Answer me

Густой туман растекался по дну затенённой долины словно наваждение одного из её многочисленных кошмаров, медленно обволакивая и скрывая в своей огромной и беспощадной пасти сначала видневшуюся вдали маленькую деревушку, затем темневшие на фоне слабо освещённого неба деревья на кромке леса, а теперь и стоявший неподалёку покосившийся сарай, в дымке казавшийся притаившимся чудищем, спящим пока, но готовым пробудиться в любое мгновение. А туман подступал всё ближе, подкрадываясь к забору незаметным зверем, заставляя уже успевшую основательно промёрзнуть Гермиону невольно напрягаться и съёживаться всё сильнее не столько от холода, сколько от отсутствия хоть какой-либо видимости на расстоянии дальше вытянутой руки. Ей не нравилось это ощущение гнетущей неизвестности, она всегда предпочитала ясность. Столкнуться лицом к лицу с угрозой было гораздо легче беспомощного ожидания, поскольку удерживать ситуацию под контролем не будучи осведомлённой об опасности не представлялось возможным. Дыхание перехватывает и от нехватки кислорода сердце начинает колотиться отчаяннее. Будь её воля, она бы уже давно скрылась вглубь дома, зашторив окна и устроившись поближе к камину с какой-нибудь незамысловатой книгой, чтобы с головой уйти в повествование и не выныривать до тех пор, пока туман не рассеется под лучами рассветного солнца. Её мальчики играли бы в шахматы где-то рядом, Джин сидела бы на полу, разговаривая о чём-то своём с Луной, заплетающей длинные волосы рыжей в красивые косы. А чуть дальше работали бы над новым проектом Джордж и Фред... Она тряхнула головой, отгоняя картинку, являвшуюся ничем иным, как воспоминанием того, что было раньше. Ей безумно хотелось вернуть это "раньше". "Раньше", в котором ещё не было войны в полном смысле этого страшного слова, не было настоящих потерь (кроме Седрика) и страха открыть утром глаза и услышать ставшую уже привычной новость об очередной смерти. "Раньше", в котором не было постоянных перелётов в Австралию и обратно, не было постоянной смены одной маски на другую, из-за которой она намеренно отказывалась от магических методов передвижения, чтобы успевать собраться с мыслями перед новой встречей. Но больше всего ей хотелось вернуть то "раньше", в котором она была способна провести целую ночь на Астрономической башне или на крыше заброшенного магазинчика в Хогсмиде в самый жуткий мороз и не задуматься о том, что заболеет. В котором она была ещё той безбашенной и беззаботной девушкой, которую совсем не пугал туман, которой всё было нипочём. Так ей казалось, во всяком случае. От тумана вокруг и внутри отвлекает беззлобная, но отчего-то больно колющая в районе сердца реплика старшего близнеца Уизли: - Господи, до чего же ты твердолобая! - Кто бы говорил, Фред, - юноша лишь вскидывает руки в воздух. Джордж, похоже, своего добился. Впервые за столько лет они снова спорят друг с другом. Что ж, хоть какое-то общение. - Я хотя бы повзрослел, а ты как была упрямым ребёнком, так и осталась! - А вот тут поспорила бы я, Уизли, - настала её очередь возмущаться, потому что это элементарно нечестное обвинение. - Я запрещаю тебе со мной спорить! - он практически выкрикивает эти слова, заставляя девушку перед собой вздрогнуть и отшатнуться, потому что иногда ярость Фреда выглядит действительно пугающе. И он это знает, потому что после пары стычек в школе даже самые смелые слизеринцы старались избегать каких-либо конфликтов с ним. Всем было известно его патологическое отсутствие тормозов, гарантировавшее безграничное веселье, но также грозившее тотальным уничтожением небольшого города, если парень не в духе. Он не умел останавливаться в принципе, даже когда сознание вопило маминым голосом, что он переходит все возможные грани дозволенного. Наверное, самым сложным испытанием в жизни Фреда было научиться контролировать собственную спесь. Он сумел это сделать, не без жертв, конечно, но иногда жизнь заставляет поступиться многим, потому что это единственный выход. Тогда ему казалось, что он давит в себе самую суть, что в этом нет совершенно никакого смысла, но стоило взглянуть на опухшие и покрасневшие глаза матери, на поникшего будто под тяжёлой ношей отца, и становилось ясно, что он растопчет старого Фреда в пыль, чтобы из этой пыли мог восстать новый. Новый Фред, который будет лучше во всех смыслах, который будет первым в любом начинании, который будет победителем вопреки своему состоянию. Он сделает всё и даже больше, чтобы его перестали жалеть. Будет сильнее, увереннее прежнего, станет по-настоящему независимым и... другим. Он просто перешагнёт через прошлое, оставив там всё. И она не будет исключением. Новый Фред знает, как сильно изменился, чтобы стоять сейчас перед Грейнджер спокойно, не желая удушить её на месте за то, что смогла так легко оставить его позади. А ещё он знает, что не имеет вообще никакого права кричать на неё. - Прости, - он произносит это тихо, практически шёпотом, и этот безразличный шёпот бьёт по Гермионе мощнее любой ударной волны, выбрасывая во всё ту же неизменную нишу под лестницей.

