(bts:au!criminal) конечная остановка

      У Чимина глаза в прищуре похожи на две луны: пронзительные и прожигающие. Юнги давно привык к этой его проницательности, к подобию на гипноз, но всякий раз вздрагивает, потому что мурашки проходят по спине. Он не любит, когда младший осуждает, как не любит, когда тот начинает отчитывать.       А ведь Пак отчитывает его. Прямо сейчас, перед Сокджином, который лишь может развести руками. Потому что парень его прав в каждом сказанном слове.       — Это даже не смешно, хён. Ты понимаешь, что у нас появятся проблемы?       — У меня всё под контролем, — отнекивается Мин, даже не смотря тому в глаза. Ибо стыдно, совестно, и вообще да, он виноват, и теперь они все могут оказаться в самой глубокой и непроглядной заднице.       — Прошло сорок четыре дня с момента поступления заказа, а ты так ничего и не предпринял, — пояснил Сокджин, прикрывая открытые вкладки на ноутбуке.       — Чем ты таким занимаешься?!       Юнги не знает, что ответить, как себя оправдать. Потому что глупый, потому что сам не знает, что происходит не только с ним, но и со всей этой чёртовой ситуацией. Уже давно бы мог объясниться, рассказать. Они ведь его семья. Они бы помогли, дали совет, вытащили из этой ямы. Но Юнги молчит, как партизан, ведь ему не только стыдно говорить — ему стыдно за то, что так долго молчал.       Только вот теперь не объяснишь, потому что не хочет казаться жалким. Он сильный, взрослый мальчик со своими принципами. Сидит, закусывая губу, и от этого Чимин злится лишь сильнее.       — Сегодня же покончи с этим, — не просит — приказывает ему Пак.       — Я не могу, я...       — Ты. Должен.       Юнги не должен злиться, но он злится. До комка в горле, до внезапно нахлынувших на него чувств. Но не кричит, не плачет — молча встаёт и уходит, громко хлопая дверью. Знает, что Чимин жалеет, сразу же пытается его остановить, пытаясь всё выяснить, но Мин не слушает даже Сокджина и просто уходит. Проветрить голову, прогуляться, прочистить мысли.       Он курит одну за одной, чертыхается, когда на пятой сигарете кончается пачка, и выкидывает её куда-то под лавочку. Чистый город — да поебать ему на это понятие и всевозможные штрафы. Юнги шипит на прохожих и скалит зубы. Потому что убить не может, потому что влюбился в семнадцатилетнего школьника и сына наркобарона. Потому что лямы проёбывает, потому что его и всю его семью убить могут из-за личных капризов. Заказчик ещё попался терпеливым — только названивает, интересуется, с пониманием кивает и говорит, что всё же лучше побыстрее. А что Юнги? А Юнги не может. Сколько бы ни пытался, сколько бы не выдавалось шансов. Просто. Не. Может.       Если не убьёт Юнги, убьют его самого. И не только его — Чимина, Сокджина. Их будущее и поездку в Японию, откуда они наверняка уже не вернутся. Мин знает это, но всегда отказывается на все просьбы отправиться с ними. Потому что лишний, потому что и без того всё ломает, разрушает. Даже сейчас он только этим и занимается.       А ведь он, быть может, тоже хочет быть счастливым. Но стоит ли его счастье счастья дорогих ему людей?       Юнги стискивает зубы, чуть нагибается, пряча лицо в отросшей белой чёлке. Он терпит, чтобы не взвыть в голос, но быстро успокаивается, понимая, что слезами делу не поможешь. Ему больно до сведённой челюсти, до зияющей дыры в груди, но он не плачет, хоть так сильно и хочется. Выпрямляется, берёт в руки мобильный. И ищет нужный контакт.       Кому: Исключение.       Привет. Ещё раз. Всё ещё на занятиях?       Сегодня моросит, предлагаю провести время у меня.       Если ты не против.       