Поцелуй дьявола

Контрольная, которой все так боялись, на деле оказалась куда проще обещанного; даже рассеянный Ньют получил четвёрку. Криденс получил пятёрку — высший балл, ни одной ошибки... и ему было всё равно. Он глядел на отметку — обведённую в идеально ровный рукописный круг ярко-алую, будто кровоточащую, цифру — и не чувствовал абсолютно ничего. А на следующий день, двадцать шестого ноября, в среду — начался трёхдневный праздничный перерыв. Мать помогала устроить очередное благотворительное мероприятие. На этот раз она настояла, чтобы Криденс и сёстры пошли вместе с ней; они провели большую часть дня за раздачей листовок для прохожих с перерывом на раздачу пайков для голодных. И то, и другое было скучной механической работой, не требовавшей особых размышлений. К концу дня Криденс совсем бы скис, если бы не Модести — она попросила рассказать ей сказку. И то, что началось с обыкновенного “жила-была принцесса” превратилось в дворцовую интригу о трёх враждующих королевствах, пяти политических браках, двух тайных романах, революции, заложнике-герцоге, оказавшемся двойным агентом-разведчиком, и влюблённой в него немой фрейлине, которая спасла его от смертной казни, а также о больной королеве, которая покончила с собой, чтобы спасти покушавшегося на неё убийцу, с которым успела подружиться... Да, у историй Криденса было свойство разрастаться как снежный ком. Но Модести сказка понравилась, она даже захлопала в ладоши, когда под конец принцесса призналась в любви своей самой верной фрейлине. А Честити, что вертелась тут же и делала вид, что не слушает, ахнула и покраснела — но, конечно, она бы ни за что не призналась, что ей тоже было интересно. Кто действительно не слушал рассказы Криденса, так это мать — ей было не до того. К счастью; иначе бы у истории был совсем другой конец. А потом наступил четверг. Двадцать седьмое ноября, день рождения. Криденс проснулся, и ему было восемнадцать. Вот так запросто. Открыв глаза, Криденс уставился в потолок; тот был всё такой же мутный и белёсый, с тоненькой трещиной в виде ветвистой молнии в самом углу. Всё в его комнате было по-прежнему. И он сам был прежним — те же руки, те же ноги, та же голова. И утро, тихое и холодное, тоже было совершенно обычным. Криденс не чувствовал разницы — ни в себе, ни в мире вокруг. Когда он добрался до телефона, оказалось, что пришло два сообщения. “С ДНЮХОЙ ЧУВАК!!!” — гласило первое, от Ньюта. За жизнерадостными прописными буквами следовал уже нормальный текст — предложение встретиться, раз уж британцы Скамандеры американских праздников не отмечали. Под конец шли ещё какие-то символы, — вероятно, смайлики, — но старый телефон Криденса отображал вместо них знаки вопроса в квадратной рамке. Второе сообщение было от мистера Грейвса. Он прислал Криденсу одно лаконичное “С днём рождения”, даже восклицательный знак или точку в конце не поставил. Коротко, деловито. Но Криденсу это понравилось, потому что в нарочитой простоте сообщения — в его откровенной недосказанности — таилось обещание.... всего, что ждало их вечером. Так что Криденс улыбнулся и ответил мистеру Грейвсу “Да” вместо “Спасибо”, и удалил переписку сразу после отправки сообщения. Как обычно. Мать испекла морковный торт. Напевая себе под нос какую-то бодрую мелодию, она заваривала чай — хороший чай, листовой, не дешёвую пакетированную гадость; Криденс зашёл на кухню как раз в тот момент, когда она стала заливать кипяток в заварочный чайник. — Доброе утро, соня! — мать улыбнулась, заметив его в дверях. — Заходи, садись. Сейчас чай будем пить. Ты уже умылся? — Да... — Криденс растерялся. Он так отвык видеть мать в хорошем настроении, что не знал, как реагировать. — Когда ты успела испечь торт? Это же долго. Ты вообще спала? — Сколько-то поспала... Да сядь же, наконец! Если хочешь знать, я сама взбила крем и сделала глазурь, как положено. Не то, что магазинная дрянь! И дешевле намного. Криденс уставился на торт. Тот был квадратный и слегка неровный, покрытый мутной белой глазурью и украшенный стружкой апельсиновой цедры. Пах он, впрочем, приятной смесью цитруса и ванили, и по бортику шёл заборчик из цукатов. С учётом выпечки, приготовления крема и украшения — на готовку ушёл явно не один час. — Спасибо, — пробормотал Криденс. — Не обязательно было так стараться... — Не говори глупостей, — мать взъерошила ему волосы. — Ты — мой единственный сын. Я могу потратить пару часов, чтобы испечь торт на твой день рождения. Он нахмурился. — Во сколько ты встала? — Хм... часу в пятом, наверное? Не помню, я не глядела на часы. Ах, я так старалась! Надеюсь, тебе понравится. Садись и ешь скорее, а то я расстроюсь. — Хорошо, сейчас. Спасибо, он выглядит очень вкусным. А во сколько ты легла спать вчера? — Криденс, Криденс... ну что за вопросы? — рассмеявшись, мать потрепала его по щеке. — Это я — твоя мать, а не наоборот. Это я тебя спрашивать должна, во сколько ты спать ложишься! Поди ведь опять всю ночь за компьютером сидел. Я слышу, как ты печатаешь! Что ты там сочиняешь, роман? Или на веб-сайтах сидишь? Смотри, не увлекайся. Весь интернет от Лукавого! Рано или поздно я добьюсь, чтобы ваша школа перестала требовать от учеников пользоваться интернетом. Это вредно для здоровья! Посмотри, какой ты бледный. Тебе нужно меньше сидеть за компьютером и больше гулять. Покосившись в окно, Криденс увидел накрапывающий дождь — серо, холодно, мерзко. Но мать будто и не замечала плохой погоды. — Садись, — снова приказала она. — Режь торт. Я сейчас приведу твоих сестёр, и мы все вместе выпьем чаю. — Мам, — Криденс окликнул её, пока она не ушла. — Ты таблетки сегодня принимала? — Хм? О, да, да, конечно, — она снова засмеялась. — Разумеется. Я их каждый день принимаю. — А у врача ты когда была? — Ох, я не помню! Врачи — дорогое удовольствие, сынок. Нам сейчас деньги ой как нужны, твои сёстры подрастают. Да! Растут как на дрожжах. Честити уже совсем большая стала, может мою одежду носить, а старые платья отдать Модести. Но ведь не всё подходит, а туфли — ох, туфли! Им же снова нужны зимние ботинки. Клянусь, нынче всю обувь из картона делают — один раз надел, и они уже разваливаются... — Мама. Тебе врач выписал лекарство? — Не знаю! Сказала же, что не помню, что ты пристал! Хватит задавать дурацкие вопросы. Не порти себе день рождения, Криденс. Видит Бог, я тебе его портить не хочу. Так что будь хорошим мальчиком, сядь на стул и ешь свой торт. И она чеканным шагом вышла с кухни. Глядя ей вслед, Криденс знал одно: насчёт таблеток она ему соврала. Значит, на