All We Need is Daylight

Фрэнк просыпается утром и смотрит на часы, понимая, что еще настолько рано, что едва даже можно сообразить, что это так. Но уже слишком поздно — Фрэнк ни за что не заснет опять после того, как проснулся, поэтому он решает, что это не имеет значения. Четыре утра или нет — он не спит, и, вероятно, так оно и останется. У него есть еще как минимум один день, чтобы освоиться, прежде чем начнутся его занятия, поэтому он решает, что это совершенно неважно. Он не будет мучить себя попытками уснуть снова. Фрэнк поднимает себя с постели и смотрит на Рэя. Он задумывается на мгновение, прежде чем точно придумать, чем заняться. Фрэнк натягивает какой-то свитер: он не особо беспокоится о том, как будет выглядеть со стороны в это время суток. Едва ли кто-нибудь увидит его. Айеро торопится одеться, после чего хватает свою спортивную сумку и спешит на каток. Сейчас настолько рано, что солнце еще даже не встало и, вероятно, не покажется еще как минимум в течение часа. Занятия не начнутся еще часа три или четыре, так что у Фрэнка еще полно времени, чтобы провести его наедине с собой. Он не может рисковать, чтобы кто-то поймал его, особенно его товарищи по команде. Фрэнк думал, что ему придется ждать многие годы, чтобы заполучить эту возможность, если бы он ее вообще когда-нибудь получил. У него не было ни единого шанса заняться этим в Бостоне, так что он прекратил такие тренировки, но сейчас он жаждет ощущения льда совершенно иным образом, чем как во время хоккея. Ключ, который дали Фрэнку, предоставляет ему прекрасную возможность. С полуночи и до шести утра Айеро — абсолютный властитель катка. У него есть все. Никто, скорее всего, не появится здесь в это время. Этот университет может стать лучшим, что когда-либо случалось с ним за всю жизнь. Фрэнк заходит в здание; ключ в его руке ощущается как миллион долларов, когда он легко открывает дверь, а затем снова запирает за собой. Он благодарен за то, что окна есть только возле входа, а не по всем сторонам, и никто не может заглянуть внутрь. Фрэнк спешит надеть коньки, запихивает все остальное в шкафчик, а потом проходит лишь мгновение перед тем, как он оказывается на льду. Даже не прошло дня с момента, как он катался, но с этими коньками это все как совсем другой зверь. Больше похоже, что прошло три месяца. Это было слишком долго, и не только потому, что Фрэнк чувствует себя не на своем месте в течение десяти минут; прошло как будто столетие с тех пор, как у него был такой последний шанс. Фрэнк сначала делает несколько кругов по катку, просто чтобы дать своим ногам возможность снова познакомиться со льдом, но все ощущается слишком иначе в этих коньках. Он чисто, безупречно тормозит, что было бы невозможно в хоккейных коньках. Он забыл, насколько сильно любит, когда на лезвии конька есть зубцы, и, честно говоря, вес и тяжесть хоккейных коньков иногда просто непрактичны. С этими коньками он словно скользит, движется с изяществом и равновесием. С хоккейными же все зависит просто от скорости и того, куда вам нужно ехать, без учета реальной практичности. Фрэнк двигается к центру льда, готовый чувствовать воздух на своей коже так, как он этого жаждет. Он проводит еще десять или пятнадцать минут, привыкая к тому, что является его второй все еще немного ржавой натурой. Наконец он чувствует себя достаточно уверенно и готовится к своему первому прыжку за несколько месяцев. Это всего лишь двойной аксель, ничего особенного, но он аккуратно приземляется на лед с поднятой рукой, так что он не будет чувствовать себя плохо по этому поводу. Он почти забыл звук удара конька о лед, это самый приятный «щелк» всех времен и на самом деле просто музыка для ушей Фрэнка. Он бы сказал, что это его любимый звук среди всех прочих. Ничто не сравнится со звуком удара конька о лед после идеального прыжка. Это как запах свежеиспеченного печенья, по-своему удовлетворяет. Фрэнк слишком хочет сделать это еще раз, вернуться к своим корням, поэтому совершает еще один двойной прыжок, переоценив себя, и оступается, едва не упав, но удерживает равновесие, хотя и с небольшим головокружением. Он не позволяет этому сломить себя, к слову, и Фрэнк