***

Перед ней всё тот же Фред Уизли, правда немного моложе и гораздо искреннее. Они оба запыхавшиеся и даже немного растрёпанные, потому что в Норе полным ходом идёт подготовка к приближающемуся свадебному торжеству, из которого им удалось ненадолго вырваться, под предлогом приглашения гостей из школы. Гермиона вызвалась сама просто потому, что хотелось хоть на час сбежать от постоянной суеты и непрекращающегося даже ночью гама. После того, что она сделала со своей семьёй, находиться во всём этом ажиотаже праздника и счастья было тяжело. Ей нужно было время, чтобы всё осознать, чтобы прийти к какому-то пониманию своей новой и безмерно одинокой теперь жизни. Невольно ей становилось понятно, почему Гарри, несмотря на всю свою любовь к семейству Уизли, иногда нуждался в уединении. Их было слишком много, они были слишком громкими и счастливыми, тогда как её сердце разрывалось от отчаяния. Хотелось кричать, но вокруг было слишком много смеха, чтобы позволить себе простое отсутствие улыбки на искривлённом гримасой боли лице. - Я не понимаю, чего ты добиваешься, Гермиона, - она знала о его чувствах достаточно давно, чтобы это уже считалось чем-то данным. Аксиома не требует доказательств. Они не были парой в официальном смысле слова исключительно из-за расстояния, появившегося после того, как близнецы покинули школу. Правда, Гермионе была известна ещё одна причина, но ставить его в известность об этом было нельзя хотя бы потому, что Фред был непредсказуем. Его реакция на их откровенно опасную затею могла стать фатальной, а потому Гермиона всё чаще его избегала, стараясь просто отдалиться, дабы не сболтнуть лишнего. В сущности, для его же блага, хотя доля эгоизма в её действиях тоже была. Ей не хотелось превращать это и так тяжёлое решение во что-то мучительно болезненное. - Ты мне нравишься, Грейнджер. И я хочу быть с тобой, даже если мне нужно ждать ещё год. Он ведь мог не уходить тогда. Он отдал ей право этого выбора, позволил решить за них обоих. Всё откладывал прощание с Амбридж, якобы выжидая подходящего момента, на деле не в состоянии решиться оставить Золотое Трио, Джинни и Луну одних. Его поражало то спокойствие, с которым Джордж ко всему относился, а то, что любые попытки Фреда озвучить свои сомнения разбивались вдребезги о непробиваемую стену невозмутимого, казалось, ничем спокойствия, откровенно бесило. Он не помнил, с чего начался разговор в пустой гостиной Гриффиндора, но Грейнджер тогда только вернулась с рейда (а Фред никогда не признает, что дожидался её возвращения каждый раз, когда ей выпадало ночное дежурство, дабы убедиться, что всё в порядке). Они грелись у камина, поедая неизвестно откуда взявшиеся у близнеца солёные орешки, и в какой-то момент разморенный теплом и плавно текущим разговором он рассказал ей их план и... Гермиона была в восторге. Нет, сначала, конечно, повозмущалась их безрассудству, но всё же признала, что идея феерична. Она понимала корень его беспокойства и в отличие от Джорджа не стала отмахиваться, словно от пустяка. Она заверяла, что если он уверен в своём решении не продолжать учёбу, нечего даже задумываться о том, что они с Гарри и Роном не справятся. И потом, мы ведь всегда можем устроить ночную вылазку из Норы в Оттери-Сент-Кэчпоул, нужно только дождаться лета, верно? И он поверил, что они справятся со всем, что бы не выпало на пути. - Если бы всё дело было только в годе, - она старается изо всех сил, чтобы не смотреть ему в глаза, потому что чувствует, что не сможет солгать достаточно убедительно. Вообще-то, он сам виноват. Гермиона Грейнджер с пятого курса едва ли была способна хоть на половину того, что она делала теперь. И у кого же, позвольте спросить, она этому научилась, коль не у самого отчаянного мародёра современности? Она стала называть близнецов мародёрами на шестом курсе, когда те пытались разработать аналог карты и обращались к ней за информацией из "чисто теоретического