All We Need is Daylight

Неопределенность всегда была огромной частью жизни Фрэнка. Он не знает, как можно жить, не сомневаясь в каждом своем шаге. Его постоянное решение этой проблемы состоит в том, чтобы урезать, переделывать, находить новые маршруты и выбирать тот, в котором больше всего смысла. Однако иногда он оказывается в тупике из-за отсутствия какого-либо пути вообще. Нет четкой дороги вперед. Такова его нынешняя ситуация. Единственное, что приходит в голову Фрэнку, — это оставаться в постели до конца своей жизни и, вероятно, до конца того, что будет после нее. Это, как он знает, нелогичный шаг вперед, поскольку это ненастоящая жизнь. Одно он знает наверняка: жизнь больше не может стать такой, какой была раньше. Сейчас это все кажется забытыми воспоминаниями, чем-то потерянным. Все, что было до этого, кажется туманным. Он не может поверить в то, что однажды его рутиной было ходить на занятия, есть пищу, посещать тренировки, учиться и спать. Это была его настоящая жизнь, и всего неделю назад он именно этим и занимался. Когда-то это был его план действий, единственный, который его волновал. Теперь все иначе. Он не может подняться с кровати. Ему кажется, будто он находится в постоянном состоянии смерти. Он плачет каждые несколько минут и вскоре из-за этого становится обезвоженным. Всем его жаль, включая его самого, и он чертовски несчастен. Можно подумать, что за столько дней он мог найти себе какое-нибудь приятное занятие. Например, новое хобби или сериал по Netflix, чтобы поглощать его каждый час своего бодрствования, но нет. Фрэнк не нашел времени для таких опрометчивых поступков. Все, что он делал, — это сидел в своей постели, крушась из-за собственных мыслей. Это начинает надоедать, и все же, с этой точки он не видит возможного движения вперед. Боль внутри него неоправданно жестока. Она дерет, бьет его внутренности, пока от них ничего не останется. Это боль делает его физически недееспособным. Он лежит в своей кровати, погруженный в страдания, но не потому, что хочет. Он буквально не может делать что-либо еще. Когда он пытается двигаться, все тело начинает болеть. Оно отражает внутреннюю боль. Его ноющие суставы так же болезненны, как мысли и воспоминания внутри него. В конце концов, ему непременно придется вернуться к занятиям. Ему придется встать и жить дальше. Если он этого не сделает, он потеряет всю свою стипендию. Ему придется создать новую обыденность, пародию старой. Для этого потребуется встать с постели, принять душ, быть презентабельным, ходить на занятия, учиться и все время быть внимательным. Он не знает, как сможет с этим справиться. Неделю назад казалось, что в этом нет ничего особенного, учитывая, что еще были хоккейные тренировки, сеансы фигурного катания в четыре утра и вообще социальная жизнь. Однако сейчас просто поднять конечность — это все равно, что взобраться на самую высокую вершину мира. Даже то, что он проснется утром, уже можно будет считать достижением. Он бы отдал что угодно, только чтобы уснуть и больше не проснуться. Он не хочет умирать; это не совсем то, что он испытывает. Он просто все время несчастлив. Это дает ощущение постоянства, как будто это чувство не покинет его до конца жизни, и он уверен, что так и будет. Никто не сможет пройти мимо этого. Они проходят через это, переносят это, но никогда не забывают. Это никуда не денется. Фрэнку сложно смириться с этим и прийти в себя. Он не готов двигаться дальше. Он хочет, чтобы все просто стояло на месте. Ему нужно время. Время, чтобы взять себя в руки. На самом деле, гораздо больше факторов влияют на состояние Фрэнка, чем просто то, что случилось. На первый взгляд, это самое худшее, что только может быть, но на деле все гораздо глубже. А именно: то, что произошло, влияет на все, что только можно, помимо того, что это огромная травма. Фрэнку приходится принять одно непростое решение, которое гораздо сложнее, чем все те, что он принимал раньше. Хоккей всегда был и есть для Фрэнка буквально всем. Примерно с того возраста, когда он был слишком стар для «Подсказок Бульки», но слишком молод для «Субботним вечером в прямом эфире», хоккей всегда заполнял это пространство. Он был для него всем. У Айеро полно хоккейных плакатов на стенах, горы оставшихся билетов в шкафу; хоккей есть во всех его планах на будущее, он у него в крови. Он является такой же его частью, как глаза или уши. Но с той ночи хоккей просто испортился. Он не может представить себя на льду без мыслей о том, к чему это его привело. Он не может ступить на каток, не думая о том, что там произошло. Он не может смотреть в глаза своим товарищам по команде, зная, что один из них сделал то же, что Морган. Даже если они им не являются, они все еще носят одинаковые свитера. Фрэнк носит тот же свитер. Он даже не может думать о концепции хоккея без того, чтобы это все не вспыхнуло в нем, резко, красочно и в замедленном темпе. События той ночи похожи на медленный повтор, показываемый на ESPN утром после хоккейного матча. Дело в том, что Фрэнк никогда даже не думал о чем-то другом. Он никогда не видел себя юристом или бизнесменом, бухгалтером или программистом. Он рассматривал лишь хоккей. Единственным запасным вариантом было лишь пробиться вверх по карьерной лестнице в гребаном Walmart*. Его конечной целью всегда был хоккей. Он так стремился к этой мечте, что не достижение ее сделает всю его жизнь просто плохой шуткой. Однако теперь это не кажется правильным. Как будто эту игру исказили, изменили, превратили во что-то, чем это никогда не должно было быть. Это как сливки в кофе. Поначалу