Поцелуй дьявола

Утром во вторник Криденс проснулся с температурой. Даже без градусника он сразу почувствовал в теле болезнь: все кости ощущались стекольно-хрупкими, горло горело огнём, и само дыхание давалось с трудом. Всё-таки простыл. Наскоро обдумав ситуацию, Криденс решил, что притвориться, будто всё в порядке, и отправиться в школу как ни в чём не бывало, будет безответственно. Простуда была не сильная. Ну, жар, и да ‒ изнутри он ощущал себя котлом бурлящего кипятка, но помутнения сознания и бреда не было, равно как насморка и кашля, так что бактерии он особо не распространял... вирус, то есть, не бактерии... какая разница. Всё равно почти все в школе привиты от гриппа ‒ у них же есть деньги на вакцинацию и нет полоумно-религиозных родителей, считающих вакцины ядовитой слюной Сатаны. Почему мать упоминала Сатану на каждом шагу, если по собственному утверждению его ненавидела, Криденс не понимал. На случай, если простуда станет хуже, он решил всё же остаться дома. А вот пожаловаться матери на плохое самочувствие оказалось не лучшим решением. Она была на кухне, пила утренний чай. Криденс подошёл к ней, чтобы объясниться, и она выслушала его молча. Затем, поднявшись, она потрогала его лоб. Прикосновение было кратким и едва ощутимым, но Криденса всё равно передёрнуло. Пришлось зажмуриться и сжаться, чтобы не отпрянуть в сторону. ‒ Да, у тебя температура, ‒ выдав вердикт, мать отошла от него. Криденс выдохнул с облегчением. ‒ Ну всё, юноша, ты допрыгался. Хватит с меня твоих фокусов. С сегодняшнего дня ты под домашним арестом. Поворот был неожиданный, но Криденс не рискнул бы перечить матери ‒ он знал, чем это заканчивается. К несчастью, на кухне они были не одни: Честити и Модести, убиравшие посуду после завтрака, вертелись у раковины. А Модести до сих пор не научилась принимать решения матери ‒ справедливые или нет ‒ безоговорочно. ‒ Наказание? ‒ Модести нахмурилась. ‒ За то, что заболел? ‒ Тихо ты, ‒ укорила её Честити, но было поздно. Мать подняла брови. ‒ Это ещё что? Решили норов показать? ‒ спросила она ледяным тоном, который не предвещал ничего хорошего. Сёстры знали этот тон не хуже Криденса. Модести сжалась, и её лицо испуганно побледнело. ‒ Идите-ка в школу, пока не подхватили заразу. Не проронив ни слова, Честити схватила младшую сестру за руку и потянула за собой к выходу. Модести последовала за ней. ‒ Ну, а ты, ‒ уперев руки в боки, мать развернулась к Криденсу. Поза-буревестник: грядёт небесная кара. ‒ Ты всерьёз думал, будто я не замечу, как ты вчера улизнул? Криденс молчал. От жара плыла голова, и даже стоять прямо получалось с трудом; на споры сил не было. Кроме того, он знал: что бы он ни сказал, лучше не будет. ‒ Ох, Криденс, ‒ мать коротко вздохнула. ‒ Ну, что мне с тобой делать? Думаешь, ты такой умный, а мы тут все дураки. Думаешь, что можешь вот так запросто презреть всех и вся. Манеры, мать, погоду... Ты всего этого выше! Ну, чем ты думал, когда пошёл на улицу в одной рубашке? Думал, раз куртка в прихожей, так я не замечу, что тебя нет? Глупый мальчишка. Криденс опустил голову. ‒ Виноват, каюсь. ‒ Вот именно, кайся! Это послужит тебе уроком. Соврал матери ‒ Бог тебя покарает, ‒ мать кивнула, по всей видимости довольная мыслью о божественном наказании. ‒ А теперь ‒ марш в постель. Ещё не хватало, чтобы ты заразу разносил... Я пойду в аптеку и куплю тебе лекарство. Скажи спасибо, что я сегодня добрая. Спасибо, упаси боже. Что ж, мать не стала обвинять его в притворстве ‒ и то ладно. Больше даже, она обещала достать лекарство. За это Криденс действительно был ей признателен ‒ всё-таки мать права, в этой простуде он виноват сам. ‒ Спасибо. ‒ Не паясничай. И не воображай себе всякие глупости. Ты наказан, из дома ‒ ни ногой. Иди в свою комнату и молись. Господь милует кающихся. А тех, кто отвергает Его милость, Бог отправляет в Ад, и там Сатана пережёвывает грешников на мелкие кусочки и выплёвывает обратно. “Почему же я до сих пор здесь, не пережёванный и не помилованный”, ‒ подумал Криденс. Вслух, разумеется, он ничего не сказал. Большую часть дня он провёл в полудрёме, на границе