Отравленные цветы

Если ты думаешь, что заключил с деволом выгодную сделку, то пересчитай сначала свои пальцы, потом конечности, а заодно и родственников. (Р. Асприн) Темнота разливается перед глазами, как пятно черной краски. Образы из далеких детских историй снова оживают в ее голове, проносясь невероятным вихрем событий и судеб, сплетая ее жизнь с историями других людей. Она видит бегущую по полю девушку с веревкой в руке и с пустотой в сердце, ведущей ее к последнему в ее жизни шагу. Сквозь темноту проступает дерево с нависшими над землей тяжелыми ветвями, огромное, таинственное, красное. Ласковое дерево. Оно должно стать ее последним пристанищем. Круговорот тьмы поглощает образы, вырисовывая новую картинку. Маленький ребенок, всего несколько дней отроду. Сакура напряженно всматривается в бледное лицо его матери, но не может различить его, оно меняется, превращаясь в лицо парня. А девушка, чьего лица она так и не увидела, уходит воевать, оставив парню на том берегу единственно ценное, что у нее было. И теперь к ней сквозь темноту идет женщина. Сильная, волевая, не знающая страха и боли. Ее тело исполосовали шрамы войны. Она может убить и спасти от смерти. Но не может… Истории мелькают перед ней – отрывки жизней, – в каждой из которых кто-то приходит, чтобы спасти. И она, Сакура Харуно, верит, что к ней должен кто-то прийти и спасти ее, чтобы она могла… Хлесткие удары вырывают ее из темноты, наполненной яркими видениями, и Сакура так и не знает, что же она должна суметь. Она тяжело открывает глаза, чувствуя, как приползшая к ней Ино нещадно лупит ее по лицу, приводя в чувство. Ее щеки опухают и горят, ладони Ино краснеют с каждым новым ударом. Сакура обводит потерянным, расфокусированным взглядом коридор и резко садится, не ощущая ни боли, ни саднящих щек. – Где он? – она отчего-то надеется увидеть его труп посреди коридора. Ее взгляд продолжает бесцельно блуждать по стенам, не находя точку концентрации. Она интуитивно ищет красную копну, за которую так и хочется зацепиться взором. – Ушел, – хрипит Ино, отрывает от подола очередную ленту и перетягивает, насколько хватает иссякших сил, кровоточащее плечо подруги. – А Тен? – в голосе улавливается беспокойство. – И она, – на кашле выплевывает Ино и утирает рукавом черные сухие, как сгоревшая бумага, губы. – Думаю, он помчался за ней. Потому и бросил нас, боялся не успеть. Впервые Сакура искренне жалеет, что не знает молитвы и не может помолиться за удачу Тен-Тен. – Будем надеяться, мы его достаточно отвлекли, и она смогла уйти далеко, – ее голова медленно поворачивается к подруге, и звон в ней усиливается пуще прежнего. Сакура закрывает глаза и делает глубокий вдох, пытаясь сконцентрироваться и отвлечься от треска внутри черепа. – Как ты? Ино неопределенно ведет плечом, упираясь затылком в холодный камень стены. – Полегче. Харуно знает: блондинка врет, но что она может сделать, чтобы изменить ложь на правду? – Он бы разделался с нами за три секунды, – для чего-то говорит она, видимо, подразумевая, что Скорпион просто пощадил их: ему бы хватило времени прикончить их и погнаться за Тен-Тен. Сакура отрывает глаза и таращится в противоположный конец коридора, где на полу, в луже темной крови сидит Хината. Обескровленное, бледное лицо с точно такими же губами сливается в безупречно белое полотно. Слипшиеся волосы висят колтунами. Прозрачно-светлые глаза превратились в серые круги, окаймленные глубокими тенями посиневших век. Взгляд ясен и пронзителен. Взгляд Сакуры медленно движется ниже, останавливаясь на руках Хинаты. Они покоятся на коленях; под каждым из запястьев, обмотанных кусками багровый от крови ткани, расползлись черные бесформенные пятна. У ног Хинаты валяется блестящая, точно новенькая серебряная монета, катана с засохшими разводами. – Господи… – в ужасе шепчет Сакура, забыв о боли в голове и невыносимом звоне в ушах, – где твои… Слово «кисти» застревает в горле, пока она смотрит на тщательно перемотанные, затянутые обрывками юбки Ино культи. «Господи! Ее руки, ее пальцы, ее проворные пальцы!» – Он сказал, это чтобы ты не забыла своё обещание, – Хината приподнимает изуродованные руки. В ней нет ни упрека, ни сожаления, только молчаливая отстраненность, как будто это произошло не с ней. – А еще