лишь небольшое пятно, но потом оно растворяется, пока не становится с кофе одним целым. Хоккей сделал это с Фрэнком. Когда-то это была величайшая, самая удивительная и захватывающая вещь в мире. Теперь это монстр, искривленный, извращенный и не подлежащий восстановлению. Фрэнк не знает, сможет ли когда-нибудь играть снова. Этих последних нескольких дней хватило, чтобы подумать над этим, и, к сожалению, похоже, этого было даже слишком много, потому что все, о чем он только может думать, — это то, насколько сильно он не хочет больше играть в хоккей. Он любит кайф, получаемый от катания, любит то, как ноги болят после тренировок, как он тратит на это все слишком много времени, и то, как сильно он потеет, что его хоккейный свитер можно просто выжимать. Он до смерти любит хоккей. Но также он испытывает боль. Фрэнк не может сказать, что его любовь к этому виду спорта перевешивает всю боль, которую он ему причинил. Он бы с удовольствием заявил, что нет никаких сомнений, что хоккей всегда будет самым важным в его жизни, но он больше в этом не уверен. Раньше он определенно был уверен на все сто процентов. Ничто не могло оторвать его ото льда. В болезни и здравии хоккей был его настоящей любовью. Он никогда не брал это в расчет. Фрэнк никогда не считал, что его душу можно вырвать из тела тупыми инструментами. Он никогда не думал, что с ним может случиться что-то подобное. Хотя дело не только в нем, и каким-то образом это только все усложняет. Брендон в той же лодке. То, что случилось с Фрэнком, что забрало его жизнь и дух, — Брендон тоже прошел через это. Он тоже проходит через это. Каким образом он это делает? Он не пропустил ни одной тренировки с тех пор, как Айеро приехал сюда. На самом деле, в большинство дней Ури даже приходит туда раньше всех. Как он делает это все после случившегося? Как это не оказывает на него такого же воздействия, как на Фрэнка? Или Айеро просто слабак? Недостаточно хорош, чтобы справиться с этим? Он что-то делает не так? Возможно, Фрэнк просто более чувствителен — даже слишком. Может, он просто принимает это все близко к сердцу. Разве что, это никак иначе воспринимать и нельзя. Как бы он ни хотел перестать грустить и страдать, он не может просто так это все прекратить. У него нет такого божественного контроля над своими эмоциями. Он испытывает боль. Страдает. Он расстроен, подавлен и чертовски напуган. И он ничего не может с этим поделать. И едва ли кто-нибудь может ему помочь. Фрэнк знает, каким будет его решение, и это убивает его. Он знает, что ему придется сделать. Это вызывает тошноту, ломку костей, потому что хоккей — это все, что он любит, но ответ очевиден. Как Фрэнк может играть в одной команде с человеком, который его изнасиловал? Как он может заходить в то помещение, где все произошло? Как он может заниматься тем видом спорта, из-за которого это все и случилось? Хоккей больше не является чем-то разумным для Фрэнка. В нем нет никакого смысла. Он не может играть в таком эмоциональном состоянии. Он не должен был когда-нибудь прийти к этому решению, особенно за такой короткий срок, но он знает, что ему пришлось бы это сделать. Фрэнк просто не может продолжать играть. Он ни разу не хочет этого, но о том, о чем он мечтает, не может быть и речи. Он хочет, чтобы боль исчезла. Хотя он не может этого добиться. От этого нет лекарства — только настойчивость. За исключением переживаний о той мучительной ночи, хоккей является почти единственным предметом на уме Фрэнка. Он не может думать ни о чем другом. Айеро не выходил на улицу уже несколько дней. Он даже не покидал свою комнату по какой-либо причине, кроме как сходить в туалет или поесть. Несмотря на это, Рэй приносил ему украденную из столовой еду: кексы, бублики, яблоки или что-нибудь такое же небольшое, чтобы пропажу никто не заметил. Фрэнк вставал, может быть, в общей сложности десять раз за последние четыре дня. Он не хочет вставать сейчас, но Айеро решает, что пришло время это сделать. Ему нужно что-то сделать сегодня. Он знает, к чему это приведет, и не может это откладывать. Он не хочет делать это прямо сейчас, но он должен. Он уже откладывал это на протяжении четырех дней, и самое худшее, что он может сделать, — это притворяться. Он больше не может заниматься этим спортом, потому что он не единственный, кому навредит это притворство. Несправедливо заставлять команду ждать его дальше. У них сегодня игра, и они рассчитывают на Фрэнка. Они, вероятно, знают, что его не будет там сегодня вечером, но они должны знать, что его не будет с ними и в любой другой вечер. Будет справедливо, если он вынесет им свой приговор, даже если это не то, что они хотят услышать. Фрэнк выбрасывает кучу всего в канализацию, покидая команду. Например, все свое будущее. Он избавляет себя от самого любимого занятия в мире. Он больше не будет со своими друзьями: ни с Трэви, ни с Майки, ни с Питом, ни с Рэем. У него больше не будет шанса быть рядом с Джерардом. Он не будет получать от этого острых ощущений, не будет чувствовать прилив сил, который наполняет его каждый раз, когда он выходит на лед. Его карьера полностью исчезнет, если он больше не будет играть в хоккей. Как он сможет играть профессионально, если не играет в университете? Из этого, в основном, и ведется набор, и, если он не играет все четыре года, никто никогда не сможет увидеть, насколько он нужен им в своей команде. Также он отказывается от своей стипендии. Это не дешевый университет. Конечно, обучение здесь стоит меньше, чем в Бостоне, но все равно язык не повернется назвать его дешевым. Также он