Юнги перечитывает сообщение, но всё же отправляет его. Не ждёт ответа, сплёвывает под ноги и медленной походкой бредёт в сторону своей квартиры. Однако Чонгук не заставляет себя ждать.       Конечно! Буду только рад.       Можно посмотреть фильм.       Я куплю чего-нибудь перекусить!       Юнги бы улыбнулся, отмечая про себя, какой же Чонгук милый ребёнок. Но сейчас на его лице непроницаемая маска. Потому что понимает, чем закончится сегодняшний вечер. Потому что не досмотрят они никакой фильм, но всё равно высылает адрес, зная, что поступает крайне глупо и необдуманно, но понимая, что после этого вечера в своей квартире его уже не будет. И в Сеуле его уже не будет. Уедет к чёртовой матери из города, из страны. В Америку, Канаду, куда угодно, лишь бы подальше от этого треклятого места. Всё в руках Мина рассыпается на мелкие части.       По возвращению он включает свет и покорно ждёт. Делает имитацию прибранности, разогревает какую-то еду, чтобы Чонгук ничего не заподозрил. Пусть мальчишка насладится последним днём — вот что решает для себя Юнги, заряжая ствол и убирая его в ящик рабочего стола.       Исключение является к нему без пятнадцати пять, с пакетом в руках и широкой улыбкой на губах. Сердце Юнги нещадно щемит, когда тот привычно начинает тараторить, как только переступает порог квартиры, и почти воет, когда мальчишка оставляет короткий поцелуй на его щеке. Но выдавливает из себя улыбку, перехватывает пакет и зовёт за собой на кухню.       — Твоя квартира такая маленькая, — отмечает Чонгук, сбрасывая рюкзак куда-то под кухонный стул.       — Зато уютная. Мне здесь нравится. Но я думаю переезжать.       — О, переезд! А куда? Варианты уже есть?       «Есть», — отвечает Юнги на полный заинтересованности взгляд Чонгука. Но быстро заминает тему, поставив перед ним тарелку. Чон желает приятного аппетита и громко хлопает в ладоши, благодаря за еду. Ест подросток много, столько, сколько сам Мин ни за что бы не съел. Это умиляет, а сверкание в его глазах в очередной раз заставляет Юнги закусить губу.       Чонгук рассказывает, много спрашивает, осматривается. Он восхищается хоть и полупустой, но квартирой своего возлюбленного, удивляется, отмечая, что у них одинаковый музыкальный вкус, и восторгается коллекции книг — небольшой, но ценной для Юнги. А стрелки часов тем временем подходят к шести часам.       — Чонгук-и, — зовёт его Юнги, ухватывая за руку и потянув за собой, — ты хотел посмотреть фильм. Пошли?       Поворачиваясь, увлечённый рассмотрением книг Чон сначала будто бы не понимает, о чём говорит ему старший, но затем активно кивает. Он покорно следует за Мином, не отпуская его руку — сжимая крепче, и усаживает на диван. Принесённые сладости и закуски были разложены по тарелкам, напитки встали у ног, а на широком экране засветился логотип кинокомпании. Чонгук любит фильмы про супергероев, а Юнги любит то, что нравится Чонгуку. Так он решил для себя.       Хотя бы на этот день.       Первые двадцать минут Юнги не решается и пошевелиться. Он крепко сжимает руку младшего в своей, тычется носом ему в плечо, прикрывая глаза от зарывшихся в побелевших волосах пальцев. Его не интересует фильм — его интересует только Чонгук, его дыхание, его запах одеколона и тела. Мин очерчивает взглядом его профиль, искусанные губы, подрагивающий кадык и глаза, устремлённые в экран. Только после этого, найдя в себе силы, он решается.       — Сейчас приду. Не ставь на паузу, — говорит Юнги, отстраняясь и поднимаясь.       Чонгук переводит на него взгляд, но понимающе кивает, вновь отворачиваясь к фильму.       