Под сенью сумрачного свода

От осторожного стука в окно Эсмеральда вздрогнула, едва удержав вскрик. Отложив вышивание, она замерла. Кто-то вновь настойчиво заявил о своем присутствии. Девушка, боязливо ступая, приблизилась в небольшому низкому окну, пристально вглядываясь в густую мглу сада. Внезапно к холодному стеклу прильнуло знакомое лицо. Оглядываясь на дверь и прислушиваясь к звукам в доме, смуглянка поспешила открыть створку, но безо всякого удовольствия - Пьер, это ты?! – изумленно воскликнула красавица, - отчего ты пренебрег приличиями и словно вор или любовник предпочел окно? Поэт приложил палец к губам. - Моя прелестная супруга, как же я не люблю спешку и ненавижу то скорбное обстоятельство, при котором мы вновь встретились после долгой разлуки. Я вынужден кратко с вами объясняться, оставляя львиную долю произошедшей истории вашему воображению, которое, как известно, юным особам позволяет домысливать до самых жутких предположений. От загадочного шепота философа по спине бежали мурашки. - Бог с тобой, Пьер, умоляю, не тяни – что случилось? - Мужайтесь, сударыня, не бойтесь, - проникшись своей миссией, молодой человек покровительственно накрыл ладони девушки своими, - в час испытаний Господь посылает утешителя и открывает своим служителям будущее. Теперь я понял, что он тогда еще знал, что случится. - О ком вы говорите? - О монсеньоре Фролло. - Он зол на меня? Почему он не приходит? - Несколько дней назад его схватили и держат в монастырской тюрьме. Эта ночь может освободить его. Ваши друзья, цыгане собрались разнести собор Богоматери. Нам нужно поторопиться, тем более, как вам известно, я приверженец школы Пиррона, и я склонен сомневаться, что после случившегося, здесь вы будете в безопасности. У меня созрел гениальный план. Девушка с силой прижала свои красивые руки к груди, дрожа от тревоги и холодного ветра, дувшего из распахнутого окна. Поэт, по-видимому, тоже зябнувший от холодного приема своей супруги и ноябрьской ночи, переминаясь с ноги на ногу, воскликнул: - Ну, вылезайте же скорее, ваша козочка была куда сговорчивее. - О, вы позаботились о моей милой Джали? – машинально спросила напуганная и взволнованная Эсмеральда. Она недоверчиво глянула на поэта, но все же поборов свою нерешительность грациозно и проворно спустилась с подоконника. Пьер помог ей, заметив самодовольно: - Боюсь, сердечко этого милого создания, как и всякой женщины, оказалось переменчивым. Я переманил его на свою сторону. Козочка теперь любит меня не меньше, чем вас. - Ах! – только и произнесла бедняжка, потрясенная до глубины души вестями, которые принес ее бывший друг. Все прошедшие дни она страдала от смущения и трепета, едва находя себе места. Когда архидьякон спешно покинул ее, она вовсе растерялась, пытаясь унять дрожь и подступающие к глазам слезы. Ей стало холодно и зябко, точно окатили ледяной водой. Невыносимо стыдно и неловко. Кожа в месте поцелуя горела. Они не понимала, почему Клод так поступил, Феб никогда бы не сделал ничего подобного. Не оставил бы ее в столь глупом положении. Неделя шла своим чередом, священник не возвратился, и к обиде девушки стали примешиваться беспокойство и раскаяние. Внезапно появившийся Пьер только обострил эти чувства. Поэт крепко держал Эсмеральду за руку, быстро шагая по серевшим в ночи стылым полям. Луна едва пробивалась сквозь пелену облаков, тускло освещая землю своим мертвенным светом. Цыганка не отставала. Ей было страшно: за себя, за свою жизнь, а теперь еще и за Фролло. Она чувствовала себя виноватой перед ним. Словно искупая свою вину, она теперь представляла поведение священника как проявление благородства, почти такого же, когда капитан спас плясунью. От этих мыслей ей было очень горько. - Важно ты это придумал, метр Гренгуар, - громко бормотал философ, подбадривая сам себя. – Из того, что ты маленький человечек, не значит, что тебе не по плечу сложное дело. Да! Вертихвостки, малиновки и каменки перелетают через весь океан; младенец Геракл в одиночку задушил страшных змей. Поэт посмотрел на свою спутницу. Эсмеральда куталась в плащ, мало вслушиваясь в