между сном и явью. Всё вокруг ощущалось причудливым и ненастоящим, и дело было вовсе не в болезни и не в лекарстве. Хотя, может быть, именно в них. Медикаментозное влияние могло быть причиной странных, бредовых видений, что преследовали Криденса во сне. Видения пламени, что лизало кожу, не оставляя ожогов; видения с привкусом горького чёрного кофе и едкого чёрного дыма; видения прикосновений в темноте, мучительно медленных и ласковых, почти благоговейных. Рука на его плече и острая белозубая усмешка. Утопая в приветливой тьме, он не молился и не каялся. И если снился ему Ад, то вкус поцелуев Дьявола был слаще обещаний райского блаженства. Внезапная телефонная трель вырвала его из полусонной дрёмы. Новое сообщение.       “Надеюсь, ты не подхватил простуду после вчерашней прогулки под дождём.” В изумлении Криденс уставился на телефон. Прилив щекотливого тепла пронёсся по всему телу при мысли о том, что мистер Грейвс думал о нём ‒ прямо сейчас, беспокоился даже. Не забыл. От осознания этого факта Криденс ощутил странный, горячий озноб, подозрительно похожий на предвкушение. Что ответить на сообщение, он не знал. Чего мистер Грейвс вообще хотел? С какой стати подобному мужчине вообще интересоваться кем-то вроде Криденса? Криденс не строил иллюзий относительно впечатления, которое производил. Неуклюжий, из бедной семьи, ни кожи, ни рожи, никто и звать его никак ‒ без прошлых заслуг, без будущих свершений. Чем он мог быть интересен мистеру Грейвсу? Вряд ли это был профессиональный интерес. Да, мистер Грейвс твердил о работе на благотворительную организацию и желании помочь, вот только ‒ он признал, что не обдумал план действий как следует, а это значит ‒ решение вмешаться было скорее импульсивным, чем рациональным. Получается, его желание помочь продиктовано не логикой, а эмоциями, то есть ‒ ничего общего с его профессией не имеет. То есть, интерес был личный. Может быть, мистер Грейвс наслаждался их неравенством, хотел почувствовать себя эдаким рыцарем в сияющих доспехах. Может быть, ему нравилось играть в спасителя, держать чужую судьбу в своих руках. Может быть, ему наскучила собственная сытая однообразная жизнь, и он просто искал приключений. Криденс верил его словам, когда мистер Грейвс говорил, что хочет помочь. Верил в то, что мистер Грейвс и сам в это верит; он неоднократно показывал искреннее беспокойство за Криденса. И всё-таки... Криденс не мог избавиться от чувства, что мистер Грейвс его попросту жалеет. Вроде как жалеют уродливого зверька на грани смерти ‒ снисходительно, с оттенком гадливости. И это, если честно, бесило. Жалкий, бесполезный, нахлебник, иждивенец, паразит ‒ на ум лезли все колючие слова, которыми в сердцах бросалась мать, когда Криденс плохо себя вёл. Жалость вызывала у него отвращение к себе. Он не хотел, чтобы мистер Грейвс его жалел. Эти встречи и беседы, сколь бы ни было кратковременные ‒ может, для мистера Грейвса это всё было каплей в море, но для Криденса ‒ каждый момент имел значение, и он хотел этой близости, безумно; хотел, чтобы мистер Грейвс искал встречи с ним, говорил с ним, ловил его взгляд... только не из жалости, а по-настоящему. Криденс хотел, чтобы причиной уделяемого внимания служил искренний интерес. Так что он не мог себе позволить казаться жалким и слабым.       “Морось, а не дождь. Я в порядке.” Это не было полностью ложью. Вчерашние осадки едва ли тянули на звание дождя, а после приёма лекарства Криденс действительно чувствовал себя лучше.       “Отлично. Планы на среду в силе?” В следующем сообщении был адрес. Как мистер Грейвс и говорил вчера, место располагалось неподалёку. Криденс мог бы дойти даже пешком. Подумаешь, простуда... куда там какой-то простуде против истинного упорства? Да он в худшем состоянии мог полгорода обойти. Одна беда ‒ домашний арест. Если мать заметит, что Криденс не следует её прямым указаниям, ‒ а заметит она наверняка, ‒ ему несдобровать. На спине ещё сохранились старые белёсые отметины ‒ свидетельства нарушенных правил. Зарубки на память: за неподчинением следует наказание. Но... он хотел увидеть мистера Грейвса. Прежде