этот раз она не просто забыла или пропустила пару дней; она приняла сознательное решение. Она решила не лечиться. Почему? И почему именно сейчас? До этого мать сидела на таблетках годами, и забыть на три месяца само по себе было бы странным, но чтобы нарочно саботировать собственное здоровье?.. Всё это сильно настораживало. Они сели пить чай. Посиделки вышли спокойными, хоть и слегка напряжёнными. Мать хвасталась успехом вчерашнего сбора пожертвований; Модести рассказала о выставке поделок, которую организовывал их класс, — “Рождественский календарь”, — где экспонаты будут меняться каждый день до самых рождественских каникул. Честити пожаловалась, что в старших классах ничего такого интересного не делают. Нормальное обыденное утро. Нормутро. Правда, обычно у Криденса на завтрак был стакан воды, а не торт и хороший чай, что мать приберегала для гостей и праздников. Торт, кстати, тоже оказался неожиданно вкусным. Тем не менее, несмотря на разницу в деталях, всё происходящее воспринималось как рутина. Всё было странным и бессвязным, будто перемешанные кусочки мозаики, но в то же время — всё шло своим чередом. Как во сне, когда даже самые безумные, лишённые всякой логики явления кажутся совершенно естественными. Густая и клейкая, эта похожая на сон явь липла к коже, обволакивая обыденностью, но никак не могла пробиться внутрь, сквозь череп к мозгу. Отчасти Криденсу казалось, что он застрял в неправильном месте и времени — что он здесь делает, когда вовсе не хочет здесь быть? Но в то же время его как будто и не было. Как будто он был бесформенным облаком, фантазмом, запертым в тюремной камере из костей и мышц, и всё кругом было как будто не по-настоящему — словно он чужими глазами наблюдает за разворачивающейся сценой. Такое состояние не-бытия захватывало его после ссор с матерью, и Криденс зачастую его приветствовал: оцепенение дарило минуты мира и покоя, хоть и странного. Но в последнее время он перестал любить эти эпизоды. Да, из-за мистера Грейвса. Это знакомство всё изменило. Потому что Криденс искренне нравился мистеру Грейвсу — тот искал его общества, называл красивым и смелым, ласково глядел и столь же ласково гладил и держал в объятиях, и слушал его истории, и рассказывал собственные — мистер Грейвс принял его. И это заставляло Криденса хотеть быть собой, существовать в этом теле и в этой реальности; именно поэтому эпизоды мутной серости и безразличия к происходящему стали его раздражать. Потому что рядом с мистером Грейвсом мир преображался, расцветая разноцветной радугой, и каждый миг казался исполненным смысла. Потому что Криденс узнал, что такое — счастье.       Я — отзвук,       Сорвавшийся с губ твоих вздох.       Я — призрак,       Заблудший беглец, что застигнут врасплох.       Я — утренний туман,       Застрявший в ветвях иссохшей рябины,       Безмолвный наблюдатель.       Обман —       Моё второе имя.       Безвестный, я брошен создателем       Без тени сомнения.       Но, позабытый, я всё ещё жду       Чудесного       Исцеления. Он записал сочинённое украдкой, пряча телефон под столом. Не то, чтобы написание стихотворных заметок сильно помогало улучшить настроение. Но эти стихи были метками его присутствия, точками соприкосновения фантазии с реальностью; напоминания о том, что он сам — живой и настоящий, здесь и сейчас. И пусть стихотворение получилось так себе, Криденс счёл его достойным существования и не стал удалять. Может быть, однажды он допишет этот стих и покажет мистеру Грейвсу. Может быть... может быть, мистеру Грейвсу даже понравится. В качестве деньрожденного подарка Модести вручила Криденсу браслет. Плетёный из толстых синтетических ниток, он был украшен разноцветными бусинами. — Нас в школе научили плести, — объяснила Модести. — Для выставки. Ты, наверное, не будешь носить... но у меня больше ничего нет. — Ну что ты? Конечно, буду, — Криденс улыбнулся. — Спасибо за подарок, сестрёнка. Он чудесный. Прочный, красивый. Ни у кого на свете другого такого нет! Ты очень постаралась, и он мне очень нравится. Я сейчас же его надену. И буду носить каждый день. Сестра хихикнула. — Врёшь ведь. — Честное слово! — Криденс немедленно обернул браслет вокруг запястья. — Помоги завязать. Она помогла, и Криденс задрал руку ввысь, демонстративно любуясь подарком. Модести засмеялась. — С днём рождения, врунишка! — и она обняла его. Смутившись, Криденс погладил сестру по голове. Она уже почти доходила ему до плеча, хоть и казалась совсем крошечной из-за худобы. С внезапной ясностью он осознал, насколько права была мать, когда говорила о том, что сёстры подрастают. Модести становилась подростком, и её телу требовалось больше энергии — больше еды — для здорового роста. А это значит, что семье нужно было всё больше денег, и Криденс — по сути, уже взрослый — должен был как можно скорее найти работу. Иначе в скором времени им будет не хватать даже на предметы первой необходимости. И Криденс ненавидел всю эту ситуацию. Потому что, как бы его ни злила безысходность, по сути — никто был ни в чём не виноват. И мать, принуждающая его бросить школу ради заработка, была не виновата — она сама работала на износ; и сёстры были не виноваты — не винить же их в том, что родились. Если бы он разделял веру матери, наверное, он стал бы винить происки лукавого. Или злиться на старого мстительного ублюдка, восседающего на небесах. Но Криденс не верил ни в Бога, ни в Дьявола; традиционные религии с их персонифицированными божествами шли вразрез с логикой и современной наукой. Даже если предположить, что существует высшая сила творения, Вселенная слишком сложна и разнообразна, чтобы эта сила была понятна человеческому разуму, ограниченному его примитивными методами восприятия; и предположение, что такая сила испытывала особый интерес к человеческим существам (и что такие понятия, как “интерес” или “любопытство”, в принципе применимы к высшим силам)... невежественно и высокомерно. Считать себя достойным гнева, благосклонности, внимания Создателя Вселенной? Наивный, самовлюблённый, косный взгляд на вещи. Для Криденса и его близких, во что бы там ни верила мать, возможность существования какого бы то ни было “бога” была не актуальнее возможности конца времён и тепловой смерти Вселенной: ещё одна спорная тема, которая не оказывала ни малейшего влияния на повседневную жизнь. Криденс даже себя не мог винить за эгоистичное желание продолжить учёбу. Без образования, без опыта работы — кто его куда возьмёт? Лучшее, на что он мог рассчитывать, это тяжёлая физическая работа за