болтовню Гренгуара. - А Квазимодо с тобой? – неожиданно спросила она. - Я все забываю задать вам тот же вопрос. Пьер остановился. - Я не видала его с того дня когда патер Клод покинул меня, - смущенно произнесла зардевшаяся плясунья, но пунцовая краска на ее щеках была незаметна в полуночном мраке. Пьер вновь тронулся в путь, озадаченно почёсывая за ухом, и чувствуя как смуглая ладонь сильнее сжимает его руку. Цыганка беспокойно озиралась по сторонам, опасаясь нападения ночных разбойников и собак. Всю дорогу ей чудилась тень, неотступно следующая за ними по пятам. Город спал. Обойдя Бастилию, беглецы пересекли площадь и оказались у церкви Сен-Жерве. Сторож с башни прокричал половину первого пополуночи. Неподалеку слышался плеск Сены и шум со стороны острова Сите. Пьер и цыганка направились к набережной. Отсюда было видно, что площадь перед собором освещена множеством факелов, выхватывающих из темноты сотни фигур. Нащупав нос примеченной еще днем лодки, философ стал было перерезать трос, когда почувствовал сильный удар в спину и очутился на дне едва не перевернувшегося судна. Позади послышался крик Эсмеральды. Собственное незавидное положение и сумрак мешали поэту увидеть нападавшего. Он попытался поднять голову, и в этот же момент вновь был придавлен тяжестью чужого тела. Лодка резко дернулась, и надрезанный канат лопнул, пуская ее на волю волн. Прыгнувшая в лодку смуглянка вскочила, ощутимо задев распластанного Гренгуара ногой и судорожно ища весла. По пристани метался незнакомец, размахивая руками, бормоча и что-то выкрикивая. Цыганка и поэт так были напуганы и поглощены своим спасением, что даже не смотрели на злоумышленника. Между тем, найдя длинный крюк, которым обычно рыбаки подтаскивали свои шлюпки, он зацепил деревянный бок и с неимоверной силой стал тянуть беглецов назад к берегу. Выпутавшись из сетей, лежащих на дне лодки, Пьер неуклюже ухватил весло, помогая девушке грести. С каждым их усилием, вместо того чтобы плыть вперед хлипкое суденышко рывком вновь приближалось к пристани. Эсмеральда выпустила из рук никчемное весло, в отчаянии прижавшись к философу. Тот не нашел ничего лучше как последовать ее примеру и преисполненные ужаса они громко закричали. Огромные ладони сжали правый борт, вытягивая лодку на камень мостовой. На фоне неба отчетливо вырисовалась массивная угловатая фигура. Еле вырвавшись из судорожных объятий закоченевшего спутника, озаренная догадкой, смуглянка сдернула капюшон с головы незнакомца. - Квазимодо?! – простонал поэт, растирая свой отбитый бок. – Как я рад тебя видеть! Все же разозленный звонарь куда лучше кровожадного вора. Лохматая большая голова горбуна склонилась к девушке. - Вам нельзя туда идти, - прохрипел взволнованный, тяжело дышащий Квазимодо. - Мы должны помочь твоему хозяину, он в опасности. При этих словах звонарь весь задрожал. Его и без того изогнутый рот зло скривился как изношенная подкова. Эсмеральда отдернула руки, Гренгуар вцепился в весло. Не говоря ни слова, горбун резко столкнул лодку в воду. Развернувшись, он побрел прочь. Плясунья стрекозой вылетела на набережную, вновь заставив чертыхающегося философа-скептика колебаться в опасно накренившейся шлюпке. - Ты не поможешь нам? - осмелевшая Эсмеральда обогнула звонаря, боязливо взяв его лицо в свои руки и заставляя посмотреть на себя.- Разве ты не поможешь? От прикосновения горбун дернулся и опустил глаза. Его ладони убрали руки девушки. - Иуда, - глухо сказал несчастный. - Плясунья, не понимая, смотрела на него. - Иуда! – крикнул Квазимодо, сжав кулаки. - О ком он говорит, Гренгуар? - О человеке, предавшем Сына Божьего, язычница. - Почему он произнес это имя? - Предположу, что ревнует или раскаивается. – Пьер выпутывал снова застрявшие ноги из плена рыбацких сетей. – Люди говорили, что именно Квазимодо помог этому толстому черному коту Шармолю добыть все необходимые улики против монсеньора Фролло. Хотя, господин королевский прокурор сам прекрасный сыщик, вы должны помнить об этом. Эсмеральда вновь посмотрела на помрачневшее лицо горбуна и умоляюще улыбнулась, взяв его за рукав ливреи, и