чем Криденс успел принять решение, его размышления были прерваны звонком в дверь. Мать была на работе, сёстры в школе, так что ‒ спрятав телефон под подушку, Криденс выбрался из постели и отправился открывать. Нежданным гостем оказался Ньют. ‒ День добрый! ‒ он расплылся в хитрой улыбке прямо с порога. ‒ Выглядишь паршиво, дружище. Ты заболел? Чихни на меня. Я бы тоже не отказался отдохнуть от школы. Криденс не мог не улыбнуться другу в ответ. ‒ Тебе не позволят гулять с собаками, если заболеешь... ‒ У, шайтан. Тогда не чихай. Они отправились в комнату Криденса. Постель была разобрана, и Криденс неловко накинул покрывало поверх смятого постельного белья. За чистоту и порядок в доме мать их всех шпыняла по самое не балуй, да и личных вещей у него было не так много, так что в остальном в комнате было чисто; только вот мебель была старая и потёртая, и на стене ‒ ветхая драпировка вместо окна, и теснота вызывала ассоциации с замкнутым пространством могильной крипты. Душная каморка в сравнении со светлой, просторной комнатой Ньюта. Но Ньюту, кажется, было всё равно. ‒ Так вот оно ‒ твоё укрытие, мистер Кредо? ‒ он огляделся вокруг, любопытная улыбка на веснушчатом лице. ‒ Знаешь, по-моему, я впервые забрёл в твою квартиру дальше коридора... Мрачновато здесь, нет? Днём свет включать запрещалось, а в отсутствие оконного освещения в комнате стоял вечный полумрак, так что Криденс был вынужден согласиться. ‒ Не пойми меня неправильно. Это круто. Таинственно! ‒ Ньют уселся на стул рядом с кроватью. Этот стул ‒ единственное сиденье в его комнате ‒ обычно служил Криденсу тумбочкой, но иногда он делал на нём уроки. ‒ Только пустовато, на стену бы что-нибудь повесить. Зоологический постер, например, со слоном. Или нет ‒ с крокодилом! В кроссовках. Крокодил в кроссовках и красной матроске, крестом играющий в лакросс, в Кридовом укрытии! Нет, стой, ещё лучше... феникс. Криденс сел на кровать поверх покрывала. ‒ Фениксы не настоящие, Ньют. Их не бывает. ‒ Или они хотят, чтобы мы так думали, ‒ Ньют ухмыльнулся, заговорщически подмигнув. ‒ Они умные и ужасно крутые, с кем попало зажигать не станут. Вот бы мне одного... Ледяного! Если такие бывают. Интересно, как называются ледяные фениксы? Не могут же они все быть сделаны из огня. Верно? ‒ Они вымышленные, Ньют. Из чего придумаешь, из того и будут сделаны, хоть из сахарной ваты. Ньют хохотнул. ‒ Меня родители как-то возили аж в Россию. Знаешь, как там феникс называется? Жар-птица. Пожалуй, раз даже в холодных странах фениксы огненные, ледяных действительно не существует. Криденс вздохнул с утомлённой приязнью. В хорошем настроении Ньют нёс белиберду, собирая всё подряд. ‒ Почему вы так много переезжаете? ‒ спросил Криденс. ‒ А ты как думаешь? Само собой, мы ‒ интернациональные шпионы, ‒ Ньют умудрился произнести это с уморительной серьёзностью, но тотчас разрушил впечатление, расхохотавшись. ‒ И потом, мы же не просто так разъезжаем. У мамы куча родни по всему свету. ‒ У вас родня в России? ‒ Не, это папа нас в отпуск повёз. У него пунктик на музеях, а там есть этот... бывший царский дворец, как его... ну, неважно. Так себе музей, мне не понравился. Красная комната с кучей портретов усатых дядек, статуи какие-то... и ни одной собаки! Зачем вообще нужны музеи, в которых одни люди? Криденс кивнул. ‒ Преступление. ‒ Именно! ‒ Ньют подскочил на месте. ‒ Нам надо открыть музей, где все статуи ‒ собаки. Афина будет колли, а Гермес лабрадором... ‒ И Арес бульдогом? Ньют засмеялся. ‒ Нет, бульдоги на самом деле лапушки, если, конечно, правильно воспитывать. Знаю! Бульдог может быть Аидом. Широкая публика считает его злодеем, и он очень сильный, но на самом деле он никому особо не навредил. В отличие от Зевса... Слушай, нет, это ужасная идея. Таких собак не бывает, чтобы как Зевс. Они все слишком хорошие, чтобы их рядить этим лживым мерзавцем. Зевса в задницу! Фигурально выражаясь, само собой, потому что буквально ‒ целые тома написаны о том, почему к Зевсу лучше не приближаться. ‒ Получается, никакого собачьего музея? ‒ Получается, так... Ой, да живые собаки в сто раз лучше