интереса". Ей нравилось это прозвище, потому что оно невероятно льстило обоим, заставляя Джорджа невольно краснеть и смущаться, а Фреда чуть ли не таять, на секунду теряя способность ясно выражаться. А ещё ей безумно нравился Фред, но в этом и была вся загвоздка. - Тогда в чём? - Она не отвечает, лишь качает головой, и он уже решительно ничего не понимает. Ей оставалось отучиться всего год, после которого она собиралась вернуться в Лондон, потому как оставаться в Хогвартсе в качестве преподавателя она никогда не планировала, Фред был убеждён в этом. Она многого могла добиться в любой сфере, какую бы не выбрала, но что-то настойчиво подсказывало ему, что в конечном итоге она остановит свой выбор на защите прав всех униженных и оскорблённых. Гермиона могла бы стать прекрасным юристом, учитывая её непоколебимую веру в невиновность человека пока не доказано обратное. Это стало ясно ещё на третьем курсе, когда она так активно участвовала в подготовке дела Клювокрыла к судебному заседанию, но в этом году было подтверждено вновь её неверием в причастность Драко Малфоя к Пожирателям Смерти. Несмотря на все гадкие проделки и отвратительные слова в её адрес, посланные слизеринцем, Грейнджер не допускала мысли, что он мог так поступить. Ей хотелось верить в обратное, и эта вера в то, что в людях всегда преобладает хорошее, никогда её не покидала. Равно как и вера в неминуемый успех при условии, что будут приложены достаточные усилия. Её неверие сейчас могло означать лишь одно. Раньше Фред мог голову дать на отсечение, что она не усомнилась бы в нём, но теперь почему-то мелькает мысль, настойчиво пробивающаяся в черепную коробку и её не хочется додумывать. Он знает, что уже поздно, потому что, появившись однажды, она прочно засядет в голове, не давая покоя в самый неподходящий момент, потому решает спросить сразу и в лоб, дабы покончить с этим максимально безболезненно. - Тогда ответь на один вопрос, Гермиона. - она слабо кивает. - Мне тебя ждать? Хотя, насчёт "безболезненно" он погорячился. Скорее, чтобы добить раз и навсегда. Гриффиндорка вновь молчит, даже не смотрит на него, потому что это та самая точка невозврата, шагнув за которую она больше не сможет вернуться. Обратного пути уже не будет, и если сожжённый мост ещё можно отстроить заново, то разбушевавшуюся реку вернуть в развороченное русло удастся едва ли. Она поднимает взгляд, встречаясь с той самой рекой, которая уже готова накрыть её с головой подобно цунами. А Фреда уже порядком подбешивает её инертное молчание. - Просто ответь мне, - его голос звучит довольно спокойно для данной ситуации, но Гермиону медленно пробирает влажная дрожь, она ощущает волну разочарования, что готова похоронить её под собой. Правда, гриффиндорка не совсем уверена, чьё это разочарование. Ей хочется верить, что она поступает правильно, но сомнение нарастает с каждой минутой промедления. Сейчас, Грейнджер, иначе... - Прости, - так просто и легко она бросает это слово, будто он мог действительно вот так взять и простить. Естественно, не мог. Гермиона понимала это тогда также ясно, как и то, что шанс исправить всё то, что успела наворотить за последнюю неделю, может никогда не представиться. Она никогда раньше не задумывалась, что же он для неё значит и уж точно не осознавала, что Фред Уизли может когда-либо встать в ряд с её родителями и быть практически равным по шкале боли. Ей хотелось разрыдаться, потому что чувство абсолютного одиночества достигло апогея. Фред стоит в той самой нише под лестницей, где всё закончилось так же внезапно, как и началось. Ему кажется, что рядом произошёл ядерный взрыв, потому что по-другому давящую боль в висках объяснить не получается. Грудную клетку сжимает и ему попросту нечем дышать, словно каменные стены рухнули, похоронив его под тяжёлыми обломками. Словно. А потом она ушла на войну. Фред не знал, что злит его больше - её недоверие или же неоднозначность полученного им