Поцелуй дьявола

А потом наступил понедельник. Двадцать седьмое октября, день рождения матери. Этим утром Криденс и его сёстры остались без завтрака. ‒ Не путайтесь под ногами, ‒ сказала мать, прогоняя их с кухни. ‒ У меня нет на вас времени. И яйца не трогать! Они на салат. Дело в том, что мать ненавидела дни рождения. Она праздновала свой каждый год, и каждый год давала понять, как сильно её эти празднования раздражают. Порой Криденс задумывался, что именно ей не нравилось: сам факт старения, неумолимый бег времени и приближение неизбежной смерти; или, может быть, мать мучительно переживала из-за бедности и отсутствия возможности праздновать с размахом. Или ‒ вполне возможно ‒ и то, и другое. Какова бы ни была причина, в плохом настроении мать пребывала с самого утра. И, ох, так ужасно занята. ‒ Чтоб вернулся не позднее двух, ‒ сказала она Криденсу. ‒ Мне понадобится твоя помощь. ‒ Хорошо, ‒ ответил Криденс. ‒ С днём рождения, мама. ‒ Говорила же не звать меня так! ‒ прикрикнула она, и Криденс вздрогнул, инстинктивно дёрнувшись в сторону выхода. ‒ Господи помилуй, из-за тебя я чувствую себя старухой. ‒ Прости, ‒ прошептал Криденс с повинной головой. ‒ Я неправильно выразился. Ты не старая. Ты очень красивая. ‒ Прекрати подлизываться. Я и сама знаю, как я выгляжу и сколько мне лет, ‒ она одарила его недобрым взглядом, но махнула рукой. ‒ Иди отсюда. У меня нет сейчас времени с тобой возиться. Не дожидаясь, пока она передумает, Криденс сбежал в школу, едва мать закончила говорить. В школе было скучно. Криденс рисовал каракули на полях тетрадей, вполуха слушая учителей. Он знал, что справится с материалом и без их объяснений; покуда информация была в учебниках, Криденс мог усвоить знания без проблем. Учёба давалась ему легко. Притворяться, что ему не плевать на оценки, было сложнее. К счастью, покуда он сдавал домашнюю работу вовремя и не выступал в классе, учителя относились к нему снисходительно. Ну, большинство учителей. Физрук и учительница иностранного его терпеть не могли. Но в понедельник не было ни физкультуры, ни иностранного, так что школьный день прошёл без особых инцидентов. По дороге домой Ньют выглядел рассеянно. Вместо своего обычного энергичного энтузиазма он как будто лучился мрачным настроением. И, главное, молчал. Криденс рискнул задать другу осторожный вопрос: ‒ Ньют, всё в порядке? Ты сегодня какой-то сам не свой. ‒ А? Да, всё супер... ‒ Ньют умолк было, но тотчас тряхнул головой. ‒ Нет, если честно, нет. Один из наших псов в приюте... ему плохо. Я боюсь, что они решат его усыпить. ‒ Усыпить? А что случилось? ‒ Никто не знает наверняка. Он сбежал, а потом мы нашли его побитым, ‒ Ньют нахмурился. ‒ Криденс... Это же не просто так. Это кто-то сделал. Какой-то человек его побил. Да как у них руки не отсохли? Шайтан их задери. Пузырёк ‒ сущий ангел! Он добрый и ласковый, и старенький уже ‒ захотел бы даже, не смог бы укусить. Он никому ничего не сделал плохого! За что они так с ним? Если Ньюта что-то волновало до глубины души, так это животные. На школьных собраниях он раздавал листовки о правильном уходе за домашними питомцами; на переменах он проповедовал ребятам из младших классов о том, что нельзя кормить птиц хлебом, потому что птичий пищеварительный тракт не усваивает пищу с высокой степенью обработки, и птицам нужны зёрна или кусочки сырых овощей; а с одной веганкой, которая пыталась свою кошку перевести на овощную диету, Ньют даже влез в настоящую драку ‒ правда, та девица сама начала, ударив первой, но Ньют назвал её невежественной садисткой и ударил в ответ без колебаний. Ситуация была, мягко говоря, неприятная. Ньюта на неделю отстранили от занятий, но единственное, что его волновало, это поиски нового дома для кисоньки (родители веганки заставили её избавиться от проблемного зверя). Ньют считал весь инцидент торжеством справедливости. ‒ Не знаю, ‒ Криденс вздохнул. Его проявления силы зачастую пугали ‒ любые, пусть и во имя справедливости. ‒ Некоторые люди просто так устроены. Им нравится мучить других. ‒ Нелюди, ‒ бросил Ньют в сердцах. ‒ Бессердечные монстры. Криденс подумал о своей матери. По утрам она жаловалась на то, что птицы слишком громкие; он видел однажды, как она бросила камень в стаю голубей. А когда Модести, наивная мягкосердечная девчонка, попыталась начать прикармливать уличную кошку в переулке, мать отчитала её за расточительность и два дня держала их всех на одной воде, чтобы “дети научились ценить еду” и не “тратили попусту” то немногое, что им доставалось. А когда Криденс упомянул, что Ньют подрабатывает в приюте для животных, мать только головой покачала. “Люди умирают голодной смертью, дети замерзают насмерть... а эти дураки тратят деньги на спасение котов и собак, ‒ он помнил каждое её слово, сказанное тем вечером. ‒ Прискорбно.” Криденс не ответил ей тогда. Он вообще старался говорить с ней как можно меньше. Ньют вздохнул. ‒ Издеваться над тем, кто от тебя зависит, кто любит тебя и предан тебе... только самые ужасные люди на такое способны, ‒ сказал он. ‒ Самые ужасные и жестокие. Криденс промолчал. На очередном перекрёстке они распрощались ‒ Ньюту пора было на работу. Остаток дороги Криденс шёл в одиночестве. Дважды он проверил телефон. Новых сообщений не было. Разумеется, Криденс и не ожидал ничего нового ‒ с чего бы? Встреча с мистером Грейвсом на вечеринке сестёр Голдштейн в прошлую пятницу была случайной. У них не было повода поддерживать связь. Вот они и не поддерживали. Всё правильно и совершенно естественно. И Криденс ничуть не был разочарован. Если он и чувствовал что-то по данному поводу, так это облегчение. Да, точно, именно облегчение было тем чувством, которое он испытывал. Мистер Грейвс представлял собой опасность; одни проблемы от него. Криденсу проблемы были не нужны. Следовательно, он должен был радоваться тому, что подозрительный тип оставил его в покое. Вот он и радовался. Ещё как. Да, определённо. Это радость и только радость была у него на сердце, и сжималось оно вовсе не болезненно, а облегчённо. Именно так. В два часа дня Криденс вернулся домой, как и обещал. ‒ Ну, наконец-то! ‒ мать времени даром не теряла и тотчас нашла для него поручение. ‒ У нас нет молока, сходи в магазин. И помидоры заодно возьми. ‒ Что ты готовишь? ‒ спросил Криденс, но мать на него шикнула. ‒ Пошевеливайся! И он послушался. Сходил в магазин за продуктами (“сдачу не забудь”); помог нарезать овощи для салатов (“только посмей утащить хоть кусочек”); выдвинул стол и постелил скатерть (“аккуратнее, не мни ткань”); сполоснул и обсушил полотенцем праздничные тарелки (“разобьёшь ‒ останешься без ужина”). И даже мусор вынес на помойку (“руки помыть не забудь, бестолочь”). Криденс делал всё, о чём мать его просила. Этот день ‒ её день, день её рождения; Криденс намеревался вести себя как положено послушному любящему сыну. Получалось, правда, с трудом. Он то и дело отвлекался на посторонние мысли и, поймав себя на том, что замечтался, одёргивал себя раз за разом со всё усиливающимся чувством вины. Он должен был радовать мать, а вместо этого тешил самого себя фантазиями об ином окружении. О вещах, в которых не было необходимости, и о людях, кому он был неинтересен. Себялюбивое, неблагодарное поведение. Эгоист чистой воды. И всё-таки, спрятавшись в ванной, Криденс вытащил телефон. Новых сообщений не было. Это хорошо, разве нет. Тишина ‒ это хорошо. Криденс зачастую предпочитал, чтобы на него не обращали внимания; быть незаметным, незначительным означало быть в безопасности. Привлекая внимание, он привлекал неприятности. Следовательно, отсутствие интереса к его персоне ‒ это хорошо. Это значит, ему не о чем беспокоиться. Нечего ждать. Не о чем мечтать. В подарок матери он раздобыл пару