любых статуй. Криденс улыбнулся. Ньют всегда знал, как его развеселить. ‒ Ты сегодня в хорошем настроении, ‒ сказал он, и Ньют с энтузиазмом кивнул в ответ. ‒ Тот пёс, о котором ты беспокоился, он поправился? ‒ Ага, идёт на поправку, ‒ Ньют расплылся в яркой, радостной ухмылке. ‒ Прямо камень с души. Пузырёк ‒ славный пёс. Ну, то есть, я любимчиков не завожу, но он замечательный. Но они все славные и замечательные, и я их всех ужасно люблю. ‒ А почему вы домой не возьмёте кого-нибудь? ‒ У мамы аллергия. Да и раз уж мы постоянно в разъездах... ‒ Ньют вздохнул. ‒ Знаешь, эти два с половиной года здесь, в Нью-Йорке ‒ кажется, это самое долгое время, что я провёл в какой-то одной стране. Родители хотят, чтобы я мог спокойно закончить школу, а потом... Может быть, мы вернёмся обратно в Англию. Они хотят отправить меня в Кембридж. Криденс моргнул. ‒ О. ‒ Угу, я тоже не в восторге от их планов. Мне тут нравится, ‒ Ньют пожал плечами. ‒ Да и что мне делать в этом Кембридже? Меня и не примут, с моими-то оценками. Да и что бы я там изучал? Я хочу быть ветеринаром, не зоологом-теоретиком. Я хочу помогать настоящим животным. ‒ Настоящим вроде фениксов? ‒ И единорогов, ‒ Ньют кивнул со всей серьёзностью, и Криденс не смог бы поручиться, что это шутка. ‒ Просто потому, что ты чего-то не видел, это ещё не значит, что его не существует. Тут Криденс не мог не усмехнуться. ‒ Могу себе представить. Вон моя матушка верит в Бога. Словно любопытная птица, Ньют склонил голову к плечу и оглядел Криденса со странной осторожностью, как если бы не знал, с какой стороны к нему подступиться. ‒ А... ты? Тоже веришь? ‒ Если я скажу нет, мать меня убьёт. Так что ‒ да, верю, ‒ Криденс дёрнул плечом. ‒ Приходится. ‒ Гм... ‒ Ньют умолк было, но потом улыбнулся. ‒ Даже не поспоришь. Ты меня побьёшь моим собственным аргументом. Криденс хотел было сказать, что его не настолько волнуют вопросы религии, чтобы кого-то чем-то бить, но тут повисшую между ними тишину нарушил другой звук: звеньк! Новое сообщение. ‒ Это что, твой телефон? ‒ удивился Ньют. ‒ Мне казалось, ты не любишь переписываться... ‒ Да это просто уведомление от провайдера, скорее всего, ничего важного, ‒ нужно срочно сменить тему, пока Ньют не начал задавать вопросы. ‒ Кстати, как там у вас с Тиной? Вы же встречаетесь, да? Уловка сработала. Позабыв обо всех подозрениях, Ньют выпрямился; на лице его расцвела возмутительно счастливая улыбка, будто одно упоминание Тины наполнило его энергией до краёв. ‒ Мы... видимся иногда, ‒ взъерошенный, раскрасневшийся Ньют понизил голос. ‒ Не то, чтобы прямо встречаемся. Но я её поцеловал. Один раз, в щёку. Ей вроде бы понравилось. Кажется. Они оба примолкли. Криденс пытался придумать, что ответить другу, но вместо этого мысли упрямо стекались к непрочитанному сообщению. Наверняка оно было от мистера Грейвса! Должно быть, он ждал подтверждения от Криденса, обещания прийти на встречу. Интересно, если Криденс не напишет, мистер Грейвс ему позвонит? Или появится на пороге без предупреждения, как вчера? Это... не самая отталкивающая мысль. ‒ Да, к слову о Тине! ‒ встрепенулся Ньют. ‒ Какие у тебя планы на Хэллоуин? У Криденса ушло несколько мгновений, чтобы проследить за полётом его мысли. ‒ Голдштейны хотят что-то устроить на Хэллоуин? ‒ догадался он наконец. ‒ Да, ‒ Ньют подтвердил его догадку. ‒ В эту пятницу. Их родители в воскресенье возвращаются, так что надо тусить, пока есть возможность. Будем гулять и веселиться ночь напролёт! Взвешенно обдумывая следующий вопрос, Криденс прикусил губу. ‒ Так... никакого родительского надзора? Я, кажется, слышал, что за ними приглядывает дядя. ‒ Точно, Тина говорила что-то про дядю... Не парься, вряд ли он заявится. У него какая-то мутная ситуация с его партнёром, так что на время разборок он у них жил. Но вроде съехал уже. Криденс замер. ‒ С... партнёром? По бизнесу, что ли? ‒ Да нет, он гей, они живут вместе, ‒ Ньют свёл брови. ‒ Тина говорит, что он их не достаёт, сам по себе держится. Я его вообще никогда не видел. Не думаю, что он станет портить нам вечеринку. Партнёр. Партнёр-сожитель. Мистер Грейвс