По коридору он проходит мимо ванной комнаты и входит в спальню. Потому что понимает, что если не сейчас — уже никогда не сможет. Он закрывает за собой дверь, медленной поступью идёт к самому столу. Но не спешит: опирается о него руками, опускает голову, крепко зажмуривает глаза. Его ладони дрожат, пальцы впиваются в деревянную поверхность, а в горле застрял ком, готовый вырваться из него заливистым криком.       Ему страшно. Страшно так, что ноги трясутся; страшно так, как пятнадцать грёбанных лет назад. Потому что ещё не потерял — вот-вот потеряет самое ценное в своей жизни.       Самое ценное? Ценнее, чем его семья? Чем Сокджин? Чимин?       Чем то, что оставил для них всех отец?       Юнги давится воздухом, когда слышит скрип двери за спиной. Покрывается холодным потом, когда видит обеспокоенные чёрные глаза. И проклинает мир, когда Чонгук встаёт перед ним.       — Что случилось? Ты выглядишь совсем убитым, хён, — говорит Чонгук, подступая к нему ещё ближе.       Он склоняет голову набок, осматривает лицо Мина, чтобы, приблизившись, взять его в свои ладони.       — Расскажешь?       — Всё хорошо, Чонгук-и, всё, правда, хорошо, — заверяет Юнги, понимая, что его всего ломает изнутри.       Руки Чона большие и грубые, и Юнги, накрывая их своими ладонями, прячет в них своё лицо. Он глубоко вдыхает, отгоняет от себя все непрошеные мысли и поднимает глаза на замершего Чонгука. Тянется рукой, обвивает его шею и ебёт это задание и заказчика во все щели. Потому что сейчас, завлекая младшего в поцелуй, его волнует только то, какие на вкус его губы, насколько больно он может укусить и будет ли сопротивляться тому, когда его толкнут на кровать, подминая под себя.       Юнги вжимает плечи Чонгука в кровать, давит со всех имеющихся у него сил. Он кусается, больно, до крови, вызывая у Чона сдавленные стоны и чувствуя его острые ногти на своих боках. Младший не сопротивляется — кусает в ответ, ухмыляясь, когда Мин зло шипит и отстраняется. Но почти тут же замирает, глядя сверху вниз на раскрасневшегося и покрывшегося испариной Чона, с искусанными раскрасневшимися губами, съехавшей рубашкой и открытыми ключицами. И это окончательно срывает крышу у ничего не соображающего Юнги.       Наклоняясь, он оставляет отметину на костлявой ключице, отчего Чонгук не то стонет, не то кричит. Мальчишка бьёт его по плечу, сжимает ткань чёрной футболки и оттягивает ту, вроде бы пытаясь отстранить старшего от себя, а вроде, напротив, прижимая к себе сильнее. И у Мина в ушах звенит, кровь бьёт в самую башку, а перед глазами пелена из животной похоти. Потому что желанно, потому что Его Исключение в его руках и разрешает делать с собой то, чего бы тот ни пожелал в самых диких мыслях.       — Хён-а, у тебя там... телефон, — выговаривает Чонгук, отворачиваясь в сторону, открывая левую часть шеи и проколотое в двух местах ухо.       — К чёрту этот телефон, — отвечает Юнги, но сам невольно прислушивается. И резко останавливается, выпрямляясь.       «Блять», — вырывается невольно, и Мин вскакивает с кровати, чуть ли не путаясь в свисавшем крае одеяла и быстрыми шагами выходя из комнаты. Он обещает Чонгуку, что это займёт не больше двух минут, и идёт на кухню.       Срочно. Просто потому что на этот номер ему позвонить могло только два человек — Сокджин или...       — Чимин?       — Где ты сейчас? С целью?       — Я дома. Что случилось?       — Отбой операции. Заказчик сплавил нас, нанял кого-то другого. Если будешь сновать рядом, и тебя «заденут». Так что тащи свою задницу на базу. Обговорим то, что будем делать дальше.       Но Юнги его уже не слушает, а последняя фраза оборвалась, будучи незаконченной. Киллер вперился взглядом в стену напротив, переваривая информацию, которую ему только что попытались доставить.       