перчаток. Кожа мягкой выделки, но ничего вычурного; на экстравагантные дорогие украшения ему бы не хватило той скромной суммы, что он и без того кое-как скопил за несколько месяцев. Эти перчатки защитят от холода, но едва ли их можно назвать красивыми. На минуту Криденс задумался о том, какие перчатки носил мистер Грейвс ‒ если он их вообще носил. Чёрные? Белые? Кожаные или мягкие шерстяные? У него были красивые, изящные руки с тонкими пальцами, не то что Криденсовы угловатые лопаты. Интересно, как бы ощущалось прикосновение подобной руки... в перчатке или без... Дурацкие мысли. Бесплодные. Он спрятал телефон обратно в карман и выбрался из ванной. На часах было полшестого, когда раздался звонок в дверь. Это не мог быть кто-то из гостей, решивший прийти пораньше. Мать запланировала празднование на семь вечера ‒ всё-таки все приглашённые были взрослыми людьми, и большая часть имела дневную работу. Честити и Модести тем более давно были дома, учили уроки у себя в комнате. ‒ Кого там ещё принесло, ‒ пробормотала мать. ‒ Криденс! Ты что, своего дружка Скамандера позвал? Я его за стол не пущу. У нас и так едва на всех хватает. ‒ Я никого не звал, ‒ с чего бы вдруг, это не его праздник. ‒ Дверь открыть? ‒ Сама открою, ‒ мать поднялась со стула. ‒ Это наверняка сектант или мошенник, а ты слишком доверчивый. Криденс промолчал. Он пересчитывал вилки для сервировки стола. И, разумеется, на этом мать его тоже поправила. ‒ Не трогай посуду голыми руками, наставишь отпечатков. Возьми полотенце. Закрыв глаза, Криденс сделал глубокий вдох и медленно, медленно выдохнул. И снова, вдох и выдох. Сегодня мамин день рождения. Сегодня его чувства не имели значения, только её. Да и в любой день ‒ перечить ей было небезопасно. Когда Криденс открыл глаза, он увидел мистера Грейвса. Он моргнул. Затем он потёр глаза, снова моргнул, помотал головой ‒ нет, не померещилось. Мистер Грейвс стоял у них в гостиной. ‒ Добрый вечер, миссис Бэрбоун. Вы как всегда прекрасны, ‒ что? Что мистер Грейвс такое говорит? Он говорит с матерью Криденса. Господи, откуда он вообще тут взялся? ‒ Кажется, вы ожидаете гостей. Прошу прощения, если мой визит пришёлся невовремя... ‒ Ну что вы, мистер Грейвс, вы всегда вовремя. Прошу вас, пожалуйста, проходите. Присаживайтесь. Криденс! Принеси нам чаю. Того, который хороший. Криденс тупо пялился, не в силах пошевелить и пальцем. Перед его глазами предстала сюрреалистичная картина: его мать и мистер Грейвс, вежливо беседующие в гостиной. Да что происходит? ‒ Ну? ‒ мать подняла брови, и её голос похолодел. ‒ Ты что, оглох? Пошевеливайся. Мистер Грейвс, прошу прощения, мой сын иногда такой неловкий. Он просто стесняется. Криденс! Собрав волю в кулак, Криденс поспешно скрылся в кухне. ‒ Ничего страшного... ‒ он слышал, как мистер Грейвс начал говорить что-то примиряющее, но задерживаться и слушать не стал. С матерью было лучше не мешкать. Но откуда мать и мистер Грейвс друг друга вообще знают? Бессмыслица. И зачем мистер Грейвс сюда явился? Быть того не может. Ох... что, если он решил рассказать ей про фальшивый профиль на сайте знакомств? Он обещал никому не рассказывать, но какой взрослый мужчина станет всерьёз считаться с обещанием, данным школьнику? Если мистер Грейвс считал Криденса провинившимся ребёнком, рассказать его матери было бы не только естественно, но даже ожидаемо. Разве не так? Господи. Пожалуйста, только не это. Чайный набор дребезжал на подносе в его трясущихся руках. Криденс пролил кипяток мимо, когда наливал в заварочный чайник, и чуть не опрокинул сахарницу, затирая лужу полотенцем. Наконец, он собрался с духом и вынес поднос в гостиную. На столе стояла коробка конфет ‒ шоколадных, дорогих, в золотистой фольге. Рядом стояла бутылка вина. В алкоголе Криденс не разбирался, но, судя по этикетке, вино тоже было дорогое. ‒ Ах, мистер Грейвс, зачем такая щедрость... ‒ мать смеялась, и это звучало настолько неловко и неестественно. ‒ Это всего лишь небольшая благодарность. Ваша организация так много делает для помощи нуждающимся. Если бы не вы, многие из подопечных, которых я к вам направил, не смогли бы выбраться из неблагоприятной домашней обстановки. Я искренне вам признателен, миссис Бэрбоун. ‒ Я этим занимаюсь не ради признания. Помогать лишённым и обездоленным ‒ наш святой христианский долг. ‒ Гм... да, разумеется. Невероятно. ‒ А, Криденс, ‒ мать приметила его, жестом подзывая ближе. Он подошёл и осторожно поставил чайный поднос на стол. ‒ Ну, наконец-то. Мистер Грейвс ‒ это мой старшенький. Криденс, поздоровайся с мистером Грейвсом. Поднять взгляд Криденс не посмел. ‒ Здравствуйте, мистер Грейвс, ‒ сказал он. Голос дрожал, и за эту слабость Криденс презирал себя. ‒ Здравствуй, Криденс. Приятно познакомиться. Поднявшись, мистер Грейвс протянул ему руку для рукопожатия. От неожиданности Криденс посмотрел вверх ‒ и увидел насмешливую улыбку на губах мистера Грейвса. Тотчас он спешно опустил глаза. ‒ Криденс, да что с тобой такое? Где твои манеры? ‒ проворчала мать, настойчивым взглядом указывая на открытую ладонь мистера Грейвса. Смущённый донельзя, Криденс пожал протянутую руку. Мистер Грейвс усмехнулся; сесть обратно рядом с матерью Криденса он не спешил. ‒ Это было не обязательно. Нет ничего оскорбительного в нежелании прикасаться к незнакомцу. И, если прикосновения неприятны, не следует их навязывать. ‒ Со всем уважением, мистер Грейвс, не могу с вами согласиться, ‒ мать нахмурилась. ‒ Вежливость не терпит сопляков с раздутыми эго. Если каждому неженке давать поблажки, никто и не вспомнит про должный этикет. ‒ Возможно... ‒ мистер Грейвс окинул Криденса взглядом. ‒ Но ваш сын не такой, верно? Он хорошо воспитан. ‒ Я воспитала его лучше, чем многие, ‒ кивнув, мать горделиво приосанилась. Странно было слышать от неё такие слова. Впрочем, гордилась она не Криденсом как таковым ‒ она гордилась вложенными в него усилиями. Он был её работой, бесформенным куском камня, который нуждался в огранке и полировке. Её скульптурой. Никто не увидит красоты в куске сырого мрамора ‒ всем интереснее мастерство творца. Криденс подавил горькую усмешку. ‒ Сходи, приведи сестёр, ‒ приказала ему мать. ‒ Выпьем чаю все вместе. ‒ Право, мне неловко вторгаться на ваш праздник... ‒ начал было мистер Грейвс, но мать его перебила. ‒ Чепуха! Вы ничуть не мешаете. Так что Криденс отправился в комнату сестёр, чтобы позвать их в гостиную. Он не имел ни малейшего представления, что им сказать. Что связывало их мать и мистера Грейвса? Где они познакомиться-то могли? Кажется, они упомянули благотворительную организацию, но Криденс время от времени помогал матери с работой ‒ и ни разу мистер Грейвс ему там не встречался, даже имя его не попадалось. Не то, чтобы Криденс знал там всех и вся, но всё же... странно. Ни Честити, ни Модести не хотели никуда идти. ‒ Это обязательно? ‒ спросила Модести, моргая большими кукольно-синими глазами. Она выглядела бледной и усталой; правда, они все зачастую так выглядели. ‒ Мы ещё домашку не закончили, ‒ Честити нахмурилась. ‒ Ты же знаешь, как мама ругается за плохие отметки. ‒ Она всё равно будет ругаться, если вы не выйдете. Ей хочется нами похвастаться. Или... ‒ Криденса осенило внезапной догадкой. ‒ Она пытается выпросить пожертвование. Мистер Грейвс выглядит обеспеченным человеком, у него наверняка есть деньги на благотворительность. ‒ Да кто он такой, этот мистер Грейвс? ‒ Честити поджала губы, и в этот момент она была так похожа на мать, что Криденс невольно вздрогнул. ‒ Понятия не имею, ‒ прошелестел он. Спазм болезненного страха сжал горло. ‒ Никогда о нём раньше не слышал. Раздражённо вздохнув, Честити захлопнула учебник. Модести последовала её примеру, правда, больше растерянная, чем злая. ‒ Ладно, какая