ответа, поэтому он ждал. Не для того, чтобы она вернулась к нему. Чтобы просто вернулась. Во время эфиров Поттеровского дозора он то и дело находил повод, чтобы зачитать "чёрный" список самому, потому что ожидание того, что он может сейчас услышать те три имени, было невыносимым. Фред умудрялся оставаться оптимистом даже в самые жуткие часы, когда казалось, что выхода нет. Всячески старался ввернуть в эфир фразу о том, что ни одна печаль не длится вечность, что жизнь продолжится вопреки всему. Что всё в конечном итоге будет хорошо. А потом война пришла за ним. Битва за Хогвартс стала одним из тех событий, что попадают на страницы учебников по истории не по потому, что это клишированный "триумф добра над злом", а потому, что о самом страшном кошмаре нужно говорить, нужно постоянно помнить, чтобы предотвратить его повторение. - Чёртов апокалипсис, Фред! - они находятся в разных тайных ходах, но благодаря одному из недавно придуманных приборов, могут слышать друг друга. Технология частично заимствована у маггловской штуки, про которую как-то рассказывала Гермиона, но в остальном это была одна из их нескольких разработок, в которых идея оставаться на связи постоянно проходила ярко-красной нитью. - Конец света! Джордж криво ухмыляется, взмахом палочки отбивая очередную атаку. - Армагеддон, - отвечает младший близнец, и не то чтобы это был спор, но Фред обожает соперничество: - Чёрт, было ещё одно слово! - но он его не помнит, а смех Джорджа заставляет на секунду потерять бдительность, и этого достаточно, чтобы почти получить в лицо огромным булыжником, брошенным самым лютым из живущих ныне оборотней. О, точно, Фенрир... - Рагнарёк! - Мерлин, Фред, сконцентрируйся! Тебя чуть не огрели, - Вуд подталкивает его локтем, направляя ближе к выходу из тоннеля, потому что нападение усиливалось и сопротивляться в узком помещении становилось сложнее. Близнец невольно вспоминает тренировки по квиддичу и то, как Оливер орал им с братом не бросаться под бладжеры. Но осторожность никогда не была их коньком, и потом, не подставлять же девочек, верно? Вот и сейчас Фред пропускает всех вперёд, оставаясь в тоннеле до тех пор, пока не убедится, что все в безопасности. Джордж уже покинул соседний тайный ход и пересекал широкий коридор. Весть о том, что Гарри Поттер вернулся в школу разнеслась моментально, но близнецам ещё не удалось пересечься с младшим братом и его друзьями, в основном потому, что нужно было сооружать баррикады. Сейчас же им нужно отвести атаку от Большого Зала, потому что там развернули самодельный медпункт. Они решают разделиться и тем самым разрознить ряды врагов, облегчая всем дело. Джордж просит оставаться на связи, но Фред уже орёт какие-то оскорбления в адрес пожирателей, привлекая к себе внимание и уводя большую группу за собой. Нападающих слишком много, а они разделились не совсем равномерно в основном потому, что Фред действует слишком быстро, петляя по хорошо знакомым коридорам и оставляя за собой шлейф сцепившихся в дуэли волшебников. Он вскоре замечает, что остался один, но погоня слишком многочисленна, чтобы дать им отпор в одиночку, потому он ускоряет шаг, постепенно переходя на бег и скоро уже несётся на всех парах, отбивая всевозможные заклятья, летящие в его сторону. Когда Фред сворачивает за угол, по старой привычке забегая в нишу под лестницей, чтобы перевести дух и попытаться отбиваться из укрытия, он даже не задумывается сначала осмотреться, чтобы не наткнуться на кого-нибудь, будто это исключительно его место. И уж кого он точно не ожидает там встретить, так это Гермиону Грейнджер, которая практически задыхается и рвано втягивает воздух, стараясь успокоить сбившееся от быстрого бега дыхание. Так, видимо, теперь здесь две погони. - Фред? - она не столько удивлена, сколько обрадована, потому что он хотя бы цел, за исключением пары царапин и синяков. Он внезапно накрывает её рот ладонью, заставляя замолкнуть. Гермиона