сказал, что ему всегда нравились мои руки. – Чертов извращенный садист! – хрипло выплевывает Ино. – Гребаный коллекционер! Сакура заворожено следит за руками Хинаты; они притягивают взгляд своим увечьем. «Она же теперь совершенно бесполезна! – вертится в голове. – Совершенно». – Ты можешь идти? – обращается она к Хьюга и сама с трудом поднимается, чуть качнувшись, стараясь сохранить равновесие. – Ноги он мне, слава Богу, оставил. Видать, они ему не особо нравились. Но оно и к лучшему, – криво усмехается Хината, жестоко пошутив над собой, и неуверенно, медленно встает: сначала на колени, чуть заваливаясь вперед и упираясь обрубками в пол, потом на одну ногу, осторожно, затем на другую, словно проверяя их крепость и надежность. Полностью распрямляется, усилием воли заставляя ноги не дрожать и не подгибаться, и неуклюже выходит из окружающей ее, как магический круг, крови. Удостоверившись, что подруга способна самостоятельно стоять и даже двигаться, Сакура заглядывает в комнату: сейф открыт, бумаг нет. Манцинелла ушла через балкон, пока они прикрывали ее отход. Значит, получилось. Сакура мысленно ликует, боясь радоваться раньше времени. Только бы Тен-Тен дошла. Она снова пытается мысленно обратиться к богу помочь Тен-Тен, но ее веры не хватает, чтобы найти правильных слов. – Ей гораздо хуже, – Хьюга задерживается у тела старухи, чью грудь она прострелила, пока еще у нее были кисти, и шепчет молитву, удрученная тем обстоятельством, что не может сложить руки как подобает, и просто прислоняет культи друг к другу, соединяя их слизкими кровавыми краями. – Ей уже никак, – равнодушно цокает Сакура и озабоченно смотрит в мертвенное лицо Ино. – Поднимайся, – она наклоняется, крепко хватает Яманака за локоть и с усилием тянет на себя. – Ты приняла противоядие? – Все, какие были, – хрипит Ино, еле вставая и плохо держась на непослушных ногах. – Иначе бы уже давно сдохла. Но яд все равно действует. – Нам главное добраться до дома. Ино неуверенно качает головой. – Мы тебя всё равно здесь не оставим, – напоминает ей Сакура главное правило: никаких улик, следов и свидетелей. Если Ино здесь найдут – пусть и мертвую – кто-то может ее опознать и наведается к Матушке Ци. К тому же ей не хочется лишать подругу шанса на спасение. Чем черт не шутит, вдруг Матушка найдет противоядие. То, что главный свидетель и участник драмы, разыгравшейся в доме, спокойно ушел, зная куноичи в лицо – старается об этом не думать. Столько лет подготовки, тренировок до ломоты в костях, и ничего. Полный ноль в первом же сражении с действительно серьезным противником. Ино практически не может переставлять ноги, и они волокут ее, поддерживая с двух сторон, пока она висит на них, опустив низко голову, тыкаясь острым подбородком в грудь. Пробраться лесами, окольными тропами, вернуться под покровом тьмы – только так они могут дойти со своей ношей. В вечернем лесу душисто и прохладно. Сакура косится поверх шеи Ино на Хинату, идущую с другой стороны. Ее зубы тарабанят так, что можно настучать целый роман азбукой Морзе. Сакура даже начинает улавливать какой-то ритм, сочиняя под него мелодию. Руки Хинаты, вернее, те части, что остались от них, становятся ледяными. Очень скоро их покроет липкий пот жара, а озноб сменится горячкой. Им нужно торопиться. – Посадите меня у того дерева, – шепчет Ино. – Дайте минутку передохнуть. Странно, но она еще жива, разве это не чудо? Разве можно оставить ее умирать, если она сумела продержаться так долго? Они усаживают ее на траву под первое попавшееся дерево, привалив спиной к стволу. Дыхание Ино тяжелое, отрывистое – предсмертное; и без того светлая кожа стала еще белее. Сакура с болью и печалью смотрит ей в лицо, на котором нет и тени страданий, и переводит взгляд в темнеющее небо – если они не ускорятся, то не доберутся домой и к утру. – Принесу тебе воды, – шепчет Вишня и устало бредет к реке. Хината следует за ней и стоит на кромке берега, таращась на водную поверхность. Сакура зачерпывает ладонью воду, жестом показывает Хинате наклониться и омывает ее лицо, стирая с него кровь и грязь. Розоватая вода струями стекает по лицу, капает на кимоно, ныряет в ворот. Хината опускается на колени, наклоняясь ниже к воде, культи втыкаются в землю, как два опорных столба. Когда-нибудь она