застрял здесь на следующий год, он даже не сможет пойти в другой университет — в лучший университет — в течение девяти месяцев. Но это при условии, что он знает, чем хочет заниматься, помимо хоккея. Фрэнк не может пойти в учебное заведение, специализирующееся на его интересах, если этих интересов, как таковых, и вовсе нет. Но у него действительно нет выбора. Он больше не может играть здесь в хоккей. Просто не может. Так что ему еще остается делать, кроме как уйти? Фрэнк медленно выползает из своей кровати, чувствуя, как его ноги скользят по лестнице вниз. Как только его ступни касаются пола, он просто стоит там на месте. Он не двигается, потому что не знает, что делать. Он полагает, что ему надо переодеться, хотя он действительно не чувствует в этом необходимости. На нем сейчас спортивные штаны и футболка, и если кому-то это не нравится, то это их проблемы, ему плевать. Он на самом деле нюхает себя, чтобы убедиться, что не пойдет на улицу, воняя четырехдневной нестираной одеждой. Действительно, пахнет так, будто его вещи нуждаются в стирке. Фрэнк переодевает футболку, и людям просто придется свыкнуться с тем, что максимум, что он может сделать для своего презентабельного вида, — это надеть чистую футболку. Согласно часам на столе Рэя, уже полдень, а значит, на катке нет никого, кроме Тренера и Джерарда. Вероятно, ему нужно поговорить с ними сейчас, прежде чем люди начнут приходить на игру туда. У Фрэнка урчит живот, и он не совсем уверен, что это от голода. Он не ел нормальную еду в течение нескольких дней, и все его тело буквально пожирает само себя от этого. Он не выживет на одних чипсах и батончиках с мюсли. Он лишь делает себе хуже. Пребывание в постели, вероятно, тоже не поможет ему. Он только наносит больше вреда своему телу. Хорошая новость в том, что Морган не причинил Фрэнку никакого непоправимого вреда. Он не оставил больше ничего, кроме синяков и шишек. Это не делает все проще, но Айеро становится чуточку легче. Лабораторные отчеты, которые прислал ему врач, были несколько утешительными на ментальном уровне, но это ничего не меняет. Он не заражен, не болен, но чувствует себя таковым. Он также совершенно уверен в одном. Он не может доложить на Моргана. Не хочет. Не желает быть парнем, которого изнасиловали. Это не случается с парнями. Он бы потерял всю свою гордость, если бы позволил этой информации распространиться. Хуже всего то, что он спортсмен, хоккеист. Это просто не происходит. Не с такими, как он. Слова «стыд» будет недостаточно. На самом деле, все гораздо хуже, чем когда-либо. Будучи в его позиции, это может быть насмешкой вообще над тем, что он парень. Его карьера была бы разрушена. Никто бы не смог воспринимать его всерьез. Он не был бы хорошим хоккеистом — он был бы изнасилованным хоккеистом. Его мысли довольно архаичны, и он знает это, но это не меняет его отношения к ситуации. Просто потому, что он знает, что это смешно, не меняет того, как он себя чувствует. Желание чего-то не делает это реальностью. Фрэнк хотел бы, чтобы Морган оказался за решеткой, чтобы его хоккейная карьера была разрушена, а имя было опозорено в этом городе, но он знает, что у него нет силы воли, чтобы это произошло. Он так сильно хочет верить, что будет тем, кто сокрушит Моргана, но он никогда не сможет этого сделать. У Фрэнка кишка тонка. По крайней мере, сейчас. Расхаживая по комнате и пытаясь психологически настроиться покинуть эту безопасную комнату, он бросает взгляд на зеркало, которое Рэй повесил на дверь. Он выглядит бледным, угрюмым, как мертвец. Фрэнк похож на нового персонажа Тима Бертона, который каким-то образом оказался воплощен в жизнь. Он ни в малейшей степени не привлекателен. Он выглядит так, будто страдает от какого-то вируса, и ему трудно поверить, что его эмоции повлияли на него так сильно. Весь его внешний вид, в некотором роде, отражает его состояние. Такое чувство, будто он прошел через ад. Ужас той ночи ясно виден на его лице, и он не уверен, сможет ли достаточно собраться, чтобы замаскировать это. Он смотрит своему отражению в глаза, и ему трудно удерживать взгляд, потому что его глаза красные, а мешки под ними настолько огромны, что на них физически невозможно долго смотреть без слез. Фрэнк никогда не понимал, насколько ужасно это заставляет его себя чувствовать. Он знал, что это будет хреново, но никогда не осознавал, насколько. Дело не в нападении или травме, в этом есть что-то гораздо более существенное. Такое чувство, что у него отняли невинность. Фрэнк никогда никого не целовал, но сейчас такое чувство, что его бросили гнить в канализацию на несколько месяцев. Это несправедливо. Отвратительно. Никакая вода или мыло не сможет смыть это. Морган отнял у него что-то огромное. С таким же успехом он мог просто отрубить Фрэнку одну из конечностей, потому что повреждения, которые он оставил после себя, столь же заметны. Во всяком случае, это еще больше доказывает, почему ему надо покинуть команду. У него нет другого выбора. Фрэнк прошел через все круги ада и не сможет сделать это еще раз. Если его жизнь — это просто занятия и еда, а потом обратно в общежитие, то так тому и быть. Если так надо, пусть так и будет. Но, по крайней мере, это лучше, чем постоянная пытка в виде необходимости видеть Моргана каждый день. Сегодня Фрэнк выходит на улицу первый раз за четыре дня, и он довольно драматично реагирует на обжигающее солнце. На улице ни разу не тепло, поэтому он рад, что предусмотрительно надел куртку, прежде чем покинуть общежитие. Все вокруг него топчутся в своей верхней одежде, хотя сейчас на улице