он смотрел на эту грязную ораву таким гордым и отважным взором, словно командовал лучшим легионом времен великой Римской империи. Одна из распутных женщин чинно поднесла ему пузатую деревянную кружку. Важно взяв ее, цыган стал пить большими глотками. Осушив до дна, он с размаху кинул кружку в огонь. Из его широкой груди, едва прикрытой лохмотьями, вырвался яростный боевой клич, подхваченный темной толпой. Эхом он разлетелся по округе, переполошив стаи черных ворон взметнувшихся с криком в ночное безлунное небо. - Идите, ничего не бойтесь! Короли не сойдут со своих каменных пьедесталов, а трусливые канонники, как зайцы, забьются по углам! – напутствовал своих разбойников цыганский король. Жан, стоящий неподалеку, развернулся к толпе и, подмигивая, весело крикнул: - Если только Святая Женевьева предстанет перед вашим взором. Но помните, что она в первую очередь женщина, только потом святая! В одночасье потушив костры и загасив факелы, вооруженные бродяги тихо вышли из Двора чудес, осторожно пробираясь узкими улочками к чернеющей громаде Собора Парижской Богоматери. * Стихотворение из сборника "Carmina Burana" Орден Вагантов, перевод Л. Гинзбурга.