научится жить без кистей, а пока… Хьюга морщиться от боли, но терпит. Сакура повторяет умывание и дает подруге напиться из своей ладони. Всё это они проделывают молча, без слов сожаления или благодарности. Пока Хината смотрит на свое отражение, Сакура заходит в воду по колено и, стоя в прохладной воде, глядя, как кимоно пузырится и колышется на мелких волнах, предательски размышляет, что Ино – обуза, от которой они должны избавиться, облегчить себе путь, иначе и себя погубят и ее не спасут. Но вопреки здравому смыслу, она срывает широкий лист и, сложив его кувшинкой, набирает воды. Сакура спешит к Ино, по дороге наблюдая, как медленно крутится вода в ее зеленой чаше. Яманака так же сидит под деревом, как они ее оставили. Неподвижно. Только рука лежит на земле, уткнувшись пальцами в рыхлую почву, как будто ее безвольно уронили в последний миг. Или вздох? Сердце вдруг сжимается от предчувствия непоправимой беды. Она швыряет так бережно удерживаемый ею лист и со всех ног мчится к Ино. Та сидит не шелохнувшись, глядя, не моргая, темно-голубыми глазами в черное небо. Из уголка рта течет тонкая струйка крови, невозможно яркая на белом лице. Сакура опускается на колени, моментально ощутив всю невыносимую усталость сегодняшнего дня. Из шеи Ино торчит игла, воткнутая четко в артерию. Последняя игла – всегда для себя. Сакура осторожно вытаскивает ее, вертит в пальцах и убирает в маленькие ножны за поясом. На ней кровь Ино, отравленная ядом с катаны охранника – полезный трофей. Хината стоит позади, сложив руки в печально-благоговейной молитве. Сакура поднимается с колен, не в силах оторвать взгляда от утонченного лица подруги, которое она видит в последний раз. Ей безумно хочется забрать тело с собой и похоронить в только ей одной известном месте. Но в этом безумном желании отчаяния и попытке побороть чувство потери нет никакого смысла и необходимости. Девушки поднимаются выше в горы, таща на себе тело. Там уже выпал снег. Хината шепчет свои мантры, провожая подругу в последний путь. – Я бы тебе помогла, – обращается она к Сакуре, закончив молиться, и горько усмехается, не попадая зуб на зуб от озноба, – да руки коротки. Сакура бросает на нее печально-осуждающий взгляд за злую насмешку в попытке пережить потерю и сооружает из чуть подмерзших веток ложе для мертвой куноичи. Снег сковывает ноги, но они не восприимчивы к холоду – давно привыкли терпеть. Не в их правилах сжигать мертвецов, но оставить ее так или тащить с собой они не могут. Снег вокруг кострища тает, смешиваясь с землей, превращается в грязное месиво под их голыми ногами, но от талой воды ступням становится немного теплее, воздух пропитывается жаром пылающего огня. Они стоят и смотрят на горящий посмертный пьедестал Ино, на котором та возлежит гордо и величественно, точно королева. Ветер треплет языки разгоревшегося костра, неся над горами запах горелой плоти. Сакура смотрит на белую, словно девственный снег в горах, кожу Ино, которую еще не успел тронуть огонь и никогда не тронет старость и зловонное разложение; думает о ее чистых, голубых глазах, как лед, что каждую зиму сковывает озеро за домом, где Сакура жила когда-то с родителями. Тогда она, будучи еще маленькой девочкой, выбегала на замерзшее озеро, падала на колени и дула, дышала на лед, терла его ладошкой и заглядывала внутрь, в его синеву, под которой пряталось озеро. Она всматривалась в лед, будто хотела увидеть замерзшую, уснувшую в холодах душу озера, а лед смотрел на нее своими голубыми, прозрачными глазами, такими же, как у Ино. Сакура отрешенно отмечает, что надо сказать тому светловолосому самураю, что навещает Ино два раза в неделю, по средам и субботам (дни, которые она ждала с неописуемой радостью), чтоб не приходил больше. – Пусть это тебя согреет, – шепчет Харуно, глядя, как огонь уже лижет тело подруги, жадно набросившись на волосы, превращая из золотистых в огненно-красные. Как у Сасори… Он позволил им уйти, им всем, как она и просила у него. А уйдут ли они целыми и невредимыми, и не умрут ли по дороге – речи не было. Сакура опирается о ближнее дерево, и ее тошнит. Пустой желудок порывается вырваться наружу, болезненно сжимаясь, пока она не начинает ощущать во рту вместо металлического привкуса крови горький вкус собственной желчи.