не особо много народу, учитывая, что у большинства сейчас занятия. Фрэнк спешит к нужному месту, которое находится совсем рядом с его общежитием, и когда-то это его радовало, но сейчас его от этого тошнит. Массивное оконное здание возникает перед ним; солнце отражается от стекол, делая его ослепляющим. Это делает помещение более красивым и высококлассным, чем есть на самом деле. Солнце заставляет его светиться, что необычно, потому что обычно ледовый каток выглядит, как разлагающаяся реликвия города, растущего вокруг него. Озноб пробегает по телу Фрэнка, и это не имеет ничего общего с погодой. Он останавливается перед дверьми и смотрит на их ручки, не зная, в состоянии ли взяться за них. Кажется, будто его пальцы онемели из-за того, что он не сгибал их несколько дней. Фрэнк делает глубокий вдох, затем еще один, а потом еще несколько. Он все еще пялится на двери, не в состоянии открыть их. Как он может зайти туда? Это все случилось там. Это место действия каждого его ночного кошмара в течение последних четырех дней. За этими дверьми находится комната, где произошло нечто ужасное. Как он снова сможет шагнуть туда? Хотя ему придется смириться с этой суровой необходимостью. Хоккей по-прежнему много для него значит, и он больше не позволит себе играть в маскарад дальше. Он знает, что не сможет взаимодействовать с командой, и они заслуживают знать об этом. Фрэнк стискивает зубы, прежде чем обхватить руками холодную ручку двери и открыть ее. Айеро встречает теплый воздух. Это настолько резко другой климат, что это как будто пройти сквозь каменную стену. Фрэнк переступает через нее, позволяя теплу окутать его, хотя это не помогает ему справиться с дрожью, которая распространяется по всему его телу. Дверь, закрывшаяся за ним, оставляет сквозняк, который медленно рассеивается, пока он стоит в вестибюле. Он стоит на месте. Окна сияют ярким светом полуденного солнца. Все нормально. Те же старые плакаты и газетные вырезки на стенах. Те же буквы на стенах и дверях, та же краска, тот же ковер. Даже воздух пахнет по-старому. Фрэнк ненавидит это. Он медленно проходит к тому же уродливому серому ковру. Он не может представить себе место, где хотел бы находиться меньше, чем здесь. Стены отражают его кошмары. Они живут с этим, практически пульсируя от ужасов, которые видели. Все это здание впитало в себя память о той ночи. Фрэнк почти падает в обморок, когда заставляет себя пройти мимо двери раздевалки. Он не хочет думать о том, что находится по другую ее сторону. Айеро обдумывает все, что скажет Тренеру, все вопросы, от которых ему придется уклоняться, весь ад, через который он проведет всех, кого знает, но он понимает, что у него нет другого выхода. Он погружен в свои раздумья, когда практически врезается в кого-то. Этим кем-то оказывается Джерард, слишком занятый своими мыслями, чтобы заметить, что он преграждает кому-то путь. Он получает тычок локтем в бок, за что извиняется, хотя это его ударили. А потом он поднимает взгляд и видит перед собой Фрэнка. — Фрэнк! — восторженно говорит Джерард с настоящим блеском в глазах. — Ты вернулся! Слава богу, команда нуждается в тебе. Знаешь, я забыл, насколько отстойными мы были до того, как ты к нам присоединился, а потом ты пропал без вести, и я снова вспомнил, но слава богу ты вер… — Я не вернулся, Джерард, — прерывает его Фрэнк. — Я ухожу. — Ты… — начинает Джерард, а затем фыркает от смеха. — Ты прикалываешься, — утверждает он, ухмыляясь Фрэнку и ожидая, когда тот улыбнется и скажет, что это была плохая шутка. — Я не прикалываюсь, — говорит Айеро, и улыбка, которую Джерард ожидал увидеть, вовсе не появляется, а вместо этого он сталкивается с человеком с синяками под глазами, которые, похоже, решили остаться там на постоянное проживание. Он видит что-то в лице Фрэнка, что просто не может описать. Как будто он смотрит на оболочку мертвого человека, который просто пока еще не был похоронен. Это невероятно сбивает с толку, и тон голоса Фрэнка — это совершенная, каменно-холодная серьезность. Джерарду это ни капельки не нравится. Фрэнк выглядит подавленным, причем сильнее, чем когда-либо. Похоже, единственное, чем он занимался последние несколько дней, — это плакал. Что-то с ним произошло. Джерард не знает, что именно, но его предыдущий визит вселил в него тошнотворное чувство, которое сейчас только в разы усилилось. Он надеялся, что это было что-то простое. Несчастливое, но простое, что-то, с чем можно жить дальше. Как бы ужасно это ни звучало, он надеялся, что это было что-то вроде смерти домашнего питомца. Он знает, что это не весело, но это можно преодолеть, несмотря на то, что это трудно. Это не реакция человека, чья собака умерла. Это даже близко на это не похоже. Случилось что-то гораздо более серьезное, Джерард это видит. Это в его глазах или, скорее, в мешках под ними, и в том, как опущена его голова, будто бы держать ее на весу слишком сложно. Что-то невероятно серьезное случилось с Фрэнком. — Фрэнк, — говорит Джерард, качая головой, — ты не можешь уйти. — Я ухожу, — отвечает Айеро. — Ты не можешь. Команда не выживет без тебя. — Мне жаль, — коротко произносит Фрэнк. И это правда. Но это не меняет того, что ему нужно сделать. — Фрэнк, уход — это не выход, и ты знаешь это. — Я должен это сделать, Джерард, — говорит Фрэнк и смотрит Уэю в глаза, прежде чем отвести взгляд и уставиться на пятно позади него, чувствуя, что он сейчас расплачется прямо здесь. — Если тебе нужно больше времени, то это не проблема. Я не тороплюсь выгнать тебя обратно на лед, если ты не готов к этому прямо сейчас. Если