разница. Чем скорее это кончится, тем лучше. Чай действительно был хороший, с приятным травяным запахом и без привкуса мокрой газеты. Этот чай, листовой, мать подавала исключительно желанным гостям; прочим доставался чай в пакетиках или вода. Кофе она считала ядовитым и называла испражнениями сатаны. Как она при этом умудрялась обходиться пятичасовым сном в сутки, Криденс не имел ни малейшего представления. Честити и Модести послушно пили чай. Мать позволила им взять по две конфеты из коробки. Криденсу тоже досталась одна, но он не стал есть её сразу ‒ не так часто им доставались сладости, а шоколад и вовсе был в редкость, так что Криденс незаметно спрятал конфету в карман, чтобы приберечь на потом. Мать и мистер Грейвс пили вино. Судя по её поведению, по тому, как мать перемежала жалобливые истории заискивающим смехом, догадка Криденса о её мотивах была верна. Разумеется, напрямую просить денег мать не стала бы, не сейчас, но вот закидывать удочку намёками ‒ ещё как. Криденсу доводилось видеть подобное и раньше, и всё это было до боли очевидно. А хуже всего то, что мистер Грейвс на это вёлся. Криденса всё это бесило. Выражение жалости на красивом лице мистера Грейвса. Жадный блеск в глазах матери. Необходимость сидеть смирно и наблюдать за развитием спектакля, изображать тихого примерного мальчика и, будто обученный трюкам питомец, плясать за угощения. Он старался ни с кем не встречаться глазами. Больше всего ‒ отчаянно ‒ ему хотелось оказаться в другом месте, где угодно, лишь бы не здесь и не сейчас. Оказаться в одиночестве. Как и прочие его молитвы, эта мысленная мольба не имела никакого эффекта. Наконец, вино было допито, и мистер Грейвс поднялся на ноги. ‒ Благодарю за гостеприимство, миссис Бэрбоун. К сожалению, меня ждут дела, и я вынужден откланяться, ‒ он протянул руку для рукопожатия. Мать её пожала. ‒ Спасибо за уделённое мне время, это была интересная встреча. Я непременно загляну к вам в офис на этой неделе. ‒ Мы всегда рады посетителям, ‒ заверила мать, улыбаясь. Криденса передёрнуло. ‒ Дети! Скажите мистеру Грейвсу “до свидания”. Честити и Модести послушно попрощались, присев в старомодном реверансе, которые так нравились их матери. Криденс не был уверен, следует ли ему тоже поклониться ‒ или пожать мистеру Грейвсу руку; тот в свою очередь молча смотрел на Криденса, не сделав ни единого движения в качестве подсказки. ‒ Криденс, ну, ‒ мать сердито вздохнула. ‒ Что ты опять столбом встал? Клянусь богом... Он почувствовал приливший к щекам жар. Понимая, что краснеет, Криденс мысленно и сам себя отругал за глупую неловкость. Хуже всего ‒ он так и не понял, чего от него ожидали. ‒ Всё в порядке, миссис Бэрбоун, прошу вас, ‒ мистер Грейвс улыбнулся. ‒ У вас чудесные, безупречно вежливые дети. Мои племянницы позавидовали бы их манерам. Я сам завидую. Это, по всей видимости, утихомирило гнев матери. ‒ Я им поблажек не даю. Ежовые рукавицы, мистер Грейвс, ‒ она самодовольно кивнула. Затем она взмахнула рукой в отпускающем жесте. ‒ Ступайте, вы трое. Идите учить уроки. Не мешкая, сёстры отправились в свою комнату. А Криденс остался. Не прямо в прихожей ‒ конечно, нет; он прошмыгнул в ванную и спрятался там, оставив дверь чуть приоткрытой, чтобы сквозь щель наблюдать, как мать выпроваживает мистера Грейвса. Прощаясь, она взяла его за локоть. Криденс проглотил странный, мучительно едкий комок в горле. Наконец, входная дверь захлопнулась за отбывшим гостем, и мать отправилась на кухню, напевая себе под нос. А потом... Криденс опомниться не успел, как выбежал на улицу, сам едва понимая, что делает. Порыв холодного осеннего ветра, смешанный с мелкой моросью начинающегося дождя, застиг его врасплох; тонкая хлопковая рубашка липла к покрытой мурашками коже и крайне слабо защищала от колючего холода. Мгновенно промёрзнув до костей, Криденс хватал воздух ртом, не в силах