Сказки старого пианино

Бернхард зачитался и уснул. Случилось это часа через два после поцелуя с Вадимом. Ему снился родной дом. Пригород Мюнхена. Абенсберг. Роскошный особняк встречал богатеньких гостей каждые выходные. Отец Бернхарда, Танкред, был человеком уважаемым. Он происходил из древнего рода, ему принадлежала фабрика по изготовлению игрушек. Он был полиглот и денди. Танкред очень надеялся, что один из сыновей заинтересуется семейным бизнесом и, став взрослым, встанет во главе. Мальчиков было трое: Готтиф, Бернхард и Клос. Готтиф в раннем возрасте увлёкся актёрством, а после принялся строить серьёзную карьеру актёра. Но после тяжёлой травмы головы во время репетиции, в возрасте семнадцати лет, бросил это дело. Прожигая отцовские деньги, он связался со странной компанией, это закончилось грандиозной ссорой с Танкредом и отречением второго от своего старшего сына. Его выгнали из дома с позором. Больше Бернхард никогда не видел Готтифа и ничего не знал о его дальнейшей судьбе. Клос был младше Берна всего на полтора года, потому они неплохо ладили. Они вместе увлеклись оккультными науками. Произошло это случайно: один мальчик из закрытого школьного общества принёс книгу оккультиста Поля Ферекруа. Клос прочёл её первым, а потом отдал брату. Бернхард был в восторге! Он понял, что его предназначение именно в этом. Серьёзное увлечение не помешало ему в будущем выстроить военную карьеру. Мать Бернхарда была очень суровой женщиной. Она могла оскорбить словом так, что это било сильнее любого удара кулаком. Она смотрела свысока, поджимала губы, иронично улыбалась. Она всегда показывала своё превосходство. С приходом Гитлера к власти, она стала его ярой фанаткой. Она только теперь осознала, что в ней течёт «голубая кровь». К сыновьям женщина относилась с осторожностью. Она не проявляла нежность, но считала своих детей лучше прочих. Каждую ночь она приходила к мальчикам и читала им перед сном Библию… Вот и теперь, находясь во власти туманных снов в этом старом доме, потерявшимся вне времени и пространства, Ингрид читала Бернхарду Библию, покачиваясь в кресле-качалке возле его кровати. — Что хвалишься злодейством, сильный? Ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду; ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный: за то Бог сокрушит тебя вконец, изринет тебя и исторгнет тебя из жилища твоего и корень твой из земли живых. Увидят праведники и убоятся, посмеются над ним и скажут; вот человек, который не в Боге полагал крепость свою, а надеялся на множество богатства своего, укреплялся в злодействе своем. Её ярко накрашенные губы кривились в усмешке. Она видела его насквозь. Она знала, что он по уши втрескался в русского ободранца. И, вероятно, жалела, что произвела на свет такое убожество. — Берни, Берни! Ты спишь? — Клос сжал своей холодной ладонью запястье Бернхарда, — не спи, умоляю! Под моей кроватью кто-то есть… — Никого там нет! — распахивая глаза, рявкнул Фассбендер и замер. В комнате было темно. Синева разливалась по ней, словно волны морские. В кресле-качалке сидела его ещё молодая мать, кривя красные губы и блестя голубыми, чуть выпученными глазами. Она замерла, как замирают манекены. На краю кровати Бернхарда сидел Клос. Ему было лет восемь, не больше. Нет, этого не могло быть на самом деле! — Сейчас бы тебе было тридцать семь, — тихо произнёс Бернхард. — Что? — поёжился белобрысый худенький мальчишка в голубой пижаме, — под моей кроватью кто-то есть, ты слышишь? «Нет. Нет. Нет. Этого не может быть. Клос умер в 1935 году. Он скатился на своём инвалидном кресле с шестиметровой лестницы в нашем особняке. Сломал шею» — мысленно произнёс Бернхард и холодно хохотнул. Призраки? Только этого ещё ему не хватало! — Посмотри, кто там, — шептал младший брат. Бернхард, стараясь не смотреть на мать, встал с кровати и прошёл к койке брата. Та была заправлена его любимым в детстве одеялом: чёрный кот на красном фоне. Мужчина медленно опустился на колени, приподнял край свисающего одеяла, и заглянул под кровать. Прямо на него смотрело чёрное лицо с огромными красными глазами. Заорав, Бернхард отпрянул назад. — Ты просто маленькая сволочь. Нужно было задушить тебя подушкой, когда ты родился, — прошипела Ингрид, начиная быстро-быстро качаться в кресле, запрокидывая голову назад и смеясь. Бернхард в ужасе покосился на брата. Тот был наполовину сгнившим ходячим мертвецом. Куски мяса и кожи жутко свисали лохмотьями. Заметный скелет почему-то казался ярко-жёлтым. Фассбендер вскочил на ноги и бросился прочь, тут же падая и ударяясь о пол головой. Открыв глаза, он поднёс дрожащую ладонь к лицу и потёр влажное лицо. В комнате было темно. Кресло-качалка стояло возле кровати. Никакого одеяла Клоса. Никакой матери. Он один. Просто сон.

***

Тальков не мог уснуть. Он бесцельно бродил по дому. Как много здесь было вещей. Как много украшений, позолоты, лепнины. В Советском Союзе о таких красотах оставалось только мечтать. В итоге русский засел за рояль. Играя что-то из Бетховена, он пытался осмыслить происходящее. Выходит, теперь он в ловушке. В какой-то странной и безнадежной. Мог ли врать Фассбендер? Конечно. Вот только Вадим лично проверял, что из этого дома хода нет. Что же делать? Положиться на тайные знания Бернхарда? А если он не сможет?.. Всё внутри похолодело. — Хорошо играешь, — раздался хриплый голос за спиной. Вадим вздрогнул. Музыка оборвалась. Длинные холодные пальцы легли на плечи русского. — Ты — исчадие ада. Тебя послали они… вся эта нечисть… как наказание за мои делишки. Да? — Бернхард говорил срывающимся, одержимым голосом. Глаза скрывала поволока боли. Любовь — это всегда немного боль… — Ты меня пугаешь, — Вадим дёрнул плечами, — я, вообще, не понимаю, что ты прицепился ко мне? — В этом-то и дело… ты ничего не понимаешь. — Что я должен понять? То, что мы теперь заперты в этом доме — не повод тебе лапать меня, как женщину. Может, в вашей стране варваров это и в порядке вещей, но у нас всё иначе! — раздражённо выпалил Вадим, скрывая за раздражением стыд. Резко поднявшись, он посмотрел в туманные глаза немца. Тот напоминал дикое животное. — Иди ко мне. Мы с тобой совсем одни. Как Адам и Ева. Зарождение Земли. Как это красиво, — прохрипел Бернхард и дёрнул Талькова за руку, прижимая к себе. Он зацеловывал любимое лицо, гладил спину строптивого русского, балдея от этой дивной близости. Вадим протестовал всем своим существом, но словно неведомая сила прибила его к немцу. Он сам не заметил, как потолок заменило хмурое летнее небо, как прохладный ливень забил по лицам и телам, делая поцелуи Бернхарда ещё более дикими. Они стояли мокрые, а комната заполнялась водой. Фассбендер слизывал воду с лица и шеи русского, его язык был очень горячим. — Я люблю тебя, — бормотал он, дрожа от переизбытка нежных чувств, — я так тебя люблю.