снова делает прыжки, вращения, следуя каждому зову своего тела, потому что, когда он на льду, ему не надо даже думать — его тело просто берет контроль на себя. Его мозг не знает, что будет выглядеть хорошо или изящно, но тело знает все. Фрэнк никогда не участвовал в каком-либо соревновании по фигурному катанию, потому что последние десять, или около того, лет это был секрет. Он не мог и не позволял себе кому-нибудь об этом говорить. Есть такой возраст, когда мальчикам разрешено делать «девчачьи» вещи, и этот возраст обычно заканчивается в девять лет. С тех пор Фрэнк никому об этом не рассказывал, ни единой душе. Его маме приходилось везти его на каток за три города, просто чтобы попрактиковаться, потому что он прекрасно знал, что дети съедят его живьем, если узнают. Фрэнк действительно любит хоккей, любит всем своим сердцем, и, если бы ему пришлось прекратить им заниматься, он был бы опустошен настолько, что, вероятно, никогда не смог бы снова посмотреть на себя в зеркало. Но в то же время, Фрэнк любит фигурное катание. Любит это совершенно иначе. Это две совершенно разные вещи, которые только кажутся одинаковыми настолько, что не разрешается заниматься и тем, и другим. Просто хоккеисту не положено заниматься фигурным катанием. Это неписаное правило, но, в то же время, очень ясное. Фрэнк отдал бы все, чтобы быть в Национальной хоккейной лиге и конкурировать со своими кумирами. Что бы он только ни отдал, чтобы делить лед с Овечкиным. Но он так же хочет, чтобы весь мир узнал о том, что он чертовски хороший фигурист. Он даже близко не лучший, но все еще совсем неплох. Тем не менее, у него нет и не будет возможности продемонстрировать это кому-либо еще. Единственные люди, кто знает об этом — те, кто рос вместе с ним, но кроме матери никто не в курсе, что он занимается этим до сих пор. Он сделал вид, что давно бросил это. Тем не менее, несмотря на это все — все те мучения, через которые ему пришлось пройти, чтобы сохранить этот секрет, — он все равно отдал бы что угодно, чтобы просто посоревноваться один раз. Хотя бы однажды. Он знает, что для него, вероятно, уже слишком поздно; соревнующиеся фигуристы начинают конкурировать друг с другом в гораздо более раннем возрасте, чем Фрэнк; он уже прошел тот возраст, когда приемлемо просто участвовать в соревновании, когда никогда раньше этим не занимался. Но если бы он мог показать людям, чего он стоит, они смогли бы не обращать внимания на его неопытность, потому что Фрэнк всегда доводит дело до конца. Если он не выкладывается на сто десять процентов, то не признает одобрение или похвалу за что-либо. Если он не заслуживает даже признания, тогда он, конечно же, не заслуживает и восторг. Поэтому когда он катается, то вкладывает в это все свои силы. Он хочет показать это миру. Это проблема, которая не дает ему спать по ночам и преследует каждый шаг его бодрствования. У него есть целая секретная личность, ожидающая освобождения, но он не может позволить себе потерять ее. Ему никогда и не придется. Он по-прежнему хочет соревноваться. Его не волнует, выиграет ли он; честно говоря, он не думает, что мог бы заботиться о победе или проигрыше, раз уж на то пошло. Но хотелось просто быть признанным более, чем одним человеком как фигурист. Чтобы люди знали и действительно посмотрели на достижения, каждое из которых он добился самостоятельно, без какой-либо помощи или руководства. Просто чтобы люди узнали и почувствовали, на что он тратит большую часть своей жизни, прилагая все свои усилия, и чего никто никогда не увидит. Потому что, в конце концов, все будут видеть, как он играет в хоккей: они поймут, что он забивает гол, увидят, как он меняет ситуацию в команде, нуждающуюся в нем, но никто не увидит его, исполняющего прыжки. Никто не увидит, как он провел годы и годы, создавая, мучась, вкладывая свое сердце и душу, потому что это всегда остается незамеченным. Он потратит около пяти лет на программу, которую в конечном счете никто не увидит. Это как поэт, который не может поделиться своей поэзией. Он художник, который не может показать миру свое искусство. Потому что, к сожалению, никто не поймет. Когда Фрэнк был в седьмом