Контракт разорван.       Юнги больше не нужно убивать Чонгука.       Но теперь его должен был убить кто-то другой.       — Блять, — ругается Юнги, срываясь обратно в спальню.       Он врывается в комнату, резко распахивая дверь, но не находит в ней Чона. Смотрит на помятую кровать, на стул рядом со столом. И на сам стол, где были разбросаны до этого убранные в ящик бумаги.       Бумаги, которые являлись первым провальным делом Мин Юнги.       Когда за спиной послышался щелчок, Юнги поднял руки над головой и прикрыл глаза. Такого поворота событий он ожидал, хотя и надеялся, что до этого не дойдёт.       — Повернись, — услышал он строгий голос за спиной. И повиновался, оборачиваясь и открывая глаза. А в груди вновь щемит, так сильно, что согнуться хочется, спрятаться, лишь бы не видеть столько боли и гнева в ставших родными глазах.       Чонгук перед ним больше не тот солнечный мальчик. Его лицо сделалось непроницаемым, губы сложились в тонкую полоску, а густые брови нахмурились. Взгляд Чона тяжелый, но мокрый, неверующий. А прямая рука ловко удерживает дуло пистолета прямо над лбом киллера.       Чонгук не верит, потому что не хочет верить. Но всё понимает, видя тяжелый взгляд Юнги, но не принимая раскаяния и попыток хоть как-то себя оправдать.       — Заткнись! — уже кричит Чон, срываясь. Он осекается, сглатывает и старается контролировать свою дрожащую руку. Гнев берёт верх, и он цедит сквозь плотно сжатые зубы: — И сколько ты водил меня вокруг пальца?       — Заказ поступил два месяца назад.       С его губ срывается «два ёбанных месяца!», и Чонгук невольно отступает на шаг назад, пряча лицо в ладонях, опаляя горячий лоб холодным металлом. На его глазах слёзы, но он возвращает руку в исходное положение, не желая убирать своего вроде как теперь врага с мушки.       — Почему ты тянул так долго времени? Тебе кайф, что ли, ебать мне так долго мозг? Или ты просто ебучий извращенец? А? Почему ты молчишь?!       — Я не мог убить.       — Чего? — переспрашивает Чонгук, считая, что ему послышалось.       Только вот Юнги повторяется — уверенно, почти без колебаний в голосе. Потому что сам вот-вот сорвётся, потому что не может смотреть на то, как слёзы текут по щекам его драгоценного Исключения.       — Я не мог тебя убить.       — Что за чушь ты-       — Я никогда не смогу тебя убить.       Чонгук замирает, будто бы переваривая то, что ему сказали. Но потом смеётся — безумно, почти дико, истерически. Он срывается в голос, а затем резко умолкает и стреляет куда-то за спину Юнги. Тот чуть вздрагивает, закрывает глаза и чувствует, как уголок его уха горит от свежей раны. Но ему не больно. Точнее, эту боль просто перекрывает другая — более глубокая, тянущая, разрывающая его сущность изнутри.       Рука со стволом опадает вниз. Чонгук смотрит на Юнги так, как он никогда бы не хотел, чтобы на него смотрели. Не этот человек, кто угодно, но только не он. А Чон скалится, совсем пустой изнутри, разбитый и сломанный. И жить-то, в общем-то, после такого как-то не хочется. Ни одному, ни другому.       — Я уйду. Но ты пойдёшь за мной только в том случае, если захочешь нажать на курок.       После этих слов Чон скидывает пистолет под ноги Юнги, а сам разворачивается и выходит из комнаты. Юнги слышит, как хлопает дверь, и опадает на колени. Только теперь он может позволить себе сначала залиться слезами, затем — закричать в голос.       Он царапает пол ногтями, до сведённой челюсти стискивает зубы и надеется, что это всё — его очередной дерьмовый сон. Потому что не может всё быть так хуёво в и без того хуёвой жизни Мина. Просто потому что лучше бы он его убил, нежели потерял в такой наитупейшей ситуации. Ибо это не точка — это пропасть между ними.       