замечает, что он считает что-то. Предположительно, количество пожирателей в коридоре по шагам. Он жестом просит быть тише и отпускает её, сжимая в пальцах палочку и на счёт три выныривает из укрытия, посылая несколько быстрых заклинаний в сторону пожирателей, и возвращается обратно. - С возвращением, Грейнджер, - он ухмыляется, а Гермиона хочет обнять его, но не решается, в основном потому, что они снова в этой дурацкой нише, с которой слишком много связано. Будь на то воля Гермионы, она бы её замуровала. Гул голосов нарастает, но Фред вдруг выскакивает в коридор, узнавая в одном из подоспевших на помощь голос Перси. Вспышки заклятий и резкие вскрики боли раздаются всё чаще, то и дело что-то гремит и падает с грохотом вниз. Фред и Перси сражаются рука об руку, Гермиона стоит к ним спиной, чуть дальше. Человек, с которым сражается Перси, делает неосторожное движение, и капюшон соскальзывает с его головы, обнажая не скрытое маской лицо. - Добрый день, господин министр! Я не говорил вам, что подаю в отставку? - ехидно восклицает Перси, обезоруживая соперника и связывая его заклинанием. - Перси, да ты, никак, шутишь! - Фред громко смеётся, смотря на брата с нескрываемым восторгом. - Ты и правда шутишь, Перси… По-моему, я не слышал от тебя шуток с тех пор, как… Раздаётся взрыв, и Фред на периферии сознания понимает, что мир словно покосился. Он едва успевает оттолкнуть Перси, чтобы падающая стена не задавила и его. Мимолётное ощущение дежавю накрывает его багровой волной, застилающей глаза плотной пеленой. Грудную клетку снова сжимает, и ему попросту нечем дышать, рухнувшие тяжёлые обломки каменной лестницы давят в нём всё живое уже во второй раз, вжимая в холодный влажный пол. Только в этот раз всё по-настоящему. Сохранять кривоватую улыбку, лёжа под развалинами становится всё сложнее, а вязкая багровая пелена перед глазами подозрительно напоминает кровь. Он вспоминает, как однажды упал с метлы с внушительной высоты и разбил себе лоб. Перед глазами плыло, а металлический запах крови вызывал тошноту, только в этот раз мама не вопит на него. В мире Фреда не остаётся уже почти ничего, кроме похоронившей его под собой лестницы и невыносимо громких голосов, кричащих о чём-то. Свет бьёт по лицу внезапно, заставляя зажмурить глаза от становящегося невыносимым жжения. Он чувствует, как постепенно становится легче дышать с каждым поднятым с него обломком камня. Холодные пальцы касаются сначала его шеи, пытаясь нащупать пульс, а затем чуть приподнимают голову, поддерживая её пока прямо под ней не оказывается что-то мягче булыжников, коими выложен пол коридора. Гермиона держит его голову на коленях, перепачканными в крови пальцами убирает упавшие на лоб слипшиеся волосы. - Фред, пожалуйста, - она захлёбывается собственными слезами, потому что его пульс практически никакой. Перси трясёт так, что он не в состоянии даже плакать, он просто судорожно сжимает его руку так сильно, что Фреду немного больно. Он пытается пошевелиться, но выходит слабо. Чуть приоткрывает глаза, но видеть рыдающего на коленях рядом с ним Рона слишком тяжело, поэтому он отводит взгляд. Замечает ведущего кого-то на помощь Гарри, который бледнее самой смерти сейчас. Надо будет как-нибудь пошутить над этим потом. Уголки губ чуть приподнимаются, а Гермиона склоняется над ним и берёт его лицо в ладони, едва касаясь лба трясущимися губами. - Прошу тебя, держись. Он хочет что-нибудь сказать, чтобы они, наконец, все успокоились и взяли себя в руки. В самом деле, я ведь ещё даже не умер, а вы уже оплакиваете! Вместо слов выходит какой-то хрип, он кашляет кровью. Боль в затылке становится практически всепоглощающей, и Фред теряет контроль над своими мыслями, он словно парит в странной невесомости, пролетает над объятым огнём Хогвартсом, затем над Норой, над их с Джорджем магазинчиком, над Лондоном, поднимается всё выше над землёй, вскоре оказываясь над облаками, закрывающими обзор.