минимальную плату, и такого заработка едва будет хватать на оплату счетов... или даже не будет хватать. Если он бросит школу, он испортит себе будущее. А если не бросит, то лишит будущего сестёр. Наверное, именно так рассуждала мать, когда бросила принимать таблетки. Она сделала неправильный выбор, пытаясь сэкономить на счетах за лекарства, но... это решение было по-своему обоснованным. И да, она подвергала их всех опасности — не подумала о последствиях или сочла их допустимыми, кто знает; она рушила и своё психическое здоровье. Но у неё не было выхода. Кратковременное решение, которое в долгосрочной перспективе вредило всем, — и это был не просто “оправданный риск”, это была точная, стопроцентно вероятная гарантия вреда, — и всё же это был способ добыть необходимые вещи. И Криденс ненавидел эту ситуацию. Потому что мог понять каждого, но в итоге заходил в тупик. Модести ушла, но Криденс ещё долгое время спустя сидел у себя в комнате и думал обо всём этом. И как бы он ни пытался решить задачу, искомое рациональное решение не находилось. Где-то в шестом часу Криденс получил сообщение от мистера Грейвса.       “Не терпится тебя увидеть.” Криденс улыбнулся, тотчас отбросив все мрачные мысли. Решение задач могло подождать до завтра; сегодня у него была назначена встреча с мистером Грейвсом, и он хотел думать лишь о нём.       “Надеюсь, вы собираетесь не просто смотреть...” Провокация сработала — у мистера Грейвса ушло несколько минут (долго! значит, взволновало!), чтобы ответить.       “У меня большие планы. Вся ночь впереди. Отметим твой день рождения, как следует... если ты этого хочешь.” Ох. Настал черёд Криденса отложить телефон, пока он не начал хохотать как идиот в радостном смущении. Это сообщение — предложение, обещание, вызов. Мистер Грейвс... планировал провести с ним ночь. Сегодня. И “отмечать” до самого утра. Боже крестанутый.       “Ещё как хочу.” Ну, вот и всё. Он ответил. Он принял предложение мистера Грейвса. Это будет настоящее свидание... значит, надо подготовиться. Во-первых, нужно было выбрать красивую одежду. Ну... ничего особо красивого у Криденса, конечно, не было. Его вещи не шли ни в какое сравнение с гардеробом мистера Грейвса, который всегда был одет с иголочки; то, что мистер Грейвс обратил внимание на самого Криденса, а не на его застиранную одежду и ветхие ботинки, которые он носил чуть ли не с начальной школы, было практически чудом. В конце концов, Криденс откопал старый бледно-красный свитер и свои единственные джинсы, тоже старые, но в хорошем состоянии — мать не одобряла “казуальную” одежду, так что Криденс не смел носить их часто; поэтому джинсы выглядели почти новыми, вот только были маловаты на размер и сидели как влитые... впрочем, возможно, это было и не плохо... Без привычного тёмного бесформенного костюма Криденсу было не по себе. Он чувствовал себя глупо, раздетым и беззащитным. С другой стороны, чем глупее он сегодня оденется, тем скорее мистер Грейвс предложит ему раздеться. Возможно, мистер Грейвс снова предложит ему свою пижаму... или, возможно, никакие пижамы им не понадобятся. Во-вторых, приведя себя в порядок, Криденс должен был улизнуть из дома. К счастью, благодаря щедрости мистера Грейвса, который постоянно угощал его сладостями, Криденс успел накопить достаточное количество конфет, чтобы подкупить сестёр, чтобы те вызвались помогать по дому на сегодня. Значит, Криденс мог уйти в любой момент, если только сумеет отвязаться от матери. У него было две идеи, как с этим справиться. Во-первых, он мог рассердить её. Тогда мать отправила бы его в комнату без ужина, и затем он смог бы попытаться незаметно выбраться. Это рискованно по многим причинам, и кроме того — это жестоко, потому что это испортит матери настроение. У неё и так в жизни мало счастья. Зато, по крайней мере, способ честный и простой: всё, что Криденсу нужно делать, чтобы вызвать гнев матери, это быть самим собой. Во-вторых, Криденс мог сказать ей правду. Ну, то есть, часть правды. Сказать, что идёт к Гольдштейнам; придумать причину, по которой хочет отметить день рождения с ними; пообещать вернуться домой до девяти вечера; потом, когда уже отпросился, позвонить и объясниться, почему задерживается... да уж. Наврать с три короба, получается. Выбор между честной жестокостью и химерой, сшитой из кусочков лжи, был непростой. Но Криденсу повезло, и выбирать не пришлось. Они сели за стол в шесть часов, и мать почти сразу объявила: — Чуть не забыла вам сказать — у нас на работе сегодня благотворительный ужин. Я ухожу через полчаса, так что ешьте скорее. Кто прочтёт молитву перед трапезой? Стечение обстоятельств складывалось на редкость удачно; словно сама судьба помогала Криденсу этим вечером. Если бы он верил в провидение, наверное, он сейчас бы вызвался возблагодарить Бога. Но он не верил, и он не вызвался. Ужин был скудный. Криденс едва притронулся к еде — не до того было. Он слишком волновался, прокручивая в памяти сообщение мистера Грейвса. Большие планы... — Криденс, что с тобой? — мать заметила, что он не ест. — Ты не заболел? — Не знаю, — он съёжился, не отрывая глаз от тарелки. — Голова болит. Можно, я пойду в свою комнату? Мать пожала плечами. — Иди, куда хочешь. Ты теперь взрослый. Вот так всё и случилось — само собой. Криденс переждал, притаившись за дверью, пока мать не поднялась из-за стола. Напоследок она предупредила, что может вернуться поздно, и велела не ждать её; затем она наконец ушла. Честити и Модести поделили на две равные порции “взяточные” конфеты, полученные от Криденса, затем вытащили из холодильника остатки морковного торта и приготовились есть десерт. А Криденс мог наконец отправиться на встречу с мистером Грейвсом. Они встретились ровно в семь, как договорились, за дальним перекрёстком. Мистер Грейвс обнял Криденса в качестве приветствия. — С днём рождения, — прошептал он ему на ухо, и Криденс чуть не задрожал от нетерпения, кожей ощутив щекотное тепло его дыхания. Они едва коснулись друг друга, а Криденс уже весь горел изнутри... и это было глупо, но почти до боли приятно. — Я по тебе скучал. — И я по вам соскучился, — прошептал Криденс в ответ, прижавшись к мистеру Грейвсу. — Очень... Усмехнувшись, мистер Грейвс отстранился. — Терпение, мой юный друг. Его не зря считают добродетелью. Криденс подавил вздох. Сейчас ему как никогда раньше хотелось отринуть все мыслимые добродетели, чтобы сию же минуту предаться греху и пороку. Ну, разве не достаточно долго они ждали? Сегодня ему наконец исполнилось восемнадцать, так что