потянула за собой. - Пожалуйста, пойдем. Ты очень нужен. Капюшон скрыл голову звонаря, натянувшего его до подбородка с которого падали соленые капли. Квазимодо, вставил весла в уключины, и лодка отчалила от пристани, поплыв в сторону острова. В одной из его частей в те времена был пологий никак не обустроенный спуск к воде. Дома в этом месте тесно прижатые друг к другу расступались. Меж ними виднелся бок одной из башен собора Богоматери. Земля прихваченная первыми заморозками позволила Гренгуару беспрепятственно сойти на берег. Оказавшись вне лодки, философ деловито распорядился: - Огибайте мыс и дожидайтесь нас с учителем у Одинокого дерева. Главное мне попасть в собор! Выбравшись на площадь, поэт с прытью понесшей лошади пустился бежать в гущу бродяг. Жуткое и страшное впечатление производила эта шумная огромная темная толпа оборванцев, ощетинившаяся копьями, алебардами и мечами. Злой, дьявольский огонь разгорался в их глазах, а грязные алчные лица кривила недобрая улыбка. Сотня мускулистых молодцев несла на плечах огромную балку, направляясь к центральному порталу Нотр-Дама. Еще издалека поэт завидел Труильфу в компании нахального белокурого юнца, чья голова была по шею утоплена в железные латы. Они стояли у одного из домов и громко препирались друг с другом. Это не помешало им заметить нехотя подкрадывающегося Пьера. Философ невинно помахал им рукой. - Где тебя черти носили, Гренгуар! – вспылил цыганский король. - Старый стоптанный дырявый башмак. Я уже поклялся вздернуть тебя на вывеске ближайшего кабака. - Вы поспешили, ваше величество, я могу еще пригодиться! Поэт укоряющее покачал головой, видя как балка все ближе подбирается к зданию, и сказал: - Идти с тараном к воротам собора Богоматери все равно, что толкать палку в ноздри спящему льву. Уши короля отстоят далеко от его головы. Ночь делает человека слепым, но не глухим. Если вы продолжите шуметь как старая телега молочника с порожними бидонами в тихий рассветный час на пустынной дороге, то совсем скоро лично познакомитесь со всем цветом королевской гвардии. К тому же разве можно портить столь искусную работу, за которую кузнецу пришлось заплатить своей душой? - Проклятие! Я о своей душе не думаю, на кой черт мне сдалась чужая? - Клопен раздраженно барабанил пальцами по стволу дубины. - Тише. Видите, - поэт указал на нишу над порталами собора, - это открытая галерея королей. В конце нее есть простая деревянная дверь, которая закрывается лишь на щеколду. Выбив ее, мы беспрепятственно попадем в собор. Нужно только раздобыть длинную лестницу и утихомирить ваших подданных. - Бороду мне в клочья! Хорошо, что мы тебя не повесили. Цыган дал знак. Бродяги погасили часть факелов. Шедшие с тараном остановились в молчании и недовольстве. Другие оцепили улицы, ведущие к собору, и держали на прицеле окна ближайших домов. Впрочем, последняя мера была излишней – высунувшиеся из окон, разбуженные шумом горожане, завидев вооруженных страшных оборванцев запрудивших всю площадь, поспешили наглухо закрыть ставни, моля небеса о скором наступлении утра. Растолкав бандитов со стороны улицы Парви, весь запыхавшись, сияя, показался Жан де Мулен. Пересекая площадь, студент держал длинную лестницу, просунув голову и плечо меж двух перекладин. Она была так же не по размеру юноше, как и его латы. Оттого, шалопай точно исполнял тот дивный танец, в котором шествует прославивший Бахуса гуляка, пытаясь добраться до своего порога. Разбойники стали стягиваться к церковной паперти. Лестница хлопнула о балюстраду балкона над порталами. Раскрасневшийся от тяжелой ноши Жан торжественно поставил ногу на ступень. - Эй, мальчуган, уступи, мне, королю тунскому, цыганскому барону! - Первый по времени – первый по праву – так меня учили в университете. В другой раз, ваше величество. Студент сделал перед Клопеном глубокий реверанс и со смехом, насвистывая, стал подниматься. - Удави тебя Вельзевул! – крикнул цыган, - вперед, ребята, немного пощиплем золоченую курицу епископа Парижского. - Auri sacra fames!* - угрюмо пробубнил поэт взбираясь со всеми по высокой лестнице.       

