Свобода

Нарек знал, что наставники ещё нескоро хватятся его. Он и другие молодые тёмные храмовники, недавно принявшие отсечение, только что научились скрывать себя во Тьме, и им предоставлялась возможность упиваться этой властью столько, сколько было нужно, чтобы она стала их второй натурой. С остальными это и происходило, но с ним явно что-то было не так. По крайней мере, так ему казалось. Когда он прошёл через отсечение, он впервые узнал, что такое боль. И с того самого дня, казалось, эта боль лишь становилась сильнее от осознания несправедливости произошедшего. Всю жизнь его учили тому, что таков порядок вещей. Что холод и тьма Шакураса дарованы ему богами. Что расставание с узами, медленно отраставшими более сорока циклов, необходимо, чтобы он был свободен. Нарек принимал это как должное — но пройдя через это, по-настоящему ощутил себя в ловушке. Не могло быть свободы там, где никогда не предлагали сделать выбор. И в тот момент, когда другого пути действительно не осталось, он почувствовал себя обманутым. Казалось, вся жизнь каждого из тёмных братьев сводилась к незаслуженным страданиям, которые они сами избрали для себя, последовав за навязанными им принципами, связав себя с разрушительными энергиями, проникающими в них, изменяющими самую их суть. Манипуляции с тёмной пси давались ему удивительно хорошо, но чем больше он радовал наставников, тем больше испытывал боли во время каждого прыжка во Тьму. Его глаза изменили цвет, и он боялся того, что могло последовать за этим. Старшие тёмные уверяли, что это пройдёт с привычкой. Но Нарек не хотел привыкать к такому. Однажды один из учителей рассказал ему о вратах. У них было много названий — врата света, врата отчаяния, врата смерти. Обычно о них говорили с ужасом и болью, обходили за многие километры как проклятые богами, оставившими их здесь словно в насмешку. Учитель же открыл ему — за вратами находился Айюр. Дом, из которого их предков изгнали тысячи лет назад. Дом, порядки которого они отвергали столь яростно, поколение за поколением отсекая любую возможность воссоединиться с ними. И когда Нарек подумал, что худшее в его жизни уже произошло, он решил, что желает увидеть это место собственными глазами. Он никому не говорил об этом. Тёмные уважали неприкосновенность мыслей друг друга, и никто не ведал о его опасном желании — ни семья, ни наставники, ни те, с кем он обучался бок о бок. Местоположение врат не было тайной — их громада высилась неподалёку от Камены — одного из древнейших основанных на Шакурасе городов. — Этел’у, эт'омен’ду, эт'кеда’ка, эт’ши’оира, — сказал Нарек доверенный ему пароль. Врата активировались — их внутренняя энергия существовала вне дополнительных энергетических линий. Он бросил прощальный взгляд на холодные пески Шакураса — в его сердце ничто не дрогнуло. Он не стал бы скучать по этому месту — даже если за вратами его ждала мгновенная смерть. Межпространственный вихрь выбросил его в ночные джунгли. Затянутое тучами небо было почти таким же тёмным, как на Шакурасе, но на этом сходства миров кончались. Его обняло мягкое влажное тепло. Эфир полнился звуками — редкий дождь моросил по обильной растительности, создавая неритмичную музыку. Вода касалась его чешуи, израненной сухим песком, и, казалось, исцеляла въевшуюся в неё ноющую боль. Она впитывалась в ткань плаща, скрывавшего его лицо и тело, и вымывала из неё мелкую пыль. Он не знал, сколько времени простоял, застыв в восхищении — почти не видя, но ярко осязая мир, открывшийся ему всего в шаге от врат, где за энергетическим вихрем осталась безжизненная пустыня Шакураса. Нарек повернулся к ним и опустился на одно колено. — Если вы слышите меня, боги, я, Нарек из клана Тул'э, останусь здесь и проживу тысячу циклов, ибо Айюр... — он коснулся кончиками пальцев рыхлой влажной земли, — по праву дарован каждому из Перворожденных. Воодушевлённый своей правотой, он сделал ещё несколько шагов по земле обетованной. Дальше он не мог идти — он бежал, с наслаждением продираясь через заросли, принимая удары сочных мокрых листьев и тонких ветвей, разрывая паутины, разгоняя выводки тегонов, поедающих падаль, прославляя царившее вокруг торжество жизни. Пока на его пути не оказалась река. Совсем не широкая, она всё же оказалась непростым препятствием. Дно её было подсвечено кристаллами, естественно выступающими из-под слоёв песка и ила. Поток не был мощным, но глубина дала о себе знать сразу, как только Нарек решился вступить в него. Оступившись на отвесном берегу, он оказался на плаву и осознал, что прожив всю жизнь среди песков, не представлял, что нужно делать, чтобы выбраться. Несколько раз он предпринял неловкие попытки выплыть, но течение лишь унесло его на середину реки. Прикосновения воды не причиняли боли, и он решил расслабиться и отдаться потоку. В кусочке неба, видимом над деревьями, из-за расступившихся облаков светили сразу три луны — красная, голубая и прямо за ней маленькая белая — словно бы приветствуя его. На смену бурной радости постепенно пришёл покой. Когда Нарек очнулся, всё вокруг было залито светом. Яркая звезда поднялась высоко в зеленовато-жёлтом небе, и его тело, всю жизнь голодавшее в холодных сумерках, жадно впитывало её свет. Под ним был песок — не мелкий и колючий, но мягкий, обкатанный волнами, пахнущий солью, вибрирующий от колебаний моря. Его разбудили настойчивые прикосновения к лицу — он не сразу смог разобрать, кто и чем трогал его, так долго