никакие законы больше не мешали... То есть, конечно, мистер Грейвс прав — не прямо же посреди улицы такими вещами заниматься. Но теперь, когда исполнение всех желаний было так близко, каждая минута промедления становилась всё невыносимее. — Ладно, так что у нас за планы? — спросил Криденс. — Сразу к вам домой? — Нет, сегодня нам в этой тоскливой берлоге делать нечего, — мистер Грейвс улыбнулся. — Я запланировал для нас кое-что получше. Если, конечно, ты не против прокатиться до Манхэттена. О. С одной стороны, здорово. С другой... Криденс был немного разочарован. Хоть, пожалуй, он и понимал, почему мистер Грейвс не хотел ехать домой. Для Криденса с домом мистера Грейвса были связаны исключительно приятные воспоминания: там они провели ночь, хоть и бессобытийную, но тягуче-сладкую и шахматно-игривую; там они разделили шелковистое тепло постели; там их застигло холодное серое утро, от которого они спасались с помощью кофе и как бы случайных прикосновений друг к другу... Но для мистера Грейвса? Кто знает, какие воспоминания преследовали его в этих стенах. Там когда-то жил таинственный Геллерт, например. И спал, должно быть, на той же самой постели. Спал... с мистером Грейвсом. Возможно, даже на тех самых шелковистых простынях. Фу. Да, когда Криденс об этом подумал, ему и самому больше не хотелось туда ехать. Он не хотел, чтобы сегодняшнюю ночь — его первую ночь с мистером Грейвсом! — омрачало незримое присутствие чужого человека, и он совершенно точно не хотел соревноваться с призраком из прошлого. Так что он улыбнулся мистеру Грейвсу. — Хорошо. А куда именно мы пойдём? — Ну, раз современное искусство тебе не по вкусу, я подумал — как насчёт традиционного подхода к развлечениям? Классика: ужин в хорошем ресторане, танцы, ночь в отеле. Люкс — великолепный вид из окна, напитки, музыка, уединение, большая мягкая кровать — всё, что нужно, чтобы прекрасно провести время. И, хоть я и против спаивания несовершеннолетних, если ты захочешь — я закажу для тебя бокал шампанского. Только один, не больше. Потому что сегодня особенная ночь. — Спасибо, но раз уж эта ночь — особенная, то лучше я буду трезвым... И потом, я уже пробовал алкоголь один раз с ребятами. Мне не понравилось. — Это хорошо, — мистер Грейвс кивнул, а затем подал Криденсу руку. — Ну что, идём ужинать? Криденс смущённо глянул на него исподлобья. — А... можно обойтись без ужина? Я не голодный. Правда. — И даже десерт не хочешь? — мистер Грейвс поднял брови. — А как же деньрожденный торт со свечами, чтобы загадать желание? Желание у Криденса сейчас было одно, и никакого отношения к торту и свечам оно не имело. Но, разумеется, произнести это вслух ему не хватило бы храбрости — он бы задохнулся, подавившись собственным смущением. — Всё, чего я хочу, это провести время с вами, — сказал Криденс. — Остальное... меня не особо волнует. — Куда ж я денусь? У нас вся ночь впереди, успеем и вдвоём побыть. Я ведь обещал тебе торт, верно? Плохим бы я был другом, если бы нарушил обещание... Мистер Грейвс глядел на него совершенно серьёзно, и Криденс рассмеялся. — Ладно, друг... Раз это для вас так важно — пойдёмте есть торт. Ресторан, куда их привёз мистер Грейвс, оказался шикарным до неприличия — шикарнее, чем Криденс мог себе вообразить. Прямо... очень. Всё кругом сияло, начищенное до блеска. Узорчатый пол из полированного мрамора, живые цветы, белоснежные скатерти, свечи с настоящим огнём — атмосфера, будто сошедшая с экрана кинофильма, впечатляла. И цены здесь наверняка тоже впечатляли. — Мистер Грейвс? Я никогда в жизни в таких местах не бывал, — прошептал Криденс, оробев. Их усадили за неприметный столик в углу, но Криденсу всё равно было не по себе. — Я... даже не знаю, как себя вести. — Как обычно, — мистер Грейвс улыбнулся. — Чего ты боишься? Всего, хотел сказать Криденс. Это заведение было несравнимо с фастфуд-забегаловкой, где Ньют иногда брал пиццу, и даже с небольшими кофейнями, которые так нравились мистеру Грейвсу. Криденс впервые был в настоящем ресторане, и здесь даже официанты выглядели лучше, чем он в своём старом свитере и поношенных ботинках. Он ощущал себя выкинутой на берег рыбиной. — Я думал, что мы сразу поедем к вам и там всю ночь будем, — признался он. — Наверное, я выгляжу как идиот. — По-моему, ты выглядишь чудесно. Тебе очень идут эти... вещи, этот свитер — он новый? Я раньше на тебе его не видел. — Нет, это старый. Мать связала, давно уже. — Вот как? Он всё равно мне нравится. Этот оттенок красного отлично на тебе смотрится. — Мать называла этот оттенок “цвета серной пустыни”. — Красная сера и зелёный рассвет... — мистер Грейвс усмехнулся. — Теперь ясно, откуда ты брал образы для того стихотворения. Помнишь? Когда мы встретились в первый раз, я тебя на нём поймал. Криденс хихикнул. — Ну да, такое забудешь... Я тогда до ужаса испугался. Когда вы меня за руку схватили и приказали сесть, я думал, вы меня на месте убьёте. — Извини. Сказал бы, что не хотел тебя напугать, но — собственно, именно запугать я тебя и пытался. Если бы я знал тогда о твоей ситуации... Криденс. Пожалуйста, пойми — я никогда не хотел тебе навредить, и мне жаль, что я тогда тебе нагрубил. — За что вы извиняетесь? Вы всё сделали правильно, вы же племянницу защищали. Это я тогда плохо поступил. Мистер Грейвс помотал головой. — Недостаточно сделать что-то “правильно”. Нужно следить за тем, чтобы при этом не принести больше вреда, чем пользы, — он вздохнул. — Подумай сам. Если бы, к примеру, я позвонил в полицию, когда ты рассказал мне о матери, это был бы правильный поступок, верно? Правильный с точки зрения закона, да и с точки зрения этики. Но ты попросил меня не звонить — и я не стал, потому что понял: это навредит и тебе, и твоим сёстрам. Это не значит, что я махнул на вас рукой, это значит — я должен найти другой выход. Потому что общий свод правил не всегда оказывается правильным применимо к конкретной ситуации, и самый очевидный “правильный поступок”... может оказаться неправильным. Он умолк, и Криденс недоумённо моргнул. С содержанием речи мистера Грейвса он был, пожалуй, согласен, но к чему обсуждать это именно сейчас? — Мистер Грейвс, — они посмотрели друг другу в глаза. — Давайте на сегодня забудем о моей семье? Я не хочу обо всём этом сейчас думать. Давайте притворимся, что прошлого и будущего не существует. Есть только вы и я, здесь и сейчас. — Отличная мысль, — мистер Грейвс улыбнулся. — Только, ради всего святого, хватит звать меня “мистер”. У меня есть имя, если ты забыл. Или вы считаете, что мы не столь