тебе нужно время, чтобы прийти в себя, — пожалуйста. Но ты не можешь уйти, Фрэнк. Не можешь, и ты это знаешь. — Мне нужно не время, Джерард. Мне нужно уйти. Очень нужно. — Фрэнк, мы можем подождать тебя. Неделю, месяц — неважно. Нам просто нужно, чтобы ты вернулся. Если не ради нас, то ради себя самого. Фрэнк чувствует себя, как зомби. Он помнит обыденность своей жизни, основы того, кем он является, но все это кажется давно ушедшим. Такое чувство, будто у него отняли все, словно его выселили из его же жизни, как будто это был дом, за который он не смог заплатить ипотеку. — Я должен уйти. Я уже все обдумал. — Но твоя стипендия… Ты лишишься ее без хоккея. Ты лишишься ее, и что потом? — спрашивает Джерард, потому что не похоже на то, будто Фрэнк все продумал. Он учится в этом университете из-за хоккейной стипендии. Если он не будет заниматься этим видом спорта, у него ее просто отберут. Университет будет рад заставить его заплатить полную цену обучения. И что дальше? Фрэнк не может отказаться от этого. Просто не может. Он потеряет гораздо больше, чем то, о чем он может подумать, что бы ни заставило его уйти. — Это печально, — говорит Айеро, — но я должен это сделать. — Фрэнк, — Джерард качает головой, — ты любишь хоккей. Фрэнк ничего на это не отвечает. Он не знает, что сказать. Он действительно любит хоккей, каждой клеточкой своего тела, но он в ловушке. Фрэнк оказался между молотом и наковальней, и это единственный вариант, который у него остался. Он не может быть в одной команде с Морганом — просто не может. Он не имеет возможности кому-нибудь рассказать о случившемся; он слишком боится того, что случится, если кто-нибудь узнает. Что сделает Морган в таком случае? Также он не может выносить даже малейший телесный контакт с людьми; как он будет играть в игру, в которую входят прикосновения друг к другу? Даже больше, чем в любом другом виде спорта. Хоккей — это больше не выход, независимо от того, как сильно он его любит. Это ранит его изнутри сильнее, чем он может выразить словами, но Фрэнк не видит никаких других вариантов. — Фрэнк, ты не можешь уйти, — Джерард почти умоляет. — У тебя есть потенциал стать величайшим хоккеистом этого поколения. Ты можешь стать следующим Гретцки, Кросби, Овечкиным. Ты можешь стать лучше. Ты не можешь отказаться от этого. — Джерард, ты не понимаешь, ты не можешь понять, — Фрэнк качает головой. — Ты прав, я не понимаю. Не понимаю, как ты можешь так просто отвергнуть то, что любишь всем сердцем. Я видел тебя на льду и знаю, сколько времени ты потратил на это все. Ты дышишь хоккеем. Он течет по твоим венам. Никому никогда это так не шло, как тебе; так скажи мне, почему ты от всего этого отказываешься? Фрэнк качает головой, отказываясь отвечать. Джерард издает раздраженный звук и кладет руку Фрэнку на плечо. Тот вздрагивает, и Уэй видит страх в его глазах, после чего тот делает шаг назад, как будто его рука в огне. Как будто прикосновение Джерарда слишком горячо для его кожи. — Фрэнк, если ты посмотришь мне в глаза и скажешь, что больше не хочешь играть в хоккей, то ладно. Я отпущу тебя, скажу Тренеру, что ты уходишь, и не буду пытаться остановить тебя. Но если ты не можешь этого сделать, то не думаю, что я приму твой уход. Если ты действительно больше не хочешь играть в хоккей, я тебя отпущу. Но дело не в этом, и мы оба это знаем. Что бы это ни было, это не может разрушить твою хоккейную карьеру. В конце концов, ты только навредишь себе, потому что я знаю, как сильно ты любишь хоккей. Я знаю, как это важно для тебя и что ты не можешь просто так бросить это. — Джерард, это не так просто. — Неправда. Когда дело доходит до того, что ты любишь, чем ты по-настоящему увлечен, это действительно просто. Если ты любишь хоккей так сильно, как я думаю, то ты поймешь, почему я не могу позволить тебе уничтожить самого себя. — Джерард, ты должен позволить мне сделать это. — Почему? — Почему? — переспрашивает Фрэнк. — Да, почему. Назови мне весомую причину. — Это личное, — отвечает Айеро. Джерард стонет и решает, что сейчас или никогда раскроет то, что он знает секрет Фрэнка, потому что ему нужно что-то сделать, прежде чем этот парень разрушит свою жизнь. — Фрэнк, дело в фигурном катании? Потому что, если это так, я уверяю тебя, что мне плевать, как и остальным парням, это не так важно, — это не совсем правда, но если это то, что он должен сказать, то он это сделает. Джерард будет угрожать любому, кто посмеет оскорбить фигурное катание Фрэнка. В глубине души Уэй знает, что дело не в этом. Знает, что это не может быть причиной его ухода. Но он не может поверить, что может случиться что-то настолько серьезное, что заставило Фрэнка принять такое решение. Хоккей — это все для него. Это видно по его глазам, это выгравировано на нем, как татуировка на спине. — Откуда ты…? — начинает Фрэнк, но потом отмахивается, потому что сейчас не время говорить об этом. Несмотря на то, что Джерард знает, что это неважно. — Дело не в этом, Джерард. Фрэнк даже не думает, что расстроен из-за того, что Уэй обо всем знает. Он так часто испытывал боль, что уже едва ли что-то может вывести его из равновесия еще сильнее. Правда в том, что это могло бы усилить боль в десятки раз, но Фрэнк не может беспокоиться об этом прямо сейчас. У него есть куча других, гораздо более важных проблем. — Тогда в чем? — спрашивает Джерард, выглядя так, будто в любой момент он встанет на колени и начнет умолять Фрэнка. — Мне просто нужно это сделать, — говорит Айеро и идет мимо Джерарда, потому что тот едва ли может отговорить его от этого. Он не может