Ибо точку может поставить кто-то другой — тот, кто в любой момент может быть смелее Юнги и нажмёт на курок.       В груди Мина холодеет, и он невольно подскакивает на ноги. Утирает слёзы рукавом, а сам несётся к выходу из квартиры. Не должен позволить, не должен дать убить его. Если не он — никто не убьёт Чонгука. А он не убьёт — защитит. Так он решил для себя в ту самую секунду, как только дверь квартиры хлопнула за его спиной.       Юнги несётся по лестничным пролётам вниз с такой скоростью, с которой никогда ещё не нёсся. Грудную клетку к первому этажу уже сдавливает, но он всё равно выбегает прочь из подъезда. Осматривается и щемит в сторону остановки. Потому что куда, если не к ней?       Он бежит, не видя перед собой ничего, и в ушах его звенит, кровь в голову бьёт, пульс учащается так, словно это какой-то клубешный бит. Его бы наверняка стошнило от такого перегруза, но в данный момент совсем наплевать на себя — не наплевать на того, кто, понурившись, стоит на остановке, сжимая ручку рюкзака в руке и утирая влагу с лица. Он не видит Юнги — только слышит его отклик в момент приезда автобуса и невольно оборачивается, когда тот что есть силы дёргает мальчишку за плечо.       Чонгук и удивлён, и возмущён, и уже за секунду успел прокрутить сто и одно слово, которое хотел бы сказать этому уёбку, но не успевает он и шаг в сторону закончить, как с почти что оглушающим свистом мимо проносится пуля. Мимо Чонгука, но благополучно задевая Юнги, в которого и целились, в самое плечо, вырывая у него короткий вскрик.       — Сука! — ругается Юнги, выхватывая второй рукой пистолет из-за пазухи и, почти не целясь, стреляя в сторону выстрела.       Стоявший там парень в тёмных очках мигом скрылся с места, не задетый и совсем не раненый. Но и не ушедший — это доходит до Юнги со скоростью света, и именно в этот момент он заталкивает Чонгука в автобус.       — Дави на газ, старпёр! — кричит тогда Мин, замечая удивлённые взгляды водителя и кондуктора.       Дважды говорить не пришлось, и перепуганный люд занялся своей работой.       Придерживая рану рукой и болезненно морщась, Юнги дождался, когда транспорт двинется с места и только после этого отпустил Чонгука, переставая прижимать его к полу, и сам поднялся. Он сел на одно из сидений, прислонился к нему, наплевав на то, что к чёртовой матери тут всё пачкает своей кровью, и прикрыл глаза.       Только в этот момент, кажется, Чон окончательно приходит в себя.       — Ты... ты...       — Можешь не благодарить меня, — не удерживается от язвительного ответа Юнги. Но это лишь ещё сильнее злит Чонгука, который, поднимаясь, нарочно вдавливает его в кресло за больное плечо. — Блять!       — Ты ведь должен был убить меня, — буквально шипит Чон, глядя в глаза старшего.       — Должен. Но не обязан.       Чонгук поджимает губы, но удерживается от ответа. Бессмысленно, да и в голове кроме каши из неразберихи и гневных криков нет ничего — ни у одного, ни у другого.       Сейчас главное подлатать раны и решить, что же делать дальше. Благо, для первого у него есть Сокджин, а для второго...       — Чимин?       — Хён, какого хрена ты-       — Оставь свои тёрки на потом. У меня на хвосте Соёновские крысы.       — Как это вообще-       — Лучше приготовь всё к моему приезду. У нас будут гости, — при данных словах он невольно поворачивается к Чонгуку, не перестающему сверлить его своим взглядом.       А тот и слова против сказать не может. Потому что его жизнь целиком и полностью зависит от сидящего рядом человека.