близко знакомы, чтобы звать друг друга по именам, мистер Бэрбоун? Криденс рассмеялся. — Ладно, я постараюсь звать вас по имени... Персиваль. Обращаться к мистеру Грейвсу по имени было настолько странно и непривычно, что Криденс тотчас расхохотался вновь. Мистер Грейвс — Персиваль! — тоже засмеялся; при этом он глядел на Криденса с таким теплом и привязанностью, что под его взглядом Криденс таял как кусок масла на солнце. Боже... Он действительно его любил. Они поели. Криденс едва обратил внимание, что именно — на уме у него была отнюдь не еда. Потом принесли торт. Явно ручная работа на заказ, этот торт — шоколадный с белым кремом и золотой отделкой — был оформлен в виде книги с именем Криденса на обложке. — Надеюсь когда-нибудь увидеть настоящую книгу твоего авторства, — сказал мистер Грейвс. — Ты же знаешь? Я без ума от твоих историй. — Вам достанется первый экземпляр, — пообещал Криденс. — С автографом и посвящением на титульной странице. На самом деле он не верил, что сможет написать целую книгу. Роман — длинно, трудоёмко; стихи тоже, да и рассказы у него, если отбросить мишуру, получались довольно примитивные — встретились, влюбились, пострадали, женились... кому интересно читать одно и то же в сотый раз? Точно не издателям. Но мистеру Грейвсу — Персивалю — было интересно, и Криденс решил пойти ему навстречу. Подыграть. Хотя бы ради того, чтобы заслужить ещё одну ласковую улыбку. После торта — к счастью, достаточно маленького, чтобы съесть вдвоём, но в то же время безумно вкусного — мистер Грейвс расплатился, и они отправились на выход. Доходило девять вечера, крайний срок возвращения домой по правилам матери, но Криденсу даже спать ещё не хотелось. По крайней мере, не в прямом смысле слова “сон”. — Итак... — они остановились, и он заглянул мистеру Грейвсу в глаза. — Куда теперь? Вы говорили про отель. — Да, это как раз через дорогу, — мистер Грейвс кивнул в указанном направлении, затем вдруг засомневался. — Послушай... если всё это слишком быстро, и ты не хочешь... — Хочу! — Я обещал тебе незабываемый праздник, но мы даже не погуляли толком. Как насчёт танцев? Тут есть одно место — я по клубам не ходок, но там мне нравится. Они устраивают танцевальные шоу по праздникам — блёстки, костюмы, подсветка, всё очень пристойно. И не очень, но в пределах разумного. Выступление в десять, а потом — свободный танцпол... — Нет, я не хочу на танцы, — сказал Криденс. Все эти промедления начинали раздражать. Да, у мистера Грейвса были добрые намерения, и в ресторане они на самом деле отлично провели время, но — серьёзно, сколько можно тянуть? — Я хочу в отель. Или к вам домой. Или куда угодно, лишь бы мы остались вдвоём. Без посторонних. Наедине. — Хах, ладно, — мистер Грейвс усмехнулся, и Криденс вдруг заметил в нём странную нервозность. — Тогда — в отель. — А что? — спросил Криденс. — Что-то не так? — Нет, всё в порядке. Просто ты так это сказал, будто мы... ай, неважно. Пойдём. Мистер Грейвс зашагал по дороге, и Криденсу пришлось поспешить следом. Он не очень понимал, что мистер Грейвс нашёл в его словах смешным или двусмысленным, но решил не давить с расспросами. Волнение мистера Грейвса было объяснимо: этой ночью им предстояло нечто особенное, и Криденс тоже волновался — ещё как! Ему почти не верилось, что всё наконец случится. Он проведёт ночь с мистером Грейвсом. Тот его поцелует, и Криденс будет целовать его в ответ, и прикасаться, и... делать всякие вещи. Делать такое, за что мать лупила бы его до потери сознания. Потому что Библия такое порицает как нечто омерзительное. Нет, Криденс не верил религиозным учениям. Бог? Ад? Глупости. Сама идея считать любовь грехом была в лучшем случае смехотворной, а уж мысль о том, что каким-то высшим силам не всё равно, что смертные творят с собственными телами... Наивно и смешно. Даже если бы существовал какой-то бог-судья... уж чему мать Криденса научила, так это способам находить свободу в неволе. И высшая сила могла покарать его, заставить страдать, могла отнять всё, что ему дорого, изолировать от общества — но сломить его волю, изменить его природу не под силу никому. Его желания были порождением его собственных мыслей, и его душа принадлежала ему одному. Нет, Криденс волновался не из-за каких-то воображаемых грехов. Что его действительно беспокоило, так это отсутствие опыта. Он почти ничего не знал о самом себе — ну, разве что болевые точки. Разумеется, какие-то основы он мог себе представить; но на интернет-инструкциях далеко не уедешь. Каково это будет вживую? Что он вообще должен будет делать, что мистеру Грейвсу нравится, и кто будет — и как потом — и вообще?.. Ух. Просто ужас, сколько вопросов. К моменту, когда они наконец добрались до двери в номер, все эти провокационные вопросы наплодили столько возможных ответов — не менее провокационных, в подробностях и с картинками — у Криденса в голове, что он едва смел дышать. Лицо горело от стыда, а тесные джинсы стали казаться ещё теснее. Господи боже. Стыдоба. Номер оказался супер-люксом, состоящим из двух смежных комнат. В гостиной весь угол был занят огромными окнами от пола до потолка, и вид на вечерний город открывался потрясающий. Небо тёмного бархата, а под ним — миллионы огней, разноцветные всплески и всполохи, сливающиеся в единое сияющее марево, будто сама земля разверзлась внизу, и оттуда выглянуло второе солнце. От высоты захватывало дух. Внутренняя отделка номера тоже была под настроение. Небольшой уютный диван, ваза с мелкими красными цветами, приглушённый свет — всё очень романтично. Спальню почти целиком занимала огромная кровать с красно-белым покрывалом и множеством подушек; Криденс насчитал не меньше семи. Кому вообще могло понадобиться столько подушек? Невероятно. В гостиной был минибар, и мистер Грейвс смешал себе стакан какого-то напитка. — Ну... вот мы и здесь, — сделав глоток, он посмотрел на Криденса. — Уверен, что не хочешь выпить? Улыбнувшись, Криденс помотал головой. — Не надо. Я не хочу нарушать закон. — Ты слишком идеальный, — выдохнул мистер Грейвс. Отставив стакан, он стянул и отбросил в сторону галстук. Криденс шагнул ему навстречу, но мистер Грейвс тотчас отступил на шаг. — Криденс, послушай, я должен тебе кое-что сказать. Мы договорились сегодня не говорить о делах, но... это важно. Я вышел на связь с твоей тётей. Криденс моргнул. — Что? — Твоя тётя, Батильда Бэгшот. Я ей позвонил, — повторил мистер Грейвс. Почему-то он казался взволнованным. — Мы поговорили. Пока она кажется той, за кого себя выдаёт. Она подтвердила, что является сестрой вашего отца, помнит вас по именам... Живёт на ферме, насколько я понял. — О, — Криденс нахмурился. — Ну, ладно. Но я не совсем понимаю, почему это так срочно... — Она завтра приезжает в Нью-Йорк. Мы договорились о встрече. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Чтобы удостовериться, что это действительно она, и ещё... обсудить твоё будущее. — Постойте. Почему вы мне раньше об этом не сказали? Или завтра, перед встречей. Почему именно сейчас? — Прости. Я не знал, как тебе сказать, — мистер Грейвс вздохнул. — Это серьёзное решение, разве нет? Если мисс Бэгшот решит вмешаться... она может тебя забрать. Тебя и твоих сестёр. Она заберёт вас у матери, увезёт из города... — И от вас? Они посмотрели друг на друга. Мистер Грейвс первым отвёл взгляд. — Я думал о твоём образовании. У твоих сестёр ещё есть время, есть варианты. Ты — выпускник. Переезжать на ферму... я не говорю, что это плохая жизнь, но — мне кажется, это не для тебя. Поддержание фермерского хозяйства — тяжёлый физический труд, а ты — одарённый молодой человек. У тебя есть литературный талант, есть математическая смекалка. Делать из тебя фермера... неразумно. Расточительно. Криденс поднял бровь. — Вас действительно только это волнует? Моя возможная карьера? — Я... Нет. Совсем не это. Мистер Грейвс приблизился к нему. Они оказались почти вплотную друг к другу. — Криденс... я не знаю, что делать, — признался мистер Грейвс. Его потемневший взгляд был прикован к губам Криденса. — Я должен знать... но я смотрю на тебя, и я забываю обо всём на свете. Звучит банально, но я за всю жизнь не встречал такого, как ты. С тобой всё по-другому, и я... просто не знаю, что с тобой делать. Криденс улыбнулся. — Закройте глаза, и я дам вам подсказку. Мистер Грейвс послушно закрыл глаза. И Криденс решился — к чёрту страхи, к чёрту сомнения! Будь что будет. Отбросив мысли, пока не успел испугаться и передумать, он сделал то, чего уже долго хотел. Он поцеловал мистера Грейвса. И... Мистер Грейвс ответил на поцелуй! Резко, почти грубо мистер Грейвс пихнул его в сторону ближайшей стенки, и они столкнулись телом к телу. Мистер Грейвс придерживал Криденса за шею, а потом его руки скользнули ниже, и… ...он отстранился. Попятившись назад, бледный и как будто испуганный, он поглядел на Криденса широко раскрытыми глазами. — Какого чёрта?.. — Что? — выдохнул Криденс, хмурясь. — В чём дело, почему вы остановились? — Остановился? — мистер Грейвс помотал головой. — Криденс, я не должен был и начинать! Боже. Я позволил тебе… С чего ты вообще взял, что я... зачем ты это сделал? — Как это — зачем? Мы же ради этого сюда пришли. — Господи боже, нет! Кем ты меня считаешь? Я тебе в отцы гожусь, я никогда… ты что, думаешь, я твоего совершеннолетия ждал? Криденс разинул рот. — Но… но ведь… вы звали меня красивым, вы говорили… И ужин, и номер — здесь всего одна кровать! Вы звали меня в гости, вы сказали... и той ночью, в понедельник, в машине, вы же собирались… Он дрожал и заикался; непослушный язык едва ворочался. Мистер Грейвс смотрел на него и молчал, и Криденс просто не мог поверить, что это происходит. Такого просто не могло быть! Это противоречило абсолютно всему, что было между ними раньше. — Вы просили звать вас Персиваль. — Да. Действительно, просил, — мистер Грейвс вздохнул. — Криденс, прости меня. Моё поведение ввело тебя в заблуждение, и я глубоко об этом сожалею. Ты замечательный, и ты действительно мне очень нравишься, но... ты — ребёнок. Да, на первый взгляд ты производишь впечатление рассудительного и развитого не по годам молодого человека, но это — иллюзия. Правда в том, что в тебе нет эмоциональной зрелости, ты даже до уровня сверстников ещё не дорос. Когда дети вроде моих племянниц учились взаимодействовать и находить общий язык, ты учился врать и прятаться. Твоя мать учила тебя страху и послушанию, и ты сам не знаешь, чего хочешь. Ты как маленький, цепляешься за первого встречного, который проявил доброту. А я… я перед тобой виноват. Я заигрывал с тобой, позволял надеяться… я должен был знать, к чему это может привести, но я был неосторожен. За это я прошу у тебя прощения. — Но… я совершеннолетний. — Дело не в том, законно это или нет. Множество аморальных вещей не считаются преступлением. Есть и хорошие вещи, что запрещены законом. Я не просто законопослушный гражданин, я думаю своим умом. И, если честно, меня не волнует, насколько это законно — меня волнует, насколько это правильно. И вступать с тобой в романтические отношения будет неправильно. — Почему? — Потому что ты к ним не готов. И я тоже. После Геллерта… Криденс, я не буду для тебя хорошим партнёром. Это испортит жизнь нам обоим. То, что ты ко мне чувствуешь… ты считаешь, что мне от тебя что-то нужно, и ты пытаешься удовлетворить это желание в обмен на моё внимание. Ты думаешь, что иначе я не стану тебе помогать. Но я с тобой не ради секса. Я просто хочу тебе помочь. — Вот сейчас вы мне точно не помогаете. — Знаю. Прости, мне жаль. — Ничего вам не жаль. Вы уверились в своей правоте, из вас гордость фонтаном хлещет. Только посмотрите, какой вы правильный! Но — знаете, что? Эти два месяца — я их не придумал. Вы со мной заигрывали, да, вы водили меня на свидания, и сегодня — вы привели меня сюда. Зачем? С какой целью вы сняли номер с одной кроватью? Что вы собирались со мной делать ночь напролёт, карьерные планы обсуждать? Мистер Грейвс опустил взгляд. — Я… просто хотел провести с тобой время. Клянусь, я не хотел ничего плохого. Я вспомнил ту ночь, когда ты остался у меня, и я подумал… нет ничего страшного в том, чтобы спать в одной постели. Мы могли бы… обняться. Но я бы никогда не причинил тебе вреда. — Почему вы так боитесь причинить мне вред? — Криденс скрестил руки. — Я, кажется, не стеклянный. Думаю, выдержу. — Ты понятия не имеешь, о чём просишь. — Ну, так покажите мне. Мистер Грейвс принялся расхаживать из стороны в сторону. Осанка у него была прямая и предельно напряжённая; когда он наконец остановился, Криденс вдруг заметил, что у него мелко подрагивают руки. — Что за безумие… Никогда бы не подумал, что я дойду до того, чтобы связаться с мальчишкой, — мистер Грейвс взъерошил собственную шевелюру. — А потом я встретил тебя, и ты… необъяснимый. Я хочу тебя, как в жизни не хотел никого другого. Смотрю на тебя — и сам уже не понимаю, что правильно, а что нет. Мне почти сорок! Как мне вообще жить, зная, что меня тянет на школьника? Нервно усмехнувшись, Криденс пожал плечами. — Мне восемнадцать, а не четырнадцать, — напомнил он. — С точки