классе, был один мальчик, который выиграл спортивное состязание по фигурному катанию — чрезвычайно важное дело, — и из-за того, что это случилось с кем-то, кто жил поблизости, о городе были разговоры целыми неделями. Этот ребенок был великим, вокруг него ходили слухи, что он будет следующим важным делом и будет соревноваться в сборной США во время следующей Олимпиады. Он даже жил не особо рядом с Фрэнком, единственное сходство состояло в том, что они жили в одном и том же штате, но этого было достаточно, чтобы Айеро его боготворил. Фрэнк хотел стать таким же, как он. Этот мальчик был младшим в старшей школе, и из-за его увлечения фигурным катанием над ним издевались, несмотря на то, насколько хорошо он преуспевал в этом виде спорта. Это было доказательством того, что, независимо от того, насколько вы «важное дело», мальчикам запрещено заниматься фигурным катанием. Им не разрешено заниматься женскими вещами, и неважно, насколько они хороши в этом — это просто запрещено. Этот мальчик никогда не попал в сборную США по фигурному катанию. Он убил себя через два месяца после получения своего золотого титула, прежде чем даже начал конкурировать с согражданами. Так что Фрэнк отказывается раскрывать свой секрет. Он не может себе этого позволить. Хоккейная карьера Фрэнка слишком многообещающая, слишком много всего он должен отдать этому виду спорта, и он не может позволить себе разрушить это из-за того, что на данном этапе можно считать только хобби. Все фигурное катание когда-нибудь может быть просто хобби, особенной его частью. Как скрапбукинг или создание моделей автомобилей; это то, чем вы делитесь с несколькими людьми, но никогда с целым миром. Тренировка Фрэнка теряет свою вспышку после того, как он вспоминает все то, что тянет его вниз. Он чувствует себя птицей со сломанным крылом. Он хочет расправить крылья, чтобы летать, но не может. Подавленность кровоточит в его исполнении, и, в конечном итоге, он даже не может просто исполнять дальше прыжки, и это не из-за изнеможения. Фрэнк просто не может перестать изводить себя тем, насколько катастрофическим этот секрет может быть для его жизни, и это влияет на его катание настолько, что что он больше не может рационализировать свою практику. Фрэнк уходит со льда примерно в семь, и он знает, что слишком нагружен сохранением своей тайны. Кто угодно может просто взять и войти сюда для утренней тренировки; хотя то, что сегодня среда, безусловно, уменьшает этот шанс, но он определенно больше не может рисковать кататься на коньках дальше. Он чувствует себя пустым, когда уходит с катка; это чувство появляется у него каждый раз, когда он вспоминает, что рискует. Можно подумать, что Фрэнк скрывает какую-то тайну, сопоставимую с убийством или пристрастием к кокаину, а не то, что постороннему покажется такой мелочью, как фигурное катание. Правда в том, что это не мелочь для хоккеиста. Это большая проблема. Это не просто вопрос размерами с Эмпайр-стейт-билдинг, это целый город таких небоскребов. Фрэнк переодевается в менее неопрятную одежду — в джинсы и футболку, — кладет свой свитер и коньки в сумку, а затем хмурится, глядя на хоккейные коньки, которые оставил в своем шкафчике вчера. Он не может рисковать, оставив коньки для катания там же, потому что все заметят разницу. Его секрет перестанет быть таковым меньше, чем через сутки. Фрэнк сидит на скамейке в раздевалке, просто размышляя, и, хотя казалось, что прошло уже достаточно долгое время, на самом деле выяснилось, что всего лишь пять минут. Он буквально разрывается, потому что ему бы очень хотелось просто отказаться от фигурного катания и направить все усилия на хоккей, но он буквально не может этого сделать. Его собственное тело не позволит ему, Фрэнк физически жаждет льда, это как воздух. Он торопится, когда слышит какое-то движение снаружи, скорее всего, кого-то, готовящегося к утренней практике, но не настолько ранней, как у Фрэнка. Он испытывает соблазн просто надеть свои хоккейные коньки и заняться действительно полезной тренировкой, но его настроение сейчас немного нестабильно, и он чувствует, что ему просто надо полежать некоторое время, прежде чем он сможет что-либо