подавить дрожь. Он увидел мистера Грейвса, его облачённую в плотный тёмный плащ идеально прямую спину, и почему-то на ум сразу пришло сравнение с одиноким утёсом на берегу моря. ‒ Мистер Грейвс! ‒ позвал Криденс, отгоняя дурные мысли. Тот остановился, обернувшись, глянул на него поверх плеча. ‒ Здравствуй, Криденс. И сразу Криденс растерялся, не зная, что сказать. В голове царил первозданный хаос, все мысли и чувства, смешавшись, вскипали пузырями, и Криденс ощущал себя совершенно беспомощным. ‒ Пойдёмте, ‒ выдавил он. Зуб на зуб не попадал ‒ не то волнение, не то холод. ‒ Пройдёмся. ‒ Как пожелаешь, ‒ мистеру Грейвсу хватило наглости улыбнуться. И они пошли, лавируя по улице меж встречных прохожих, пока Криденс не приметил знакомый переулок. ‒ Туда, ‒ он указал в нужном направлении. Мистер Грейвс последовал за ним, не задавая вопросов. Переулок был тёмный и грязный, как и большая часть района. Тут и там валялись разбросанные листовки, осколки бутылок, а краем глаза Криденс приметил и нечто, подозрительно похожее на использованный презерватив. Поморщившись, он постарался не слишком приглядываться к обстановке. ‒ Итак, ‒ мистер Грейвс обратился к нему, ‒ о чём ты хотел поговорить? Криденс сделал глубокий вдох. Голова немного кружилась, и хоть кирпичные стены окружающих зданий в некоторой мере защищали от ветра, ощущение мерзкого ползучего холодка по коже всё равно было поганым. Глядя мистеру Грейвсу в глаза, Криденс потребовал ответа: ‒ Зачем вы пришли к нам домой? ‒ Поздравить твою мать с днём рождения, ‒ мистер Грейвс нахмурился. Уголки его рта опустились, и весь он был такой умный, безвинный, благонамеренный. ‒ Нам с ней доводилось вместе работать. Несколько раз. Чаще, чем мне бы этого хотелось. ‒ Вот как, ‒ прошипел Криденс. Необъяснимая злость ворочалась, царапая внутренности; беспокойная гроза буйствовала у него в груди, хоть он и сам не понимал причину собственного замешательства. ‒ Если вам не нравится с ней работать, зачем вы явились поздравлять её с днём рождения? ‒ Я не говорил, что мне не нравится с ней работать. Я всего лишь выразил сожаление, что наша работа вынуждает нас пересекаться. ‒ Так что, вам хочется... ‒ очередное странное чувство сжало Криденсу сердце. Ледяное чувство, ужасное и ужасающее как внезапная слепота. ‒ ...проводить с ней время вне работы? ‒ Боже праведный, нет! ‒ мистер Грейвс рассмеялся. ‒ Я не вру насчёт своей ориентации, Криденс. Женщины меня не интересуют. Опустив взгляд, Криденс уставился на асфальт под ногами. Мистер Грейвс забавлялся с ним, играл уклончивыми словами, танцуя вокруг вопросов и не давая чётких ответов. Это сбивало с толку. ‒ Я не понимаю, что вам нужно, ‒ сказал он тихо. Как ни странно, мистер Грейвс сделал шаг ему навстречу. ‒ Прости меня, Криденс. Ты прав ‒ я должен перед тобой объясниться. Тебе же известно, что твоя мать работает на благотворительную организацию, занимается помощью детям-сиротам и малоимущим семьям? Я тоже работаю на одну благотворительную организацию, правда, немного другую. И меня огорчает, что категории людей, которым мы помогаем, так часто пересекаются. ‒ Какие категории? Кому вы помогаете? ‒ Жертвам домашнего насилия. Сексуального насилия в том числе. ‒ О, ‒ Криденс съёжился. ‒ Да, это... ужасно, что они пересекаются. ‒ О чём я и говорю. Но к вашей семье, конечно, это не имеет никакого отношения. Верно? Странный вопрос. ‒ То есть? Какое отношение это может иметь к нашей семье? ‒ Ты мне скажи. Криденс выпрямился. Мистер Грейвс глядел на него неотрывно, изучая взглядом, серьёзный такой ‒ не улыбнётся. ‒ Постойте, что? ‒ Криденс мигнул. ‒ Вы же не думаете, что... ‒ Я не знаю, что думать, ‒ мистер Грейвс пожал плечами. ‒ Судя по тому, что ты мне рассказал, и что я сам успел увидеть... тревожные признаки налицо. Даже если твоя мать не применяет физическую силу, всё это выглядит ‒ подозрительно. Криденс