зрения закона я взрослый человек. — Да не в этом дело! Ты ведёшь себя как ребёнок! — мистер Грейвс вдруг повысил голос, и Криденс невольно вздрогнул. Тотчас мистер Грейвс сбавил тон. — Взрослые не устраивают истерику, когда их что-то не устраивает. И снова Криденс смог лишь рот разинуть. — Что? — переспросил он, ошарашенный. — По-вашему, у меня истерика, и моя реакция не оправдана? — Нет. Прости, я погорячился, — мистер Грейвс потёр лоб ребром ладони. — Слушай… это я во всём виноват. Я тебя старше, и установить здоровые границы в отношениях было моей ответственностью. Я этого не сделал. Я обманул тебя и подвёл. Прости… Я совершил ошибку. — Ошибку? — этот разговор, весь этот вечер начал казаться Криденсу одной сплошной ошибкой. — То есть, мои чувства, наши отношения — это всё для вас… ошибка? И я для вас тоже ошибка? — Нет, конечно, нет. Я имел в виду сегодняшнюю ночь, отель… — Да какая, к чёрту, разница, что вы имели в виду! — не выдержав, Криденс сорвался. — Меня вообще не волнуют сейчас ваши оправдания, вот ни разу. В понедельник, в машине — вы собирались меня поцеловать или нет? И сегодня — вы собирались спать со мной или нравоучения читать? Господи, да определитесь уже, наконец! Чёрт… Он кричал. И обычно он расстроился бы из-за того, что вот так потерял над собой контроль; но не в этот раз. Чёрт возьми. Какого чёрта? Что вообще происходит, что мистер Грейвс вытворяет? О чём он вообще думает, что он такое говорит? Чушь какая-то. Бессмыслица. Какая чушь! Какая, чёрт возьми, чушь! — …мне казалось, ты против богохульства. — Боже мой, да вы не всерьёз… — Криденс не знал даже, плакать или смеяться. — Это всё, что вы можете сказать? Что я слишком много ругаюсь? — Я этого не говорил. — Тогда что за чертовщину вы несёте! — нет, всё-таки плакать хотелось сильнее. Потому что в глазах стремительно набухали едкие слёзы. Что за дурацкая ситуация! Не свидание, а катастрофа. Сердце разрывается, будто его вырвали из груди, привязали к колеснице и пустили лошадей галопом; кровавое месиво. Больно. Безумно больно. — Что вам вообще от меня надо? Что я здесь делаю?.. Мистеру Грейвсу хватило наглости выглядеть виноватым. — Я хотел помочь тебе. Ты говорил, что я делаю тебя счастливым, и я хотел… помочь тебе забыть обо всех проблемах. Хотя бы на одну ночь. Давясь дурацкими слезами, Криденс расхохотался. — Да, точно! — воскликнул он, припоминая. — Вы же обещали мне незабываемый праздник. Ну, спасибо! Сегодняшний вечер я действительно надолго запомню. — Криденс… — Нет! — он увернулся от прикосновения, когда мистер Грейвс протянул к нему руку. — Не трогайте меня. Хватит с меня вашей “заботы”. Я ухожу домой, и я не хочу вас больше видеть — никогда! Ясно? Не пишите мне больше, не звоните, не ищите встреч. Оставьте меня в покое! И мою семью тоже. Хватит лезть в наши дела. На этом он должен был остановиться. Но в груди саднило, а мистер Грейвс всё смотрел на него, такой невыносимо красивый, внимательный и обеспокоенный, такой с виду искренний, что Криденс почти мог снова ему поверить — он хотел поверить, хотел довериться этому человеку и его прикосновениям, и это желание, эта слабость — это было опаснее всего. Так что Криденс выпрямился, сжав кулаки. — Вы только и делаете, что всё портите, — сказал он. И продолжил говорить даже после того, как мистер Грейвс дрогнул и попятился назад. — Вы заставили меня врать семье и друзьям, вы пытаетесь заставить меня предать мать и бросить сестёр… Не знаю, как вы перед собой оправдываетесь, но если вы думаете, что меня ничуть не насторожили ваши манипуляторские замашки, вы ошибаетесь. Я не маленький доверчивый мальчик, который всему верит вслепую. Я сомневался не меньше вашего, но каждый раз решал довериться вам — потому что я думал, что вы тоже выберете меня, а не ваши страхи. Очевидно, я ошибся. Так что — всё кончено. Я больше не хочу иметь с вами ничего общего. Живите как хотите, но знайте вот что: то, что вы со мной не переспали, не означает, что вы не поломали мне жизнь. Он направился к выходу. Мистер Грейвс окликнул его по имени, но Криденс даже оборачиваться не стал. — Прощайте, Персиваль, — сказал он. И ушёл. Метро ещё работало, а в кармане завалялось несколько монет — как раз на одну поездку. Повезло; вряд ли он смог бы добраться до дома пешком. Точно не в таком состоянии. Нет, он не плакал. Ни на станции, ни в вагоне во время поездки, ни по дороге от станции домой. И по лестнице поднимался, и дверь отворял — без слёз. Он не дрогнул, даже увидев в прихожей хмурую мать. — Вот ты где! Явился, — мать упёрла руки в боки. — Где ты был, Криденс? Почему не отвечал на звонки? — Я выключил телефон, чтобы ты мне в три ночи не названивала. Криденс и сам не верил, что сказал это вслух. Но, признаться честно, его просто достало — всё, все и вся, и в особенности враньё, в том числе — его собственное. Хватит лгать, хватит оправдываться... хватит. — Ты о чём? Сейчас одиннадцать вечера, — мать беспокойно глянула на часы. Да, двенадцатый час. Плевать. — И мы же договаривались приходить домой не позднее девяти. Я волновалась... — ...что потеряла контроль? Боишься, что я от рук отбился? — перебив, Криденс усмехнулся. — Можешь не притворяться, что тебя на самом деле волнует моё состояние. Когда оно тебя волновало, когда ты меня ремнём хлестала? Я больше не собираюсь выдумывать для тебя оправдания. Вся твоя “забота” — сплошная ложь. — Да как ты смеешь? Неблагодарное отродье Сатаны, я тебя вырастила! Всю свою жизнь на вас положила... — Так, может, не стоило? Может, это твоё воспитание превратило меня в монстра. Только я больше не ребёнок, мама, и вручать тебе ремень я больше не стану. Хочешь меня наказать — попробуй. Посмотрим, кто окажется сильнее. Она ахнула. — Криденс... ты угрожаешь избить собственную мать? — Я не угрожаю тебе ничем, кроме твоих собственных методов. Неужели не ясно? Право сильного — твоя дисциплина. Надо было думать, чему ты меня учишь, когда впервые замахнулась на собственного ребёнка. — Да я тебя выкармливала, выхаживала... — За это я тебе благодарен. И я не собираюсь вас бросать. Я пойду работать и буду помогать вам, но только на своих условиях. Ты мне не хозяйка — я твой сын, а не раб. Это моя жизнь, и я имею право принимать решения. И я буду приходить и уходить из дома, когда мне понадобится. — Ещё чего! — мать задрожала, побагровев от ярости. — Мой дом, мои правила! Ты будешь вести себя как положено, или можешь убираться и жить на улице! Криденс пожал плечами. — Как скажешь. Если хочешь, я уйду. Но если я узнаю, что ты хоть пальцем