Под сенью сумрачного свода

Квазимодо, привалившись к широкому стволу, смотрел на цыганку. Ему казалось, что его спина, и до того уродливая, теперь еще навсегда сохранит отпечаток шершавой коры. Но вместо того, чтобы отстраниться, горбун вжимался в дерево еще сильнее, точно человек, загнанный в угол, сознавая неминуемое поражение, в отчаянной попытке ищет защиты у равнодушного камня. Взошедшая луна серебрила спокойную гладь реки. Звонарь и его спутница сидели в прозрачной тени раскидистой ивы, чтобы никто не смог их заметить: ни с острова, ни с противоположного берега Сите. Белесые лучи, свободно проникая сквозь редкую осеннюю крону, падали на лицо настороженной плясуньи. Ее черные глаза агатами блестели в полумраке. Эсмеральда неотрывно смотрела в сторону монастырских врат. Звонарь внимательно наблюдал за нею, силясь понять, что же шепчут ее губы? Казалось, это было одно слово: «неблагодарная». Квазимодо до рези в единственном глазу всматривался, гадая, не обманывает ли его зрение, приписывая взору Эсмеральды тени собственных чувств? Душа бедняги металась в раскаянии и страхе от приближения чего-то ужасного и гнетущего. Внутри себя горбун ощущал тягостное, неясное ощущение. Более развитый ум счел бы это за предчувствие несчастья, звонарь же мог только беспомощно сознавать эту тяжесть. Словно за пазухой лежал неподъемный валун, сдавливая дыхание, заставляя сердце тревожно и часто биться о ребра. Такой же незримый камень лежал за пазухой звонаря, когда его приемный отец как-то раз велел следовать за ним и помочь бороться со злом в лице молодой цыганки, которая, несмотря на все запреты, вводила людей во грех недопустимыми плясками и святотатством перед собором. Рвение Квазимодо и его покорность архидьякону были, по достоинству, вознаграждены у позорного столба, оставив на коже звонаря рубцы, а в сердце рану, нанесенную публичным унижением и приправленную ядом зародившейся безнадежной любви. То же ощущение гнетом довлело над горбуном, когда однажды с площади пропала очаровавшая его плясунья, внезапно вновь появившись на ней с петлей на тонкой шее… Наконец, схожее чувство всю ночь мучило звонаря, а наутро королевский прокурор, тяжело переступая, поднимался по северной башне собора, ища господина архидьякона. Не найдя Фролло, Шармолю с хитрой заискивающей улыбкой обратился за помощью к верному слуге Клода. Впрочем, Квазимодо и без подобного снисхождения был готов сделать все, что его попросят, нарочно попав навстречу королевскому прокурору. Звонарь желал досадить своему приемному отцу, уязвить его. Маятник любви и почтения качнулся в противоположную сторону. Привязанность, которую не могли сломить ни грубость, ни презрение архидьякона, пала под натиском ревности, тоски и глубокой обиды. Очарование Фролло плясуньей стало очевидным для Квазимодо после нападения архидьякона в келье, но он не смел осуждать Клода. Быть может, сам себе не давая отчет, горбун понимал, что цыганка никогда не отдаст своего сердца священнику, а тот, в свою очередь, найдет в себе силы справиться с искушением. Не догадываясь, какой ураган страсти бушует в душе его гордого господина, его преданный слуга был спокоен за него и за судьбу смуглянки, до тех пор, пока не стал замечать странные взгляды Эсмеральды, направленные на Фролло. Тогда наивный звонарь решил оградить дорогую ему девушку от соблазна и стал искать повод, который не позволит архидьякону быть рядом с плясуньей. Оттого, завидев недобрый огонек во взгляде Шармолю, горбун с затаенной радостью проводил мужчину до низкой двери тайного пристанища своего господина. Ночью Квазимодо дождался возвращения священника. Тайно следя за его передвижением, он видел, как Клод в великом волнении стал спускаться из башни, стремительно направляясь в монастырь. Наутро звонарь узнал, что его приемного отца взяли под арест. Горбун поспешил покинуть собор. Ликование быстро сменилось отчаянием от осознания, что, оставшись без покровительства архидьякона, и он, и Эсмеральда были уязвимы и беззащитны, как никогда ранее. В панике несчастный горбун бросился к дому, где жила девушка. Крадясь околицами, он наткнулся на ту, к которой спешил, завидев ее вместе с Гренгуаром. Они направлялись к захваченному бродягами собору… Теперь же Квазимодо корил и проклинал себя из последних сил, в бессильной злобе сжимая свои огромные кулаки, убежденный, что одним своим глупым недобрым порывом предал три существа, которых любил больше всего на свете: собор, священника и плясунью. Мысль, что его дом, его надежная защита и кров – Нотр-Дам – подвергается в эти минуты осквернению, каленым железом жгла сердце горбуна, вырывая из впалой груди горестные скорбные вздохи. Эсмеральда вздрогнула от звука