этого сделать — Фрэнк потратил дни, вынашивая это решение, уничтожая свою волю, и он не может позволить Джерарду уничтожить все его усилия. Он так сильно хотел, чтобы Уэй мог отговорить его от этого. Он знает, что не хочет этого. Знает, что сама идея об уходе из хоккея заставляет его хотеть сблевать. Но мысль об игре в одной команде с Морганом вызывает в нем аналогичное желание. Это дилемма, у которой нет решения. Он не может выиграть. Джерард не может его отговорить. Как бы он хотел, чтобы у него были все ответы на вопросы, но, к сожалению, это не так. — Нет, Фрэнк, стой, — произносит Джерард и инстинктивно хватает Фрэнка за запястье, чтобы попытаться остановить его, но Айеро от этого просто сходит с ума. Ладонь Уэя обхватывает его руку, не плотно, но достаточно крепко, чтобы помешать ему идти дальше, потому что Джерард не хочет, чтобы тот пошел к Тренеру и на самом деле покинул их. Но Фрэнк ломается при этом прикосновении. Он издает скулящий, напуганный звук и пытается освободить свое запястье любыми возможными способами. Он готов сломать себе руку, если это означает, что Джерард отпустит его. Уэй, не понимая, что происходит, никак не ослабляет хватку, что за несколько секунд вызывает у Фрэнка паническую атаку. Джерард слишком поздно понимает, в чем дело; он даже недостаточно крепко держит парня за запястье, но Айеро ведет себя так, будто его только что коснулись включенным утюгом. Фрэнк выворачивает руку назад, и Джерард отпускает ее в ту же секунду, когда понимает, что совершил ошибку, но уже слишком поздно. Айеро спотыкается, пытаясь убежать, а затем падает, врезаясь в стену, но не слишком сильно ударяясь; однако как только он оказывается на полу, то понимает, что не может дышать. И не в том смысле, когда у него проблемы с дыханием, и он лишь хрипит — он на самом деле не может дышать. Его горло словно закрылось, как будто вокруг него завязали петлю. Воздух не может пройти. Он даже не может вспомнить, как это должно быть. Фрэнк начинает задыхаться, а Джерард просто в ужасе смотрит на него, не понимая, что происходит. Он не уверен, что именно сделал не так; все произошло так быстро, что он даже не смог уловить момент, когда все развалилось. Джерард понимает, что у Фрэнка паническая атака, — он сам достаточно часто страдал от них, — но какого хрена это происходит прямо сейчас, он не знает. Айеро начинает плакать, прячет лицо в ладонях и прижимает колени к груди, ложась в позу эмбриона, после чего просто начинает рыдать, прямо там, в коридоре, как маленький ребенок, который упал и поранил себе колено на тротуаре. Он превращается в лужу прямо на глазах Уэя, и тот все еще не понимает, почему. Джерард наклоняется, желая сказать, что ему жаль, заверить Фрэнка во всем, в чем только нужно, чтобы тот успокоился. Он не уверен в том, что сделал не так, но он возьмет на себя полную ответственность за это. Может быть, давления от ухода и так было слишком много, а Джерард просто довел его до точки кипения. Он считает, что это, должно быть, как-то связано с этим. Он был слишком агрессивен, пытаясь не дать Айеро уйти, в этом есть смысл. В конце концов, по какой-то причине Фрэнк пришел к этому решению, и это наверняка вызвало много стресса. Будучи в такой ситуации, невозможно избежать эмоционального потрясения. Джерард кладет руку Фрэнку на колено, пытаясь утешить и показать, что ему жаль. — Не трогай меня, — огрызается Айеро, отмахиваясь от руки Джерарда, который смотрит на него, замечая вспышку злости на его лице, прежде чем к нему возвращается выражение страха и горя. Джерард сочувственно смотрит на него. Вероятно, есть вполне логичное объяснение поведения Фрэнка — ему просто нужно понять, что это может быть. Айеро взял себе несколько выходных, ни с кем не разговаривал и даже едва признал существование Джерарда прошлой ночью. Сейчас он говорит, что хочет бросить хоккей, который для него буквально все. В глазах Фрэнка загорается искра, когда он говорит об этом виде спорта или когда занимается им. Наблюдать за ним на льду — это как наблюдать за природной стихией. Даже то, как он сам смотрит за игрой, — это целая смесь неизвестности и тревоги. Фрэнк и хоккей неразлучны, как арахисовое масло и желе. Они не являются целыми друг без друга. Что могло заставить его хотеть бросить хоккей? Что на свете могло заставить его принять такое необдуманное решение? И что могло вызвать у Фрэнка паническую атаку от простого прикосновения? У Джерарда какое-то нехорошее предчувствие. В его голове раздается щелчок, как будто что-то наконец становится на свои места. Как будто нашелся недостающий пазл. Но Уэй не хочет, чтобы это открытие было правдой. — Нет, — говорит Джерард, качая головой, и смотрит на Фрэнка, наконец понимая, почему тот выглядит таким хрупким. Он не может перестать качать головой, как будто если он перестанет это делать, все станет более реальным. То, что он подозревает, испарится, и миру станет легче. Он не может перестать повторять «нет, Фрэнк» снова и снова, не желая, чтобы это было правдой. Не с Фрэнком, не с ним. Из всех людей. Его Фрэнк, который зажигает свечу внутри него, дарит ему тепло. Этого не могло с ним случиться. Это Фрэнк. Даже если он не любит Уэя в ответ, это ничего не меняет. Это не могло случиться с Айеро. С Джерардом, с кем угодно, но только не с ним. — Джерард, — говорит Фрэнк с отчаянием в глазах, и Уэй просто хочет обнять его, прижать к груди и сказать, что все будет хорошо. Но ему нельзя его трогать, он не может так с ним поступить. Он не может позволить кому-нибудь навредить Айеро, даже напугать его. Никогда