делать, так что парень решает, что вернется сюда позже, если ему действительно понадобится еще немного практики. Фрэнк выходит из раздевалки и видит Джерарда, возящегося с входной дверью в попытках открыть ее. Его присутствие удивляет Айеро, заставляя замереть прямо в дверном проеме раздевалки. Он не знает, хочет ли заводить настоящий разговор с парнем, потому что Фрэнку на самом деле нравится избегать переговоров с людьми наедине, но он полагает, что ему придется испытать это новое чувство — словно он на самом деле социальный, — и убежать от Джерарда, вероятно, не будет эффективным методом для достижения этой цели. Фрэнк медленно приближается к выходу, когда Джерард открывает дверь. Каток официально открывается в восемь, поэтому двери должны быть открыты только через час или около того, но Айеро решает не спрашивать об этом. Джерард поворачивается к нему, когда слышит, как тот идет по коридору, и кажется совсем не удивленным, увидев его там. — Что ж, я думаю, то, что я дал тебе ключ, чтобы ты мог войти, довольно удобно, хах? — говорит Джерард, открывая последнюю из четырех дверей. — Да, — робко отвечает Фрэнк. — Надеюсь, ты не слишком устал для сегодняшней вечерней тренировки? — спрашивает Джерард, и Фрэнк качает головой. Он никогда на самом деле не устает; не из-за катания на коньках, в любом случае. У них достаточно интенсивный график тренировок, с ежедневными практиками, за исключением воскресенья, по три часа каждый день, кроме субботы, когда тренировка длится пять часов. Фрэнк ожидает, что не сможет стоять на ногах ко второй неделе, но оно того стоит. — Никогда, — говорит Айеро, качая головой. — Ну, хорошо, — улыбается Джерард. — О, вообще-то, пока не забыл, я должен отдать тебе копию нашего плана игры. Фрэнк кивает, а затем Уэй жестом показывает следовать за ним. Он послушно идет за Джерардом по коридору, ведущему в раздевалку, и немного дальше, где находятся несколько кабинетов. На двери, которую Джерард открывает, а затем приглашает войти, написано «Тренер». Оказавшись внутри, Фрэнк видит другую дверь, ведущую в раздевалку, но Уэй идет к столу и начинает просматривать стопку бумаг, ища то, что ему нужно, и это, вероятно, займет несколько минут, учитывая беспорядок на столе. Сам офис довольно пустынный: никаких трофеев, о которых можно было бы рассказать, но зато на стенах множество десятков фотографий из игр разных лет. Тренер была в этом учебном заведении на протяжении, как оказалось, около десяти лет, судя по фотографиям команды, которая датируется две тысячи четвертым годом. В офисе два стола, один меньше другого и стоит в углу. Это наверняка стол Джерарда, а тот, который больше, с множеством фотографий команды позади него — Тренера. За столом Уэя находятся разные газетные статьи, и Фрэнк, не в силах устоять, смотрит на них, пытаясь прочитать заголовки того, что Джерард посчитал достойным хранения. Статьи чрезвычайно старые, датированные почти сорокалетней давностью, с заголовками, в которых говорится о таких вещах, как: «Путь получения награды самого ценного игрока становится маловероятным», «Будет ли Армстронг участвовать в чемпионской игре в будущем?», «Из грязи в князи, история Зеленых Рыцарей» и изюминка коллекции, которая гласит: «Университет Армстронга лидирует в D-I с победой первого чемпионата». Фрэнк изучает статьи более внимательно и понимает, что они относятся к четырехлетнему периоду, к самому первому и последнему разу, когда этот университет выигрывал какое-либо крупное соревнование. — Ты наследник, — говорит Фрэнк, и это скорее утверждение, чем вопрос. — Что? — спрашивает Джерард, а потом, кажется, понимает, о чем он говорит. — О, точно, да. — Твой отец был в команде, которая выиграла чемпионат? — спрашивает Фрэнк, повернувшись, чтобы посмотреть на него, внезапно понимая, почему Джерард и, раз уж на то пошло, Майки находятся в этом университете. Это не слишком хорошее место в плане хоккея, и, если их другие спортивные команды могут сказать совершенно иное, этот университет все равно не имеет смысла для семьи хоккеистов. Зачем такой семье ходить сюда, когда есть гораздо лучшие места для игры? Но стоит взять во внимание это откровение, все