набата, раздавшегося в ночи. Звонили с колокольни епископского дворца. Отошедшие от ужаса монахи громко взывали Париж о помощи, оглашая затихшую округу мерными тревожными ударами тяжелого колокола. Горбун стиснул в ладони железный лодочный крюк, заметив движение у монастырских стен. У ворот показался Гренгуар. Один. Цыганка и горбун одновременно поднялись, устремившись навстречу поэту. - Да простят меня святые угодники,- воскликнул Пьер, - Раз меня не щадят ни обстоятельства, ни люди - я буду так же жесток и скажу напрямую: плохи же наши дела, друзья. Молодой человек с силой хлопнул себя по коленям. - Наш достопочтенный учитель решил отдать родственный долг и спустится в эту адскую свору на поиски своего шального брата. И я даже представлять не желаю, чем все это может окончиться. Нам остается лишь ждать, молиться и надеяться. С этими словами философ действительно опустился на колени, закрыл глаза и сложил ладони, всем своим видом призывая последовать его примеру. Квазимодо, совершенно проигнорировав столь благочестивое стремление, ринулся в монастырь. Девушка вопросительно посмотрела на поэта, который еще усерднее от ее взгляда стал читать Ave Maria. Вздохнув, она поспешила догнать горбуна. Зайдя в собор, звонарь огляделся, стараясь понять, где находятся разбойники. В восточной части собора было тихо, в одной из капелл горел неяркий свет. Неслышно ступая, смуглянка осторожно заглянула внутрь. Перед взором девушки предстала страшная картина. В капелле повсюду царил беспорядок. Со стен были сорваны завесы, опрокинуты подсвечники и скамьи. Несколько неподвижных изувеченных тел лежало на полу. Чтобы не закричать, Эсмеральда прикрыла рот ладошкой, узнав в одном из убитых юношу, что однажды провел ее в келью к архидьякону. Некогда веселый и беззаботный, теперь он смотрел невидящим остекленелым взором с застывшим удивленным выражением на лице, словно не веря, что смерть забрала его так рано. Латы, в которые был облачен юноша, были измяты и пробиты в нескольких местах. Взгляд цыганки с тревогой устремился вглубь здания и заметил темную фигуру рядом с престолом. Это был Клод Фролло. Звонарь и плясунья устремились к нему. На сутане священника расплывались темные пятна. Даже при неясном свете одиноких уцелевших свечей нетрудно было догадаться, что это кровь. Кровавая полоса пятнала боковую часть престола. По-видимому, смертельно раненый священник сполз по ней на каменные плиты алтаря. Он был еще жив. Архидьякон лежал лицом вверх и практически не дышал. Рука его судорожно сжимала деревянный крест. - Учитель, Клод, - позвала Эсмеральда, цепенея от ужаса. Веки священника чуть дрогнули. Девушка, не помня себя от отчаяния, стала покрывать бескровную руку архидьякона мелкими поцелуями. Дрожащими губами она ощутила прохладу бледной кожи. Фролло с трудом открыл глаза. Кровавая пелена застилала его взор, не давая четко видеть происходящее. Окоченевшее безвольное тело все же ощущало прикосновения, а слух улавливал жалобный чарующий шепот. Отец Клод прислушался и вздрогнул, силясь рассмотреть перед собою его обладательницу. - Эсмеральда, – еле проговорил он и попытался улыбнуться, но вместо этого лицо его искривилось в гримасе боли. Внезапно он схватил девушку за запястье так, что та почувствовала могильный холод его ладони, и воскликнул: - Уходи, спасайся. Тебе нельзя быть здесь. Беги! - Тише, не двигайтесь, вот так, - смуглянка попыталась удобно прислонить страдальца к каменному алтарю, обагренному его кровью, - все будет хорошо, сейчас мы вас спасем. Квазимодо рядом. - Нет, уже слишком поздно. После долгого молчания, священник хрипло произнес: - Вот и все. Скоро ты будешь свободна. Твой палач сходит в могилу. - Не говорите этого, не оставляйте меня. – Эсмеральда прижалась губами к его руке. - Что это? Неужели ты целуешь меня, дитя, - священник смотрел изумленно, - о, ради этого стоит принять смерть. Клод хотел было протянуть руку, чтобы коснуться распущенных блестящих волос девушки, но едва подняв ладонь, с болезненным стоном опустил ее. Тело немело и не слушалось. Архидьякон, собрав последние силы, попытался сесть, так, чтобы лучше видеть лицо плясуньи. - Я не достоин того, чтобы над моим телом раздавались священные гимны, - прерывисто дыша начал Клод. - Ангелы не вострубят, ликуя о моей душе. Хор не пропоет мне вечную память. Только мрак, холод, тлен. Так, пой мне, моя Эсмеральда. Твой голос слаще ангельского гласа. Слушая его, я умру счастливым, безропотно сойду в уготованную мне бездну. Пой, как тогда, когда я первый раз увидел и услышал тебя. Твое пение убаюкает меня, умоляю тебя, пой! Под сводами древнего собора зазвучал старинный цыганский напев. Его тоскливая грустная мелодия