больше. Джерард опускается на пол, чтобы посмотреть на него, быть с ним на одном уровне, и он хочет унести Фрэнка куда-нибудь в безопасное место, где он сможет выговориться, не переживая о том, что кто-то зайдет, но Уэй не может этого сделать, и это отстой. Джерард хочет избавить его от боли. Как будто, если он будет обнимать Фрэнка достаточно долго, позволит ему выплакаться, она просто исчезнет. Уэй никогда не ощущал такой сильной необходимости обнимать кого-либо, и хуже всего то, что он не может этого сделать. Он рискует причинить Фрэнку больше боли, а это последнее, чего тот заслуживает. — Скажи мне… — начинает Джерард, а затем оглядывается по сторонам, как будто у стен есть уши. Хотя он не может остановиться, как будто это убьет его. — Скажи мне, кто ранил тебя, Фрэнк. — Джерард, — говорит Айеро, качая головой. Это единственное слово, которое он может произнести прямо сейчас, потому что он чувствует себя так, будто все его тело бьется в конвульсиях. Будто он снова переживает ту ужасную ночь. Его мозг не перестает воспроизводить все на повторе, и он больше всего на свете хочет это прекратить. Но он не может, и его не покидает чувство, будто его сбил товарный поезд. Снова и снова. Сцена за сценой, момент за моментом. Он помнит, как его толкнули на землю, прижали лицо к кафельному полу, и так же хорошо он помнит все остальное. Ярко. Он также не уверен, как относится к тому, что Джерард обо всем знает. Часть его вздохнула с облегчением, потому что кто-то — Джерард — знает. На самом деле у него нет никакой эмоциональной связи с Брендоном. Он сочувствует ему, как и самому себе, но эта связь никак не делает их ближе друг к другу. Но Джерард совсем другой. Он лучший друг Фрэнка, и это делает его лучшим среди всех, кого он когда-либо знал. Он особенный. Джерард — плечо, на которое всегда можно опереться. Но в то же время, ему нельзя знать. Никому нельзя. Он этого не хочет, мечтает сохранить это в секрете, чтобы знал только он один. То, что Джерард знает, не приведет ни к чему хорошему. Он хочет унести этот секрет в могилу, но теперь самый близкий ему человек на всей чертовой планете, за исключением его матери, знает его самый большой секрет. И ведь ему даже нельзя рассказать обо всем своей маме, потому что она буквально устроит ад на своем пути. Джерард может сделать то же самое. Сейчас, когда Джерард смотрит на него, у него в глазах можно прочесть желание убивать. В нем видна ярость, жажда мести, все задатки для будущей войны. Он очень страстный человек, это было ясно с самого начала. Хуже всего то, что именно Уэй знает его секрет, потому что если он выяснит, кто во всем виноват, то, Фрэнк уверен, едва ли Морган сможет когда-либо нормально дышать. Айеро не хочет этого. Не то чтобы он не хочет, чтобы Морган ел через трубку до конца своей жизни, потому что это определенно мечта Фрэнка. Он просто не желает, чтобы они с Джерардом столкнулись с наказанием за это. Он хочет, чтобы Морган страдал, чтобы он толкал валун Сизифа на гору на всю оставшуюся вечность, но он не готов пожертвовать своей жизнью, чтобы это произошло. Убийство парня — это хорошо, пока не приходится проводить остаток жизни в тюрьме. Морган этого просто не стоит. — Фрэнк, — умоляет Джерард, так сильно желая обнять его, поцеловать, чтобы вся боль ушла. Хотя, увидеть голову того, кто сделал это с Фрэнком, на копье, он желает сильнее. — Джерард, никто не должен знать, — произносит Айеро, наконец вдыхая и выдыхая, хотя после этого и следуют всхлипывания. — Фрэнк, скажи, кто сделал это. — Нет, — Фрэнк качает головой. — Это не приведет ни к чему хорошему. — Но они сделали тебе больно, — говорит Джерард, и пламя вспыхивает в его глазах. Фрэнк видит это и все проблемы, которые возникнут, если Уэй все узнает. Он не особо злой или сильный человек, но Фрэнк может сказать, что если бы Джерард мог, то избил бы Моргана буквально до смерти. Как бы ему ни хотелось, чтобы этому ублюдку было больно, как бы сильно он ни желал увидеть фингал на его лице, кровавый нос и, возможно, пару выбитых зубов — он знает, что это не принесет ему никакой пользы. — Ничего нельзя поделать с тем, что случилось, — говорит Фрэнк. — Прошлое никак нельзя изменить. — Они заслуживают расплаты. — Но не так, как ты хочешь. — Фрэнк, — умоляет Джерард с болью в голосе, что Айеро удивлен услышать. Его поражает, что Уэй так о нем заботится. Его реакция совершенно отличается от той, какую он ожидал от того доброго Джерарда, которого он знает. Он задрот, страстный и полный тепла, но теперь он выглядит отчаянно нуждающимся в крови. Фрэнк не хочет поддаваться искушению. Он переживает за Джерарда, слишком сильно, чтобы позволить ему разрушить свою жизнь, преследуя Моргана. — Пожалуйста, просто забудь, — просит Фрэнк. — Он в команде, не так ли? — внезапно догадывается Джерард, чего Айеро не ожидал от него. — Вот почему ты хочешь бросить хоккей, да? — Джерард… — Фрэнк, если я не могу убить его, то, по крайней мере, дай мне выгнать его из команды, дай мне добиться его исключения, позволь мне… — Джерард, никто не должен знать, — произносит Фрэнк, качая головой и все еще плача; слезы текут по его щекам, как водопад, который он не может остановить. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, ни единая душа. — Даже чтобы заставить его заплатить? — спрашивает Джерард, несколько ошеломленный. Он считал, что Фрэнк хотел бы видеть этого парня поджаренным больше, чем кто-либо другой на планете; даже больше, чем сам Уэй. — Но если он заплатит, то мне придется сказать, почему. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что произошло, никогда, — говорит Фрэнк, не зная, как сформулировать свои мысли, чтобы это не казалось банальным. Дело в том, что это унизительно. Если бы все знали, то он стал бы парнем, которого изнасиловали. Он не хочет, чтобы это нависло над всей его хоккейной карьерой. А затем он вспоминает, что с сегодняшнего дня у него больше не будет никакой карьеры, и это заставляет его плакать сильнее. Это горькие слезы, и боль от них передается каждому, кто их видит. Сердце Джерарда разбивается десять раз подряд. Острая боль жестоко пронзает его. Увидеть страдающего Фрэнка — это как будто страдать самому. Это действительно одно и то же. Уэй не осознает этого, пока тот не смотрит на него со слезами в глазах. Ему не нужно было терять бдительность. Никто не должен видеть его слабость так явно, как Фрэнк видит прямо сейчас. — Джерард, — тихо бормочет Айеро сквозь слезы, стекающие по его лицу с поразительной скоростью, словно соревнуясь, которая из них быстрее капнет на пол. — Фрэнк, мне просто так жаль, — Джерард качает головой. — Мне невероятно жаль. Не задумываясь об этом, Фрэнк хватает и обнимает Джерарда, полностью растворяясь в нем. Это не совсем романтично, и Уэй еще не сошел с ума, чтобы думать об этом. Это такое объятие, в котором Айеро нуждается уже несколько дней, и только сейчас ему выпал шанс получить его, что делает его хватку сильнее. Фрэнку нужно обниматься прямо сейчас; потребность в чьем-то тепле перевешивает страх физического контакта. Он нуждается в Джерарде больше, чем в чем-либо еще на свете. Он единственный, кто может дать ему то, что нужно прямо сейчас, единственный, кто может его обнимать. Джерард обнимает его в ответ, думая про себя, что он никогда не отпустит Фрэнка, ни за что. Никогда больше. Это доходит до Фрэнка прямо сейчас, когда он тонет в чужих объятиях. Он пытается бросить хоккей. Единственное, что дает ему силы жить. Его все. Он пытается бросить хоккей. Бывали дни, когда он возвращался домой из школы после того, как его запирали в шкафчиках, игнорировали сверстники, и он сидел один за обеденным столом. Он приходил домой, надевал коньки и позволял им избавить его от боли. Бывали снежные дни, когда Фрэнк и Хейли чистили весь лед на пруду у своих домов, после чего вместе учились новым трюкам или совершенствовали те, которые уже знали. Бывали ночи, когда Айеро не мог уснуть, он сбегал из дома, а пруд был его катком. Деревья были толпой вокруг него, а Фрэнк, ну, был Уэйном Гретцки. Айеро слышал свое имя по утрам по школьному радио, когда его поздравляли с тем, что накануне он привел свою команду к победе. Его лицо было единственным важным на всех хоккейных фотографиях в школе и в газете. Его хвалили за мастерство, когда он покупал продукты. У него был целый гребаный стенд, посвященный ему одному. Когда он забивает гол, он будто летит. Это кайф, которого нельзя достичь при помощи любого наркотика. Когда его команда выигрывает, это напоминает чувство, будто они выиграли целый сезон; вроде небольшая победа, но они составляют для него целый мир. Просто находиться на льду, играя против другой команды, — особенно хорошей, которая не сдается без боя, — подпитывает его. Ничто не заставляет его чувствовать себя более живым, как лед под коньками. Ничто в этом мире. Фрэнк задыхается, в отчаянии и истерике. — Я не хочу, Джерард, я не хочу. — Как это могло занять так много времени? Как такое возможно, что он позволил себе забыть? — Фрэнк, все в порядке, тебе не нужно этого делать. Тебе не нужно никому рассказывать. Тебе не нужно играть в хоккей, все нормально, я понимаю, — он действительно имеет это в виду, всем своим сердцем. Фрэнк не должен делать то, чего не хочет; не после того, что с ним случилось. Если он не уверен, что сможет играть в хоккей, тогда нахуй это. — Нет, Джерард, — говорит Айеро, качая головой, и отстраняется от Уэя настолько, чтобы иметь возможность смотреть ему в глаза, которые не настолько красные и заплаканные, как у него, но все равно обнажают его слабости. — Я не хочу уходить, Джерард. Я не могу. Я-я люблю хоккей. Я люблю это, Джерард, хоккей… это мое. Уэй не знает, доволен ли он решением Фрэнка. На него не нужно давить и заставлять делать то, чего он не хочет. Если он думает, что больше не сможет играть в хоккей, или если он не хочет, то это даже не обсуждается. Но в глазах Фрэнка что-то есть — страх, который не сравнится даже со страхом перед Морганом. Он боится жить без хоккея так же, как и боится жить вместе с ним. Он никогда не жил без этого спорта, как он может просто бросить его? Однако Джерард его понимает. У Фрэнка все отобрали. Его чувство безопасности, счастье, будущее. У него не могут точно так же отнять и хоккей. Айеро нужно сохранить некую часть себя нетронутой, и, учитывая, что это самая большая его часть, позволить ей умереть означало бы, что Морган победил. — Делай, что должен, Фрэнк, — произносит Джерард, глядя в глаза парня и касаясь его лба своим. Они сейчас так близки, между их губами едва ли есть дюйм. Было бы так просто уничтожить это расстояние. Джерард может ощутить дыхание Фрэнка, рваное и короткое. — Он не может забрать еще и хоккей, — твердо говорит Айеро, несмотря на слезы, текущие по его щекам и неуверенность в его голосе. — Тогда покажи ему свою силу, — шепчет Джерард. Фрэнк кивает, прежде чем снова рухнуть, утыкаясь головой в шею Уэя и не боясь позволить себе быть уязвимым. Джерард закрывает глаза, прижимая парня к себе и разрешая ему все. Как бы трудно ни было им обоим, они должны быть здесь: Фрэнк в объятиях Джерарда, и Джерард в объятиях Фрэнка.