глаза привыкали к свету, впервые столь интенсивному. Чуть привыкнув, Нарек раскрыл глаза шире и прикосновения тут же прекратились. — Ты всё-таки жив! — обратился к нему кто-то очень удивлённый. — Кто сделал с тобой это? В бесконечном каскаде живительных лучей нарисовались очертания. Другой Перворожденный — такой же юный, как и он сам — сидел рядом с ним на песке. В его руке была небольшая металлическая палка с лопаткообразным утолщением на конце, а тело покрывали нарядные одежды коричневых оттенков. — Что — это? — спросил Нарек, поспешно поднимаясь. — Твои узы! Это... это просто ужасно! Только тут тёмный заметил, что на плечах юного незнакомца лежали длинные косы, с любовью украшенные множеством колец и разноцветных шёлковых лент. Он коснулся собственного короткого пучка нервных отростков, которые по традиции обрезал сам ритуальным ножом. Неумело, в несколько этапов, медленно, болезненно и криво. — И вправду, приятного было мало, — сказал он с завистью. Кем бы ни был этот подросток, его светлая наивная душа никогда не знала боли и разочарований, и, казалось, именно так и было заведено здесь: быть счастливыми по праву рождения. — Но я уже привык. — Ты ведь не старше меня! Ты, получается, никогда не знал Кхалы? — Это было сделано именно для того, чтобы я никогда её не знал. — Так ты... падший? — от незнакомца повеяло смесью страха и превалирующего над ним любопытства. — Какой-какой? — Нарек не удержался от смешка. — Ну уж нет. Я ниоткуда не падал. Я таким родился, и не в восторге от этого. — Хм-м, ты говоришь правду. Хотя тебя довольно сложно... — молодой Перворожденный коснулся кончиками пальцев его лба, и Нарек почувствовал, как что-то чужеродное коснулось его разума, — прочитать. — Я не разрешал меня читать, — Нарек нахмурился, но на самом деле новые ощущения вызывали скорее любопытство, чем протест. — Я судящий. Это моё право и моя обязанность, — незнакомец неуверенно поднял свою палку на уровень глаз, и в тени его лица стало возможным различить вырезанные на ней символы. — И сегодня я получил этот кадуцей, подтверждающий мой статус. — Ты? Судья? — переспросил тёмный удивлённо и отметил, что этот подросток был абсолютно серьёзен. Серьёзен и совершенно безобиден такой, какой он был. У Нарека с трудом укладывалось в голове то, как кто-то столь наивный и чистый мог иметь отношение к тем, кого поносили на Шакурасе с особой яростью. — Да. А ещё я... могу показать тебе Кхалу. Наверное. Теоретически, — он неловко потеребил одну из кос. — Я никогда не делал этого, но представляю... — А покажи. Должен же я узнать, от чего меня так рьяно оберегали. Оранжевые глаза юного судящего засияли от охватившего его энтузиазма. Он воткнул заветную палку в песок, чтобы иметь возможность положить обе руки на виски Нарека. Тёмный вздрогнул. Он никогда прежде не чувствовал столь глубоких прикосновений к своему разуму. Сейчас же тысячи чужих мыслей и чувств полились прямо через него неостановимыми потоками, с непривычки перегружая восприятие. Чуждый ему незнакомец сиял перед его мысленным взором осязаемым светом, не обещавшим никакого зла. Его душа была доверчиво открыта, и Нарек сам мог прочесть в ней все его чувства. — Удивительно. Это... совсем не больно. — Тебе говорили, что Кхала — это больно? Какая отвратительная ересь, — светлый разорвал связь и отстранился. — Прости, падший, я ещё не очень в этом хорош. Нарек тоскливо посмотрел на тонкие хрупкие руки, оказавшиеся к нему столь щедры, пусть и всего на несколько мгновений. Никогда не обращавший на это внимания, он вдруг почувствовал, насколько на самом деле был одинок. Особенно теперь. Особенно здесь, где все сознания пульсировали в едином водовороте. — Я не понимаю их... Как можно было добровольно отказаться от... — он бросил взгляд за спину судящего, туда, где море искрилось под солнцем мелкой рябью, — от такого великого блага? Как можно было решить, что это лишит нас свободы? — Я ничего не знаю о том, чему тебя учили, падший. Не имею пока права. — Хватит. Меня. Так. Называть. Я Нарек из клана Тул'э. Тот, кто видит конец пути. Так что если хочешь как-то ко мне обращаться... — Как... странно звучит. Это язык падших? — А тебя я могу называть как-то кроме «судящий»? — Такотос ке Венатир. Тот, кто хранит память племени. И... куда ты теперь пойдёшь? — Куда бы я ни пошёл, здесь везде Айюр. Буду... путешествовать. Под такой яркой звездой я просто не могу бедствовать. — Так нельзя, — от судящего повеяло беспокойством. — Тебя казнят, если ты попадёшься Конклаву. А воины могут и вовсе убить тебя на месте. Манящее совершенство айюрского общества вдруг оказалось запятнано. Нарек печально опустил надбровные дуги — именно поэтому те, кто проходил через врата, так редко возвращались. Желание увидеть Айюр действительно имело высокую цену. — У тебя есть какие-то предложения? — Пойдём со мной в северную провинцию. Я всем скажу, что ты раненый воин, которого я взял под опеку. — А твоя семья? — Моя наставница не будет возражать. Она любит, когда я изучаю что-то новое, — оранжевые глаза судящего снова загорелись энтузиазмом. — Что ж, — Нарек пожал плечами. Он не ожидал, что что-то на Айюре нарушит его одиночество, но сейчас был этому рад. Стать объектом изучения для юного восторженного кхалая, было сейчас более приятной перспективой, чем оттачивание прыжков через Тьму. К тому же этот судящий был готов щедро делиться знаниями в ответ. — Для начала путешествия звучит неплохо.