отражалась от стрельчатого потолка и каменных стен храма, усиливаясь и заполняя пространство. Казалось, что пел не один голос, а целый сонм. Торжественно лилась печальная мелодия под сенью сумрачного крестового свода. Точно ангелы скорби справляли тризну о покидающей этот мир душе. Вдруг голос резко смолк. Послышались горькие рыдания. Эсмеральда уткнулась в замеревшую грудь архидьякона. Квазимодо тоже плакал, сидя у ног своего приемного отца . Церковный сторож, доселе скрывающийся в страхе в недрах собора, услышал страшный конский топот и крики: "За Францию! За короля! Громите чернь! Шатопер, выручай! За прево! За прево!". Приободренный такими возгласами, он выглянул наружу и увидал большой отряд конной гвардии, шумно продвигающийся по мостовой к храму. Практически кубарем слетев по ступеням, старик поспешил открыть массивные врата, пуская офицеров внутрь, в награду получая тумаки за промедление. С западной части храма послышались воинственные грозные крики. Королевские стрелки, призванные монастырским колоколом, вступили в Нотр-Дам. Солдаты, возглавляемые капитаном Фебом де Шатопером, к страху и ужасу бродяг уверенной большой колонной продвигались вглубь центрального нефа. Охваченные алчным и злым порывом они все еще были в соборе, громко бесчинствуя и совершенно не слыша звука набата. Завидев блеск многочисленных лат и пик, неожиданно представших пред ними, разбойники, опомнившись, сплотились и яростным натиском попытались вырваться из собора, превратившегося из золотой пещеры восточных сказок в громадный капкан, в который угодили лихие бродяги. Не ожидая подобного сопротивления в святых стенах, офицеры были вынуждены проливать кровь прямо на плиты собора. Началась жестокая резня. В какой-то момент, осознав, что силы не равны, бродяги дрогнули и бросились врассыпную. Те, кто не утратил разума в этой страшной кровавой мясорубке, попытались выбраться живыми из храма через монастырь. Эсмеральда в панике трясла за плечи поникшего горюющего Квазимодо. Подняв голову, звонарь заметил, как длинные тени метались у входа в капеллу. Цыганка слышала приближающийся грохот сотни бегущих ног. Горбун быстро вскочил, подхватывая на руки обмякшее тело архидьякона, и, стараясь прикрыть цыганку собой, поспешил к Красной двери. Позади себя беглецы ощущали погоню. Шум нарастал. Не помня себя от страха, Эсмеральда повернула голову и громко закричала. Прямо за ними на расстоянии нескольких шагов показались перекошенные от страха и волнения лица разбойников. Звонарь от отчаяния заскрежетал зубами. Широко расставив ноги, он крепко сжал свою ношу, заслонив собою девушку, готовый стоять до конца. Но, бродяги, гонимые ужасом грозящей расправы, едва ли были нацелены на борьбу. Оттого, грубо оттолкнув преграду, стоящую у них на пути, оборванцы поспешили к монастырским вратам, готовые вплавь покинуть этот ненавистный остров. От резкого толчка Эсмеральда, не удержав равновесие, полетела наземь. Квазимодо поднимался с колен, от боли до крови закусывая губу. Внезапно сильный удар вновь сбил его с ног, а грудь ощутила тяжесть офицерского сапога. Капитан де Шатопер склонился над горбуном, целясь дулом оружия прямо ему в голову. - Вот так фортель! – воскликнул мужчина, - поповский сынок, заодно с мужичьем! Услышав некогда любимый голос, осмелевшая Эсмеральда вскочила и кинулась к капитану, цепляясь за его перчатку. - Феб, Феб, не делай этого! Шатопер резко повернулся, нажав на курок. Охнув, плясунья резко осела. Потрясенный офицер успел подхватить легкую фигурку, с волнением взирая на знакомое красивое лицо, пребывая в полнейшем замешательстве. В бросившейся на него простоволосой темноглазой девушке он признал цыганку, которой несколько месяцев назад назначил свидание на мосту Святого Михаила. - Что за чертовщина! – пораженно прошептал он, склоняясь над Эсмеральдой, стараясь лучше разглядеть черты. В это мгновение он был отброшен в сторону, ощутимо ударившись головой о стену. Вбежавшие следом в капеллу солдаты помогли подняться своему командиру. Устремившись на территорию монастыря, отряд нагнал шайку разбойников, бегущую по направлению к воротам. В гуще бродяг Шатопер заметил странное существо. Раскачиваясь, оно медленно двигалось к реке. Всмотревшись, капитан признал в этой неказистой странной фигуре уродливого звонаря собора. Квазимодо сильно припадал на одну ногу, волоча ее за собой. С его грубых мощных плеч свисали два безвольных тела, качающихся в такт движениям беглеца. - Не стрелять в горбуна! – не успел крикнуть капитан, как дым от выстрелов десятков мушкетов заволок внутренний двор. Сквозь едкий туман виднелись человеческие фигуры, судорожно корчившиеся на земле. Второй залп огня оборвал стоны умирающих.