жил с мужчиной достаточно долго, чтобы об этом знало его семейство. Мистер Грейвс был связан серьёзными отношениями. Ох. Ну, а чему Криденс так удивляется? Разумеется, мужчина вроде мистера Грейвса ‒ красивый и обаятельный, хорошо одетый и с хорошо поставленной речью... не мог быть свободен. Слишком это было бы прекрасно, чтобы случиться наяву. Хотя, если подумать, у мистера Грейвса был профиль на сайте знакомств. Почему? Неужели... он изменял своему партнёру? Неудивительно, что у них возникла потребность разобраться. Господи, да какая разница? Ну, есть у мистера Грейвса партнёр, ну и что? Каким боком это Криденса касается? Никаким. Ради всего святого, мистер Грейвс же не руку и сердце ему предложил, а чашку горячего шоколада и совместный поход на встречу группы поддержки! И что бы там у мистера Грейвса в личной жизни ни происходило, Криденса это никак не касалось. Всё это не имело никакого значения. Совсем никакого. А что Криденс себе вообразил... ну что ж. Сам дурак. Всё это было глупо, нелепо и безосновательно. ‒ Эй! Ты тут ещё? В сознании? Криденс моргнул, когда Ньют помахал ладонью у него перед глазами. ‒ Что? ‒ прошептал он, потому что голос не слушался. В глотке стоял болезненный комок. Всё дурацкая простуда виновата. ‒ Да, извини, я что-то... не соображаю. Температура. Ньют сочувственно хлопнул его по плечу. ‒ Поправляйся давай, приятель. Ты нам к пятнице нужен на ногах. Покачав головой, Криденс сказал: ‒ Хватит с меня Голдштейновых вечеринок, ‒ и, прерывая протесты Ньюта, он добавил: ‒ Спасибо за приглашение, правда, и что пришёл меня навестить, но... мне действительно нужно отдохнуть. А тебе лучше пойти домой, пока не подхватил заразу. Ньют надулся и вздохнул, но всё же уступил на этот раз. ‒ Я к тебе ещё загляну через пару дней, ‒ пообещал он. ‒ Отдыхай, лечись. Не пропадай. Поздно. Криденс уже пропал. Когда Ньют наконец ушёл, Криденс вытащил телефон из-под подушки. Хотя, если честно, читать новое сообщение ему уже не очень хотелось. Но всё-таки он открыл и прочёл. И... сообщение было вовсе не от мистера Грейвса. Это действительно оказалось уведомление от оператора сотовой связи с напоминанием, что через три дня произойдёт списание абонентской платы, и в случае нехватки средств услуги будут приостановлены. Криденс удалил сообщение и спрятал телефон обратно под подушку. На ужин мать приготовила суп из куриных лапок, жидкий и бессолый ‒ в начинке разваренных лука и моркови больше, чем всего остального. Впрочем, из-за простуды Криденс едва ощущал вкус, да и потом ‒ ему было всё равно. Аппетита не было. Совсем. Он пытался снова задремать, но не получалось. Пытался читать учебники, даже Библию, но забывал начало предложения, не успев дочитать до середины. В конце концов, сдавшись, Криденс завернулся в одеяло и уставился в потолок. Время тянулось медленно, и с приближением вечера тени на потолке всё росли. Потом, наконец, стемнело. Криденс как раз потянулся за телефоном, чтобы проверить время, когда дверь в его спальню отворилась. ‒ Криденс, ‒ позвала мать. Её силуэт казался беспросветным на фоне янтарного свечения лампы накаливания, зажжённой далеко позади, в конце коридора. ‒ Ты спишь? Искушение притвориться спящим было велико, но вряд ли бы это сработало. Мать наверняка уже заметила, что у Криденса в руках телефон. ‒ Не сплю. ‒ Ложись спать. И помолись перед сном обязательно. ‒ Помолюсь. Мать отвернулась, чтобы уйти. И тут, именно в этот момент, у Криденса пискнул телефон ‒ новое сообщение. ‒ Это ещё что? ‒ мать тут же развернулась обратно. ‒ Ты что, с кем-то переписываешься? Не в силах шевельнуться от накатившего страха, Криденс замер. ‒ Нет, ‒ прошептал он. ‒ Все эти сообщения ‒ пустая трата денег. Если тебе надо с кем-то поговорить, звони и говори как полагается. ‒ Я ни с кем не переписываюсь. Телефон снова пискнул ‒ ещё одно сообщение. О, боже. Переступив порог комнаты, мать щёлкнула выключателем, и вспыхнул верхний свет. Криденс беспомощно заморгал; первым инстинктом было спрятаться под одеялом, но он подавил этот импульс. Начни он прятаться, он лишь сильнее разозлит мать. ‒ Криденс, кто