разинул рот. Что именно мистер Грейвс подразумевал? ‒ Вы с ума сошли? ‒ он невольно отступил назад. Его била дрожь, которую он не мог остановить, и руки тоже мелко дрожали, и голос тоже выходил каким-то дребезжащим. ‒ Ради бога, что вы такое говорите? Как... да как вы смеете такое думать о моей матери. Вы ничего о нас не знаете! ‒ Постой, Криденс, успокойся... ‒ мистер Грейвс попытался поймать его за локти, но Криденс его оттолкнул. ‒ У вас нет никакого права выставлять мою мать злодейкой. Да, она тяжёлый человек, но вы её совсем не знаете. Она ради нас с сёстрами всем пожертвовала! Она растила нас, кормила, выхаживала. Да как вы смеете думать, что... ‒ Я ничего такого не думаю, ‒ заверил мистер Грейвс. ‒ Я не то имел в виду. ‒ Я не знаю, что вы имели в виду, и знать не хочу! ‒ Криденс сжал кулаки. Как он мог так ошибиться? Как ему в голову взбрело понадеяться, что мужчина вроде мистера Грейвса углядит в нём нечто большее, чем жалкого попрошайку. ‒ Знаете, что? Уходите. Идите отсюда со своими предположениями. И держитесь от нас подальше! Прекратите дразнить мою мать своим ложным сочувствием и фальшивыми обещаниями. Она больна, ей нужна помощь, а вы... Вы понятия не имеете, во что ввязываетесь. Богатенькие счастливчики вроде вас воображают, будто могут играть в спасителей и не запачкаться, вот только эта грязная жизнь играет по своим правилам. Мистер Грейвс глядел на него в молчании. Поражённый собственной вспышкой, Криденс попятился. Господи, что он натворил? Разговаривать со взрослым, серьёзным, явно не последним в мире человеком вроде мистера Грейвса ‒ подобным тоном... безрассудство. Да, он защищал мать, и всё же ‒ какая глупость! Его собеседник обладал информацией, способной разрушить его жизнь, жизнь его лучшего друга... мог и физическую расправу учинить, будучи сильнее... о чём Криденс только думал, когда лез на рожон? ‒ Простите, ‒ он поспешил извиниться. ‒ Пожалуйста, простите, мне очень стыдно за своё поведение. ‒ Нет, не стыдно. И правильно, здесь нечего стыдиться, ‒ мистер Грейвс свёл брови, и Криденс инстинктивно дёрнулся, отступая на шаг, в спешке ударившись о стену лопатками. ‒ Криденс, пожалуйста, выслушай меня. Ты угадал ‒ я пришёл сюда не ради твоей матери, а ради тебя. Мне показалось, что ты находишься в тяжёлой ситуации и нуждаешься в помощи. Теперь я понимаю, что моя начальная оценка оказалась искажённой из-за недостатка сведений. И да, ты прав ‒ я ничего не знаю о твоей жизни, и я не продумал план действий до конца. Это окончательно сбило Криденса с толку. О чём мистер Грейвс вообще говорил? Он что, просил прощения? Быть того не может. В данной ситуации все преимущества на его стороне ‒ с какой стати ему считаться с чувствами Криденса? ‒ Мистер Грейвс... ‒ начал Криденс неуверенно, но тот его перебил. ‒ Я всё понимаю, не волнуйся. Если ты действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, именно так я и поступлю, ‒ мистер Грейвс кивнул, с виду скорее самому себе в подтверждение какой-то мысли, нежели ради передачи информации. Заинтригованный Криденс безмолвно наблюдал за ним. ‒ Однако... моё желание помочь ‒ вполне искреннее. Если я могу для вас что-то сделать ‒ только скажи. Бред какой-то. Месяца не прошло с того раза, когда мистер Грейвс обозвал Криденса мелким негодником и обвинил в клевете против Тины Голдштейн, даже угрожал ему; а теперь этот же самый мистер Грейвс клялся, что хочет помочь. Почему? Чего он добивался? Совершеннейшая бессмыслица. Всё, что касалось Персиваля Грейвса, никак не вязалось в единое целое. ‒ Не понимаю, ‒ Криденс заставил себя собраться с мыслями, чтобы продолжить разговор. ‒ Какая вам от этого выгода? Чего вы хотите взамен за свою помощь? ‒ Что ж... ‒ мистер Грейвс помедлил. ‒ Наверное, мне следовало бы сказать, что моя помощь безвозмездна. ‒ Но это не так? ‒ Не совсем. ‒ Вы чего-то хотите. От