начинает иметь большой смысл. — Был, — кивает Джерард. — Черт, он был причиной, почему они выиграли. — И вот почему ты и Майки здесь, — произносит Фрэнк. Джерард кивает: — Мечтал заставить отца гордиться, выиграв еще один чемпионат для этого места. — Тогда почему ты ушел? — спрашивает Фрэнк, вспоминая слова Рэя. Джерард пожимает плечами: — Потому что понял, что проигрываю в этой битве. Фрэнк качает головой: — Чепуха. — Что? — Это ерунда, — повторяет Фрэнк. — Ты бы не ушел из такой команды, если бы достиг того же, что и твой отец. И тогда зачем ты начал тренировать эту команду, если это проигранная битва? Джерард вздыхает, а потом корчит гримасу на лице, отдаленно напоминающую улыбку, когда говорит: — Хорошо, достаточно справедливо. В основном, я потерял веру в себя и начал настолько сильно изводить себя, что спорт едва не убил меня. Я отказался от этого ради собственного блага. Хоккей перестал быть олицетворением любви к спорту, и это становилось доказательством, что он олицетворяет не то, что нужно. Я переучился на тренера, потому что все еще люблю эту команду и университет всем сердцем, но я просто не мог дальше играть за него и сохранять свое психическое здоровье. Фрэнк смотрит на Джерарда, подходя к нему, в то время как тот все еще роется в беспорядке среди бумаг на столе Тренера. Он стал мягче к этому парню довольно быстро, что необычно для Айеро, ведь он в большинстве случаев такой же холодный, как лед, на котором он катается, когда дело касается малознакомых людей. Что-то в Джерарде слишком сильно напоминает ему о себе. У него есть что-то, что можно доказать миру, в чем он ассоциирует себя с ним. Фрэнк просто ничто, если не пытается доказать свою ценность. — А, вот оно, — говорит Джерард, найдя бумаги, которые искал, скрепленные вместе в то, что размерами похоже на буклет «Войны и мира». — О, эм, спасибо, — говорит Фрэнк, забирая у него бумаги и быстро просматривая страницы. — Выучи это, как Библию, — говорит Джерард, и Фрэнк кивает. Раньше он не замечал, но Уэй чище, чем был вчера, словно он пытается впечатлить кого-то. Его волосы выглядят, словно их на самом деле вымыли, что должно быть редкостью для этого человека, и его одежда, хотя и все еще слишком большая для него, кажется немного менее изношенной и выцветшей. Он также, должно быть, побрился, потому что на шее больше нет этой ужасной бороды, посягающей на его бледную кожу. Фрэнку становится любопытно, на кого он пытается произвести впечатление, ну, или же он во всем ищет скрытый смысл. Может, Фрэнк застал его вчера в плохой день. Так, скорее всего, и есть; он полагает, что Джерард просто решил привести себя в порядок без каких-либо скрытых мотивов, кроме того, что ему так просто комфортно. — У тебя есть занятия, на которые тебе надо идти? — спрашивает Джерард, глядя на часы, словно он только сейчас вспомнил про время. — Нет, — Фрэнк качает головой. — У меня еще нет расписания, оно пока в стадии разработки. — О, точно, хорошо, — кивает Джерард, выглядя слишком заинтересованным этой информацией. — Ну, в таком случае, ты бы не хотел позавтракать со мной? Ну, чтобы мы могли больше поговорить о команде, разумеется. Фрэнк чувствует себя немного сбитым с толку из-за его предложения, вероятно, потому, что никто никогда не предлагал ему ничего подобного за всю жизнь. Он становится призрачно-бледным, в отличие от розового цвета, которым окрасились щеки Джерарда. — Эм, да, конечно, — кивает Фрэнк, не понимая, как себя чувствует. Если бы это была его фантазия, то это было бы свиданием, но поскольку это не мир его воображения, то Айеро просто уверен, что невольно ищет во всем скрытый смысл. Реальность никогда не согласуется с собственными мечтами Фрэнка, так что они просто два парня, которые идут на завтрак, чтобы обсудить хоккей. Он просто выдумывает всякий бред, потому что Джерард симпатичный. Фрэнк говорит себе успокоиться, потому что это похоже на то, как он словно падает в кроличью нору, позволяя себе думать о вещах, которые не только идиотские, но и никогда не произойдут. Это просто обычный завтрак, а Фрэнк гребаный фантазер. Джерард же надеется на что-то, совершенно противоположное обычному.