***

Первые часы после своего заточения в собственной же келье архидьякон в бешенстве расхаживал, меря шагами тесное пространство, как пойманный в клетку зверь. Кулаки его конвульсивно сжимались. Немного успокоившись, он призвал все свое хладнокровие, уняв шквал обрушившихся мыслей и предположений. Он сознавал, что положение его ужасно. Самое отвратительное было в том, что оно не было безысходным. Клод вновь ощутил себя игрушкой в руках забавляющегося Рока. Судьба вновь испытывала его, ставила перед выбором. Достаточно одного признания, где скрывается цыганка, и свет свободы воссияет над его головой. Возвратится все, что он утратил. Короткая страшная фраза спасет Клоду жизнь и навсегда оборвет другую. Нет искушения, нет того кошмара, в который превратилось его бытие после встречи с плясуньей. Так уже было. Фролло казалось, что он в лабиринте и блуждает по бесконечному адскому кругу. Жажда жизни в его сердце столкнулась с любовью к цыганке. Незримые весы колебались, перевешиваясь то в ту, то в другую сторону. Подобные метания загнанного в угол человека сводили с ума многих, а Клод не был сильным. Он с содроганием прислушивался к своим ощущениям, боясь заметить следы близкого безумия. Ничего! Сломленная его душа не стенала, не сыпала проклятиями, больше не взывала к милосердию. Она стала безмолвной, выжженной пустыней, которую слегка колыхал сухой ветер горьких мыслей. Клод устал, бесконечно устал, до такой степени, что более не мог ни любить, ни ненавидеть. Пустота, поселившаяся внутри, уничтожила в израненном сердце все чувства, мысли и желания. Монсеньор Фролло проиграл. Не ему, смертному и грешному, тягаться с Небесами. Он вынужден был смириться, предав себя в руки Бога, от которого так и не смог убежать. Недвижимый архидьякон часами угрюмо сидел, сцепив руки в замок, не замечая, как сменяются ночи и дни. Изредка, прилагая усилия, он старался расслышать звуки голосов, доносящихся из коридора, шаги молодого послушника робко протягивающего еду оцепеневшему Клоду. Священник медленно поворачивал голову, безучастно оглядывая замеревшую в почтительной позе фигуру, а затем вновь погружался в пучину безвременья и равнодушия. В какой-то момент он все же ощутил перемену. Что-то явственно вторгалось в его безмолвие. До слуха архидьякона долетал глухой усиливающийся гул, подобный вою неведомого чудовища, выбирающегося на землю из глубоких недр. За стеной кельи слышался топот спешащих ног и встревоженные голоса, говорившие о нападении на собор. Обернувшись к окну, он заметил огненные отсветы, пятнавшие багровым цветом камни кельи. Опираясь на подоконник, Фролло видел, как по монастырскому двору бегут испуганные каноники, точно насекомые из растревоженного муравейника. Их фигуры, закутанные в свободные сутаны, скрывались под кровом епископского дворца. В его узких окнах, на этажах вспыхивал робкий свет. Монастырь стремительно пустел. Клод поспешил к двери. - Откройте! Выпустите меня! – крикнул он, глядя как в замочной скважине мелькают монашеские тени. Но обезумевшие, гонимые страхом грозившей расправы, которую вот-вот учинит разъяренная чернь, насельники спешно покидали знаменитую обитель, позабыв о своем заточенном брате. Вскоре коридоры стали пустынны и тихи. На монастырском дворе лишь тяжелый кованый фонарь скрипел колеблемый ветром. Гул смолк. Клод поочередно смотрел в окно и на дверь, боясь упустить что-либо из виду. Крупные капли пота выступили на его высоком хмуром лбу. Красные всполохи потускнели. Архидьякон наблюдал, как в апсиде восточного фасада Нотр-Дама хаотично двигаются огни, точно светлячки в лесной чаще. Сердце Клода сжалось, предчувствуя беду. Ему показалось, что в дальних галереях двора, в темноте крадутся неясные тени. У центральных монастырских ворот вспыхнули огни. Несколько десятков бродяг, подобно волчьей стае, оскалившись и пригнувшись, держа наготове палаши и вилы, вступили на брусчатку, по которой четверть часа назад монахи спасались бегством. Архидьякон отпрянул от окна, вжавшись спиной в холодную стену. - Проклятие! – прошептал священник, цепенея от ужаса, слыша в коридоре приближающиеся к его келье шаги. Auri sacra fames! (лат)* Проклятая жажда золота. Вергилий, «Энеида».