меня? ‒ Да. ‒ Чего? ‒ Я хочу, чтобы ты со мной кое-куда сходил, ‒ мистер Грейвс положил руку Криденсу на плечо. Криденс замер, внезапно перестав ощущать окружающий холод. Напротив, ему резко стало жарко, особенно когда мистер Грейвс придвинулся ближе. ‒ Разумеется, не прямо сейчас. Я не посмел бы украсть тебя с семейного праздника. Тем не менее, есть место, где я хотел бы тебя увидеть. ‒ Какое место? Ещё один творческий вечер? ‒ Нет. Групповая терапия. Криденс моргнул. Вот это он точно не ожидал услышать. ‒ Я уже упоминал, что работаю на благотворительную организацию, ‒ продолжил мистер Грейвс. ‒ Мы устраиваем встречи группы поддержки два раза в неделю. Это не заменит помощь профессионального психолога, но всё же... это лучше, чем ничего. Ты можешь просто прийти, посидеть. Что-то своё рассказывать не обязательно, если не хочешь ничем делиться. Ни за молчание, ни за рассказы у нас не осуждают. Приходи ‒ послушаешь, как бывает. Может быть, услышишь что-то интересное для себя. Или найдёшь подходящие слова, чтобы кого-то утешить. Кто знает? И да, на каждой встрече ‒ бесплатные пончики. И кофе, кстати, у нас тоже неплохой. Упоминание кофе вызвало у Криденса мысли об их первой встрече с мистером Грейвсом. Та его усмешка, тот странный взгляд ‒ тёмный и пристальный, изучающий, почти гневный ‒ но не совсем, весёлый ‒ но не только. Чем-то он мистера Грейвса тогда зацепил. И всё в тот вечер могло пойти прахом, взлететь на воздух как пороховой погреб, но вместо этого ‒ мистер Грейвс проявил доброту и понимание. И Криденс вдруг понял: он пойдёт, куда бы мистер Грейвс его ни позвал. ‒ Вообще-то, кофе мне не так уж и нравится, ‒ прошептал он упрямо, потому что просто так взять и сдаться после того, как чуть не послал мистера Грейвса на все четыре стороны, он не мог. Это было бы странно, и он не хотел показаться ветреным. Мистер Грейвс усмехнулся. ‒ Хорошо, я учту. Придётся расширить ассортимент чем-то особенным... Что ты любишь ‒ чай, горячий шоколад? ‒ Боже, да! ‒ воскликнул Криденс ‒ и тотчас одёрнул себя. ‒ То есть... вы так добры, спасибо за предложение. Я с радостью... то есть ‒ это не обязательно. ‒ Ясно. Значит, горячий шоколад, ‒ мистер Грейвс кивнул. ‒ К следующей встрече будет. Как у тебя со временем? Среда подойдёт? Послезавтра. Так скоро... и в то же время ‒ невыносимо долго ждать. ‒ Да. Спасибо вам, мистер Грейвс. ‒ Не благодари меня раньше времени, я ещё ничего не сделал. Телефон я твой сохранил, так что адрес встречи отправлю сообщением, чтобы не потерялся. Тут не очень далеко, где-то в четырёх кварталах отсюда. Я могу и на машине тебя отвезти, но... ‒ мистер Грейвс усомнился. ‒ Вряд ли твоя мать одобрит нашу вылазку. ‒ Нет, ‒ согласился Криденс, ‒ не одобрит. ‒ Тогда, боюсь, тебе придётся идти пешком. Я не хочу быть для тебя источником неприятностей. Криденс кивнул. Когда он помогал матери с работой, ему и куда большие расстояния приходилось проходить на своих двоих. ‒ Если по какой-либо причине прийти не получится ‒ позвони, и мы что-нибудь придумаем, ‒ сказал мистер Грейвс. Затем, легонько сжав плечо Криденса на прощание, он его выпустил. ‒ Я очень надеюсь, что мы ещё увидимся. Потеряв тепло прикосновения, Криденс ощутил, что снова дрожит. Холодный воздух и промокшая рубашка вызывали озноб, но в то же время, несмотря на физический дискомфорт, в душе он чувствовал... он не был уверен, что именно он чувствовал, но чувство было приятное. Настолько приятное, что ему хотелось выпрямиться и улыбнуться, и, возможно, даже подразнить мистера Грейвса. Так что именно это он и сделал. ‒ Надежда ‒ это огненная кошка с девятью жизнями, что жжётся больно-пребольно, когда угасает насовсем. Мистер Грейвс поднял бровь. ‒ Тебе нравится играть с огнём? На это Криденс только улыбнулся. ‒ Увидимся в среду, мистер Грейвс, ‒ сказал он. Затем он отвернулся и, не оглядываясь, пошёл домой.