Аудиенция (сборник по "Изгою")

Кабинет поражал воображение. В первую очередь — кажущимся хаосом. Во вторую — изощренной, но рабочей системой каталогизации всего того, что громоздилось на столах, шкафах и опасно прогибающихся полках стеллажей. Гален опустил взгляд, рассматривая ковер, и беззвучно хмыкнул. Орсон был верен себе и по-прежнему любил играть в игры. Захламленность кабинета и некоторая потрепанность всех присутствующих вещей работали на создание у любого посетителя правильного впечатления: редактор — занятой и загруженный работой человек, но при этом подверженный всем обычным страстям. Многих авторов убеждало именно это — обычность. Доступность. Понятность. — Собираешься поставить моему ковру диагноз? — Орсон вышел из закутка за стеллажом и поставил на стол два стакана. — У него наверняка невроз. Вчера, например, его поливала слезами одна очень симпатичная, но, увы, бесталанная барышня. Некоторые люди в принципе не способны понять разницу между детективом и любовным романом. — Неужели красота дамы не искупила ее недостатки? — Гален сел в кресло для посетителей, поерзал, изучил стоящую на столе табличку с надписью «Орсон Кренник, ведущий редактор отдела детективной прозы» и только после этого отхлебнул густого терпкого вина. — Надо же, ты все еще помнишь… — Разумеется. Твои алкогольные пристрастия всегда были достаточно специфичны, — Орсон широко улыбнулся. — К несчастью, красота дамы не искупила отсутствия мозгов в ее хорошенькой головке. А с годами я стал… придирчив. Гален лишь возвел глаза к потолку. Похождения Кренника вошли в городские легенды. А количество соблазненных девиц уже тогда перевалило за сотню. — Я узнал о твоем возвращении неделю назад. Ты насовсем или как получится? — Орсон повертел свой стакан в руках. — Твой отъезд… я понимаю, что тебе наверняка неприятно об этом говорить, но ты тогда даже не попрощался. Просто исчез. — Все дело в Лире… я упустил развитие ее болезни, думал, что терапия дала устойчивую ремиссию, — Гален говорил через силу, упорно глядя на свои колени и сжимая стакан обеими руками, — а оказалось, что главный кризис был впереди. Мне пришлось бросить все и сорваться вслед за ней — сбежавшей из дома в ночной сорочке и со спящим ребенком на руках. А ведь была уже глубокая осень. В итоге… в итоге Джин от стресса онемела, а Лира умерла через год в лечебнице, так и не придя в себя. Орсон изумленно охнул. — Боги, я не знал! Если бы… — Разумеется. Не те подробности, которыми стоит делиться, — Гален снова отхлебнул вина и поморщился. — Блестящая карьера, сотни психологических портретов и такой провал! Прозевать острый психоз у собственной жены, а после свалиться в депрессию на шесть лет. Я даже не пришел на ее похороны. Не смог… — Но теперь-то все в порядке? — Орсон протянул руку через стол. Гален секунду непонимающе смотрел на раскрытую ладонь, а после крепко ее пожал. — Почти. Работать с людьми мне запретили, так что теперь я чистый теоретик. Научные статьи, разработка университетского курса лекций и прочее. — Не думал заняться писательством? У тебя неплохо получалось раньше — разоблачения чиновников, их фальшивых диссертаций, выявление заказных работ. В ответ Гален сделал таинственное лицо, вытащил из стоящего у кресла портфеля тонкую стопку бумаг, положил на стол, подтолкнул к Орсону и приглашающе кивнул. — Детектив? — Тот неверяще уставился на титульный лист. — Дело «Садовода»? Но его же так и не раскрыли. Таркин с горя даже ушел с поста главы полиции, подавшись в политику. Счел, что проблему надо решать на другом уровне. — А ты ушел из журналистики. Орсон фыркнул, зашуршал страницами, пытаясь скрыть неловкость. — Знаешь, не хотел прочитать однажды в колонке уголовной хроники про себя самого, найденного в каком-то сарае с кактусом во лбу. — Это были мхи и суккуленты, — мягко поправил его Гален. — Думаешь, хоть кто-то из читателей способен уловить разницу? — Орсон замер над листом, разглядывая ровные строки и отчаянно не желая понимать написанное. Признавать, что его догадки были верны. Он действительно ушел из журналистики сразу после дела «Садовода». Только причина крылась не в страхе за свою жизнь — за пять первых лет работы Кренник успел побывать в таких местах, в которые избегали соваться даже слуги закона. Но это дело… Двадцать шесть тел, еще живых, а не трупов, как гласила официальная версия, найденных за время расследования в нескольких тщательно обустроенных убежищах с особым микроклиматом и медицинской аппаратурой. Двадцать шесть произведений искусства, в которых живая плоть и выбеленные, обработанные специальным составом кости отделенных конечностей служили лишь обрамлением для подчеркнуто простых композиций из крошечных растений и гладких камней. Таркин показал ему записи. Те, которые видели только агенты и точно не видел консультировавший их Гален. Со всеми крупными планами и подробностями: раздробленными, вывернутыми суставами, опутанными тонкими усиками воздушных корней тропических орхидей; пульсирующими в такт попискивающей аппаратуре органами, сквозь которые уже прорастали новые побеги; вскрытыми с хирургической точностью трахеями, в которые, кроме дыхательных трубок, были вставлены стебли цветов. Симфония медленного умирания, записанная безразличными ко всему камерами. А еще были глаза. Целая банка, наполненная плавающими в консервирующем геле глазными яблоками. Орсон моргнул и усилием воли заставил себя прочесть следующий абзац: «Я искал, искал вновь и вновь, но так и не находил той чудесной, яркой синевы, которой наполнялся взгляд моего лучшего друга, когда он был действительно счастлив. Мне казалось, что когда я смогу создать нечто действительно достойное, то сумею и поймать этот ускользающий цвет. Зафиксировать его, сохранить не только в памяти, но и буквально, физически. Так, чтобы он всегда был рядом. Всегда радовал…» Орсон осторожно сложил страницы в прежнем порядке, выровнял края и отодвинул от себя всю стопку. — Ты ведь знал, что я догадался. Еще тогда знал. Гален, все это время неотрывно буравивший Кренника взглядом, медленно кивнул. — Но тебе мешала Лира, которая догадалась тоже. И… не оценила. — Орсон взял свой стакан, поднес к губам, отпил немного и слизнул застывшую на губе каплю. — Ты ведь понимаешь, что произойдет, когда это напечатают, Гален. — Ты будешь счастлив. — Нет, дорогой мой, счастлив я буду в другом случае. — Орсон поманил Галена к себе, поймал за лацкан и заставил наклониться через стол. Так интимно близко, что их тени, отбрасываемые настольной лампой, смешались, слились в одну. А зрачки Галена вдруг сжались в точку от мгновенной острой боли. Но Орсон не отвел взгляда, позволив бывшему другу в последний раз насладиться столь любимым им цветом, так и не потускневшим с годами. После чего разжал пальцы, позволив тяжелому телу рухнуть вниз, глухо стукнув о столешницу рукоятью загнанного под ребра ножа для бумаг. Протянул руку и вдавил клавишу селектора. — Птерро, свяжите меня с губернатором Таркином.