тебе пишет? ‒ Никто. ‒ Твой ненаглядный Скамандер? ‒ Нет. Это от телефонной компании, напоминание пополнить баланс. ‒ Ты что, уже все деньги потратил? ‒ Ну... конец месяца, двадцать восьмое число. ‒ Не заливай, непотраченное переносится на следующий месяц. Куда ты опять все деньги просадил? Кому ты звонишь, Ньютону Скамандеру? Ты же знаешь, что этот негодный мальчишка мне не нравится. Он вертлявый и дурно воспитан. ‒ Да мы только о школе разговариваем. Поджав губы, мать требовательно протянула руку за телефоном. ‒ Дай сюда. ‒ Ой... если что, батарейка почти села, ‒ Криденс по возможности незаметно надавил на кнопку выключения. ‒ Может выключиться в любую минуту... Я забыл зарядить. ‒ Дай мне телефон, Криденс. Крошечный экран, мигнув, безжизненно погас. И всё-таки Криденсу было страшно. Может, в технике мать и не разбиралась, но и непроходимой тупицей она не была. Чтобы убедить её в том, что ничем подозрительным он не занимался, придётся... подчиняться требованиям. Он протянул ей телефон. ‒ Разрядился, ‒ констатировала мать, безрезультатно понажимав на кнопки. ‒ Как нельзя кстати, да, Криденс? ‒ Мы ни о чём таком не говорили, правда, только об уроках. Честное слово. Судя по хмурому лицу матери ‒ не очень-то она ему поверила. И, пока она не велела принести зарядное устройство, нужно было срочно придумать более правдоподобную отмазку. ‒ То есть... на самом деле... Ньют позвал меня на вечеринку в эту пятницу, ‒ Криденс решил, что в данном случае полуправда сработает лучше безосновательной лжи. ‒ Я отказался, конечно. Он пытается меня уговорить. Но это не сработает, я не пойду. Обещаю. ‒ Правильно, нечего шляться где попало, ‒ мать неодобрительно покачала головой. ‒ Всё этот языческий обычай, этот сатанинский Хэллоуин! Только дьяволопоклонники его отмечают. Ну, отлично, она повысила его лучшего друга с вертлявого грубияна до сатаниста; вполне возможно, это значит, что отныне она Ньюта на порог не пустит. Жаль... впрочем, увидела бы она сообщения от мистера Грейвса ‒ пришлось бы Криденсу намного хуже. Словесной отповедью, впрочем, на этот раз мать не ограничилась. ‒ Телефон я у тебя забираю, ‒ сказала она, пряча безжизненный телефон в карман. ‒ Что? Нет, постой... ‒ Криденс запротестовал было, но тотчас умолк под строгим взглядом матери. ‒ Будешь знать, как спускать деньги на ветер, ‒ сказала она. ‒ И потом ‒ зачем тебе телефон? Ты под домашним арестом. Я не хочу, чтобы ты якшался с еретиками, эти твои дружки на тебя плохо влияют. Ты же хороший, набожный мальчик, Криденс. Верно? Уважай мать и молись Христу-спасителю об исцелении. Он увидит твоё раскаянье и смилостивится, и тебе станет лучше. Уяснил, бездельник? Хватит лодыря гонять. Больным ты мне не нужен. Её слова были проявлением заботы и беспокойства, Криденс напомнил себе. Он знал, что мать за него переживает, что она вовсе не считает его бесполезным лодырем, недостойным помощи. И тем не менее... столько желчи было в её речи, что она могла бы оставить кислотные ожоги. Как обычно, Криденс промолчал. ‒ Что ж... спокойной ночи, ‒ мать отвернулась. ‒ Не забудь помолиться, Криденс. И, наконец, она ушла. Один-одинёшенек в своей крошечной комнате без окон, Криденс глубоко вздохнул ‒ и усилием воли проглотил непрошенные слёзы. Что за день такой дурацкий? Всё шло наперекосяк. Ах, если бы он мог повернуть время вспять, вернуться во вчерашний вечер; остаться дома вместо того, чтобы как дурак бежать за мистером Грейвсом ‒ едва знакомым мужчиной, у которого, оказывается, есть партнёр, и за переписку с которым у Криденса могут быть неприятности похлеще, чем отобранный телефон... Впрочем, кого он дурит? Даже если бы Криденс мог вернуться в прошлое, он поступил бы точно так же. Он должен был выяснить, что за два новых сообщения ему прислали. О том, чтобы рыться в вещах матери в поисках отобранного телефона, и речи быть не могло. Если мать поймает Криденса за руку на горячем ‒ его рукам серьёзно не поздоровится. В буквальном смысле. Вернуть телефон в ближайшее время Криденс никак не мог, но... был и другой способ узнать, писал ему мистер Грейвс или нет: спросить