тронула Модести или Честити — я вернусь. И ты об этом сильно пожалеешь. — Что?.. — вся кровь отхлынула от её лица. Мгновенно побелев, мать помотала головой. — Криденс, да ты сам на себя не похож. Что на тебя нашло? Она испугалась, понял он вдруг. Она боялась его. Потому что сейчас, в этот момент, Криденс вёл себя точь-в-точь как она — запугивая мать, он угрожал ей насилием, и хоть он не собирался распускать руки на самом деле — угроза есть угроза. И Криденс стал тем, кем боялся стать больше всего на свете: чудовищем. Деспотом, тираном, бессердечным монстром... Мэри Лу Бэрбоун. И, зажмурившись, он вздохнул и опустил голову. Он сдался. — Прости, мама... — слова жгли рот словно едкая щёлочь, но Криденс заставил себя говорить. — Ты права. Я сегодня сам не свой... потому что случилось кое-что плохое. Я ходил на собеседование. Я думал, что всё получится, но... меня не взяли. Сказали, что мне не хватает опыта, что я не готов к серьёзной ответственности. Хвалили меня, а потом... Я им подхожу по всем параметрам, но их не устроил мой возраст. Им даже плевать, совершеннолетний я или нет, для них все моложе тридцати — наглые сопляки. — Ох, Криденс... — поразительно: мать протянула к нему руки и вдруг обняла. — Малыш, мне так жаль. Я и не знала, что ты уже ходишь по собеседованиям! Не расстраивайся, такое случается. Ты не виноват, что эти безбожники тебя обманули. Приходи лучше ко мне на работу — мы тебе быстро подыщем местечко, мы же сироткам постарше постоянно что-нибудь находим... Ах — знаешь, что? Я только что вспомнила одну вакансию, как раз для тебя, в библиотеке. Ты же книжки любишь? Ну, библиотечному делу надо учиться, а вот полы мыть я тебя запросто устрою. Уж всё лучше, чем дворником. Хотя бы в помещении... Пойдём завтра вместе со мной на работу, я тебе листовку с вакансией распечатаю. Признавая поражение, он снова вздохнул. Вот она, его жизнь, и единственный выбор — продолжать жить по чужим правилами... или покончить с этим. Со всем сразу, с... собой. Он уже пытался, дважды, но оба раза ему не хватило храбрости закончить начатое. Но физическая смерть — не единственный способ прекратить существовать как личность. Так что Криденс выпрямился, натянул на лицо улыбку — и согласился с матерью. — Завтра, — сказал он. — Я пойду с тобой. Спасибо, мама. — Ну, так-то лучше, — она похлопала его по щеке. — А теперь будь хорошим мальчиком, покайся и помолись, и Бог тебя простит за непослушание и наставит на путь истинный... А потом иди спать. Силы завтра тебе понадобятся. Она наконец его отпустила, и Криденс отправился в свою комнату. И когда он лёг в холодную, одинокую постель, Криденс не заплакал. Смысла не было плакать, да и сил на слёзы не осталось. Его чувства к Персивалю Грейвсу... сегодняшняя ночь, и все другие дни и ночи, все их разговоры и встречи, и его обещания — всё это было бессмысленным. Выдумка, ложь, обман. Самообман. Хуже всего то, что Криденс так и знал. Он с самого начала знал, что всё так и кончится, разве нет? Не зря ему всё время чудился подвох — мистер Грейвс был слишком хорошим, слишком терпеливым... ну, вот. Оказалось — не чудилось, а так и было. Мистер Грейвс его не любил. Криденс лежал, глядя в потолок, но в темноте не было видно даже привычной трещины в углу. Но ведь мистер Грейвс просил звать его по имени. Персиваль. Он говорил о любви к его качествам, он восхищался Криденсом, заботился о нём — как, ну как всё это могло оказаться притворством?! Ведь дело было не только в словах. Мистер Грейвс писал ему каждый день и не по разу, даже специально закинул денег на телефон, чтобы Криденс мог чаще отвечать; он покупал ему сладости, водил по всем интересным местам, соглашался на встречи в любое время дня и ночи, и сегодня — он предпочёл праздновать день рождения Криденса, а не День Благодарения с семьёй. Значит, Криденс был для него важен, не мог не быть! Разве пустил бы мистер Грейвс кого попало к себе домой, в свою постель? Нет, конечно, нет. И он признался, что думал о Криденсе в романтическом ключе, и он ответил на поцелуй — да, всего на миг, но ведь ответил! Тогда почему... почему... Нет. Криденс принял решение. Он сказал, что с него хватит этих игр, и он велел мистеру Грейвсу оставить его в покое. Но... может быть, это всё — недоразумение? Может быть, если они встретятся и снова всё обсудят, поговорят спокойно, если Криденс всё объяснит... Нет. Это самообман. Мистер Грейвс вполне ясно дал понять, что Криденс для него — ребёнок, что ни о каких отношениях не может быть и речи, что он жить спокойно не сможет, если всё зайдёт слишком далеко... да, как же! Будто всё уже не зашло дальше некуда! О чём мистер Грейвс вообще думал? Честное слово. Но... ведь он признался, что Криденс его привлекает... Нет! Это всё не имеет значения! Решение принято — ими обоими. Перевернувшись со спины на живот, Криденс уткнулся лицом в подушку. Голова раскалывалась, и хотелось кричать; в нём смешались грусть, тревога и усталость. И, как бы он ни пытался забить настырные мысли в самый дальний угол сознания, образ мистера Грейвса никак не шёл из головы. Как так получилось? Когда этот мужчина успел втереться в его жизнь настолько плотно, что без него всё рухнуло, всё на свете разом потеряло значение, и перспектива остаться без него навсегда вызывала леденящий страх вплоть до оцепенения? Он хотел возненавидеть Персиваля Грейвса. Вместо этого он потянулся за телефоном и записал пришедшее на ум стихотворение.       Я Дьявола поцеловал.       “Я многолик, но я не лжец”, —       Он улыбнулся. И сказал,       Что я — испорченный юнец.       “Отдай мне душу, милый мой”, —       Шептал он нежно, соблазняя.       Готовый всё отдать с лихвой,       Я согласился, восклицая:       “Возьми меня, о Дьявол!” — я       Молил бесстыдно, полон страсти.       Он снова улыбнулся: “Да.       Сегодня ночью — жди напасти”.       Но Дьявол ночью не пришёл,       Хоть верно ждал я до рассвета.       С пожаром в сердце я истлел —       Душа не продана и не отпета.       “Ах, где ты, Дьявол?” — я воззвал,       В огне встречая свой конец.       “Мой милый, — молвил он, — я стар...       Я часто лгу, что я не лжец”. Стихотворение вышло банальное, клише на клише и стереотипом погоняет. Криденс стёр его, не раздумывая, едва записал — не стал даже перечитывать. Затем, не дав себе опомниться, он стал листать список заметок и удалять все недописанные стихотворения. К чёрту! Они дурацкие, бессмысленные и бесталанные, и вообще — Криденс всегда ненавидел поэзию. Теперь, пожалуй, он ненавидел ещё и себя.