его самого. Номер его Криденс запомнил, так что нужен лишь работающий телефон. Можно, конечно, воспользоваться домашним, но это опасно ‒ что, если мать услышит разговор? У Честити есть телефон, но Криденс не хотел, чтобы у сестры был на него компромат. Ньют тем более станет задавать лишние вопросы... Значит, остаётся последний вариант. У Криденса ещё осталось несколько мелких монет. Рабочий телефон-автомат ‒ явление редкое, но расположение одного Криденс помнил. Дорога не близкая, но пешком дойти можно; главное, там его никто не поймает ‒ значит, каждый шаг пути того стоит. Основная проблема ‒ выбраться из дома по-тихому. Криденс всегда был неуклюжим, двигался резко и неловко, и красться бесшумно не умел. Но в этот вечер необъяснимая удача оказалась на его стороне. Мать легла спать рано. На всякий случай Криденс подождал ещё несколько минут после того, как свет в её комнате погас, а потом надел мягкие носки и на цыпочках пробрался на кухню ‒ там у него хотя бы причина находиться была, если поймают. Но его не поймали; в доме было тихо и темно. Он стащил плотную рукавицу-прихватку и немного масла. Придерживаясь у стены, чтобы не наступить на скрипучую половицу, он кое-как добрался до прихожей. Там было сумрачно и тесно, и он рисковал запнуться о тумбочку или стойку для обуви ‒ но не запнулся. Осторожно смазав маслом дверные петли, Криденс приглушил щелчок открываемого замка рукавицей. Дверь открылась мягко, едва слышно. Получилось. Он мог спокойно идти на улицу. Слава богу, телефон-автомат ещё работал. Криденс закинул монеты в приёмный слот ‒ и набрал заветный номер. Полетели гудки. Считая их, Криденс глядел на собственное отражение в мутном заляпанном стекле телефонной будки. Один. Два. Три. ‒ Алло, ‒ мистер Грейвс поднял трубку после пятого сигнала. Вдруг Криденс понял, что не может проронить ни слова. Сердце стучало где-то в горле, часто и отчаянно, слишком большое для грудной клетки и слишком громкое; он чуть не подавился собственным дыханием. ‒ Алло? ‒ повторил мистер Грейвс. ‒ Кто это? Вас не слышно, перезвоните. ‒ Нет, не вешайте трубку! ‒ выпалил Криденс, испугавшись. ‒ Это... я, э-э... Сбившись, он умолк. Что сказать? Имя или фамилию? Напомнить о назначенной встрече, или упомянуть Тину? Ох, до чего же Криденс не любил телефоны. ‒ Криденс? ‒ слава богу, мистер Грейвс его узнал. ‒ Рад услышать твой голос. Всё в порядке? Ты не ответил на моё сообщение. ‒ Нет, я... не прочёл его. И ещё ‒ я не приду на завтрашнюю встречу. ‒ Вот как. Могу я поинтересоваться, почему? ‒ Не думаю, что мне этого хочется, мистер Грейвс. Повисла тишина. Телефон слабо потрескивал. На мгновение Криденс усомнился, не закончилось ли оплаченное время звонка, не оборвалась ли связь ‒ но тут мистер Грейвс заговорил. ‒ У тебя что-то случилось? ‒ спросил он мягко и негромко. Тон обеспокоенный, но не злой и не сердитый. ‒ Ты в порядке? Обуреваемый сомнениями, Криденс молчал. Он спросил себя, зачем вообще это делает ‒ выбрался из дома среди ночи, рискуя спровоцировать гнев матери, потратил последние сбережения на этот глупый звонок... Ради чего? По дороге к автомату Криденс убеждал себя, что просто хочет всё выяснить; что после этого он попросит мистера Грейвса больше не пытаться с ним связаться, что он и сам не хочет этой связи, и вообще от всего этого проблем не оберёшься ‒ не стоит оно того. Но теперь, когда он мог всё это ‒ что бы за “это” между ними ни было ‒ закончить одной фразой, Криденс не мог вымолвить ни слова. ‒ Криденс, что произошло? ‒ спросил мистер Грейвс, уже явно встревоженный. ‒ В чём дело? Расскажи мне. ‒ Не могу, ‒ прошептал Криденс. ‒ Мне не следовало вам звонить. ‒ Почему нет? ‒ Уже поздно. ‒ Ничего страшного, я не сплю. И потом, я же сам сказал тебе звонить, если что-то случится, верно? Ты можешь звонить мне в любое время. “А как же ваши встречи и ваш партнёр и личная жизнь”, ‒ хотел спросить Криденс. Но не спросил. Назойливый, лезущий к чужому человеку, он ощущал себя панически неловко, и стыд тянул его ко дну как мешок булыжников. ‒ Дело в твоей матери? ‒ тихо спросил мистер Грейвс. ‒ Она узнала о нашей встрече? ‒ Нет! ‒ боже, нет, это было бы ужасно. ‒ Просто... всё это ‒ плохая затея. Мы с вами даже встретились по чистой случайности. Вы бы и разговаривать со мной не стали, если бы не тот дурацкий фейк. Вот и... не надо. Всё это ни к чему. Просто забудьте о том, что случилось. ‒ Гм. Не знаю, как ты, Криденс, но я не умею выборочно стирать себе воспоминания. Даже если бы я захотел тебя забыть ‒ а я не хочу ‒ я не смог бы. Криденс растерялся. Он выдал дурацкую, сопливую, едва связную речь малознакомому мужчине ‒ и этот мужчина не только принял его странное признание, но и подарил ему ответное, почти столь же странное. ‒ А что... я произвёл впечатление? ‒ посмел спросить Криденс. ‒ Можно сказать и так, ‒ мистер Грейвс усмехнулся. ‒ Криденс, послушай. Ты замечательный, талантливый молодой человек. И меня огорчает, что ты зарываешь в землю свой талант. Условия, в которых ты живёшь... мягко говоря, творческому процессу не способствуют. Я хочу помочь. Позволь мне это сделать. Ах, вот что. Значит, дело в таланте и творчестве. ‒ Если не хочешь идти на встречу с группой ‒ не иди. Мне бы хотелось тебя там увидеть, но решение за тобой. Принуждать я тебя ни к чему не стану, ‒ мистер Грейвс говорил спокойно, и сомнения Криденса отступали перед его терпеливой добротой. ‒ Однако, если помнишь, я обещал угостить тебя чашкой горячего шоколада. И я предпочитаю выполнять свои обещания. Криденс моргнул. Это что... приглашение встретиться один на один? Приглашение на свидание? Да нет, быть того не может. ‒ Не обязательно завтра, ‒ мистер Грейвс, очевидно, по-своему истолковал его молчание. ‒ И, разумеется, если ты действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое... ‒ Не хочу. То есть, так было бы лучше, да. Но мне этого не хочется. И... ‒ Криденс сглотнул. ‒ Я люблю горячий шоколад. ‒ Чудесно, ‒ в голосе мистера Грейвса звучала неприкрытая радость. И Криденсу было странно, что он мог сделать кого-то настолько счастливым, но с другой стороны ‒ его собственное сердце, готовое вот-вот вырваться из грудной клетки и взмыть в небеса, переполнялось липким теплом. ‒ Скажи, когда свободен, и я позабочусь об остальном. Криденс вздохнул. Когда... Хороший вопрос. ‒ На неделе я занят, ‒ простуда в сочетании с домашним арестом никак не способствуют приятному времяпрепровождению. ‒ На выходных, может быть. Или в понедельник. ‒ Договорились. Я позвоню тебе ближе к концу недели, чтобы уточнить? Если ты не против. ‒ Ох... мой телефон сломался. Я его случайно в лужу уронил, ‒ врать Криденс не любил, но не признаваться же, что мать отняла у него телефон в качестве наказания. Криденс не хотел, чтобы мистер Грейвс считал его ребёнком, а “мама наказала” звучало совершенно по-детски. ‒ Давайте лучше я вам сообщение напишу, когда получится. ‒ Ладно, пусть так... Тогда я буду ждать. Криденс не мог не улыбнуться. ‒ Ждите. Спокойной ночи, мистер Грейвс. ‒ И тебе спокойной ночи, Криденс. Сладких снов. Звонок завершился, и трубка часто запищала. Повесив трубку на рычаг, как полагается, Криденс сунул руку в карман. Монет не осталось, все потрачены, зато в кармане было кое-что другое: круглая конфета в золотистой фольге, та самая, вчерашняя, из принесённых мистером Грейвсом. Забавно, что он принёс именно коробку конфет в качестве подарка. Криденс ведь упоминал, что мать сладости не ест, а память у мистера Грейвса, судя по всему, прекрасная. Он проверял Криденса на ложь? Или предположил, что мать отдаст конфеты детям, раз не может съесть сама, и подарок на самом деле предназначался им, а не ей? Вряд ли мистер Грейвс предполагал, что мать уберёт конфеты в шкаф, чтобы выдавать по одной в качестве поощрений. Как дрессированным животным. Соблазнительная и наверняка вкусная, даже сквозь фольгу конфета манила сладким ароматом. Криденсу отчаянно хотелось её съесть. Вместо этого он спрятал конфету обратно в карман. Это была не просто сладость ‒ это было напоминание о том, что мистер Грейвс и его обещания существовали наяву. И никакие сны и никакие конфеты не могли быть слаще, чем эта странная, незнакомая реальность, где Криденс был кому-то интересен.