***
Татиана сидела прямо на земле возле ворот, прижавшись холодной стене. Она крепко крепко зажимала ладошками уши, чтобы не слышать этих криков, стонов, молящих о помощи. Крики почти смолкли, и кони перестали ржать, лишь тогда она отжала уши, не отнимая ладоней от них. Вроде тихо. Слышно иногда ржание коней, и еле слышное дыхание людей. Живых. Тати выпрямилась, убрала руки, отряхнула платье, поправила платок на голове, подтянула пояс. Сглотнув, девушка медленно пробиралась через слякоть и лужи, окрашенные в багряный цвет. Она ловко огибала, обходила их, стараясь не сильно запачкать обувь. Тати шла к цели. Она шла к церкви, на которой все еще красовался крест. Он отличался совсем немного от тех привычных, которые она знала. Но это были символы Бога. Ее Бога. Бога, которого она знала, которому должна была быть вверена по исполнению ей 16 лет. Это было бы, если бы не набег на ее земли. Она была предназначена Богу. По крайней мере так говорили старейшины ее народа. Одна из дочерей должна была. И выбор пал именно на старшую из сестер. Тати так воспитывали, с осознанием уже определенного будущего. Молитвы были ее песней, ее днем и ночью, ее будущем, ее судьбой. Девушка от ужаса прикрыла разрумянившиеся щеки ладонями. Ее худы ножки перешагивали трупы монахинь, прихожан, взрослых и детей. Она не видела викингов-братьев, которые сидели, прислонившись к холодной стене, отдыхая после боя. Ее фигурка скрылась в полутьме собора. Братья замерли. Она и вправду была храбра: во время путешествия по морю не проронила почти не слова. Она не жаловалась, ни роптала, ничего не просила. Визг пронзил глухие стены церкви, пронзил эти частые хрипы умирающих, пронизывал выдохи запыхавшийся викингов. Братья переглянулись. Уббе даже чуть передернуло, Хвитсёрку стало не по себе, и он опустил голову. А Ивар… тот ухмыльнулся. — Значит, красиво. — шепнул он чуть слышно. — Оценила мое творение?! — уже громко крикнул по направлению к церкви. — Нравиться?!***
Ивар рыкнул от удовлетворения, перевернулся на живот и пополз по направлению к входу. Он довольно быстро оказался на пороги церкви, еще раз осмотрелся по сторонам, оценив свое творение. — Нравиться? Йорк мой теперь! МОЙ! И все что здесь есть мое. Хохот викинга разнесся по закоулкам церквушки. Тати дрожала. Она не знала почему. Может от ужаса увиденного, а может от осознания, в чьих руках она находилась. Ивар подпол ближе к алтарю и умастился на него. Тати не смотрела на него, она не смотрела на того монстра, она не смотрела на человека, не только убившего сотни человек, но и на человека, растоптавшего кресты, иконы, да все, что казалось незыблемо свято. Она развернулась и вышла прочь, от смеющегося ей вслед викинга. Она не видела, как на алтарь поместили свечи, не видела, как поставили черепа, а распятья завесили черепами животных. Она не видела, как к Ивару привели рабыню, которая вышла из церкви свободной. Она не видела. Эти дни Тати провела в маленьком домике, подальше от всего этого, в молитвах и слезах. Он не приходил. Некогда видно. Да это и к лучшему. Пару раз заходил Уббе, спрашивал как дела. Но Тати ограничилась лишь короткими и однообразными фразами.***
И еще одна битва прошла без нее. Тати не пряталась, не пугалась. Она монотонно продолжала делать свои дела в этой хибаре. И тогда казалось, что это весь ее мир. Она слышала крики, но особенно один запомнила хорошо: тот глубоко врезался в ее мысли. Позднее, прокручивая его в голове, каждый раз заново, поняла, кому он принадлежал. В голове одно и то же: ни слышать, ни видеть, ни знать. И что там происходит плевать.***
Прошло еще некоторое время, и мертвую тишину пронзил смех. А потом и хохот толпы. Затем последовала тишина, которая длилась до темноты. Тати аккуратно пробиралась по уже притихшему Йорку. Улицы пусты: видно все трупы были уже вывезены за приделы города. Факелы тускло освещали дорожку и стены домов. Просто она уверена в своих действиях. Мужской разговор доносился все из той же церкви. Голоса явно спорили. Громче всех кричал Ивар и Уббе, это было и так понятно: они вечно ссорятся. Братья в порыве ссор и угроз друг другу не заметили ее прихода. Она стояла за колонной и смотрела: Уббе и Хвитсёрк были побиты. Странно. Боевых кличей не было, ни шума толпы при драке, ни разрушающихся заборов или деревянных конструкций. Интересовало, но спросить не решалась. А зачем? Заметят, начнутся придирки Ивара и грязные намеки Уббе. И это при живой жене. Шум и ругань стихает, когда все-таки ее замечает сам Ивар. — Хах, кто нас решил посетить то! Моя рабыня. — Нет. — Ну, все. Тати нас посетила. Столько дней ни слуху не духу, заперлась в хибаре, обиделась, молчала. А тут поглядите — ка вышла. Он спрыгнул с алтаря, на котором раньше возвышались кресты и Библия. Спрыгнул! Тати впервые увидела сие действо. Он медленно, опираясь на палку с ручкой, верно шел прямо к ней. Когда Ивар поравнялся, то взглянул на нее сверху вниз. Пусть не на много, но вниз. — Тебе нравиться город, рабыня? Молчишь? А вот мой братец Уббе хочет кинуть меня. Да да, ты не ослышалась. Уббе испугался. Наверное. Ивару было плевать на реакцию за спиной. Все внимание сосредоточилось на ней. Той, которую он так долго не видел, над которой так долго не издевался и не унижал. — Его право. Главное, что ты меня не покинешь. Мои рабы должны быть со мной до конца. М-м? — Рабы может и должны… — Ты уже озверел, и это переходит все грани дозволенного. — Уббе пролетел мимо брата, чуть толкнув его плечом. — Кто со мной? Вперед. — крикнул старший уходя из церкви. — Брат! — Хвитсёрк ринулся было за ним, но младший остановил. — Не стоит. Только если ты не с ним. — утвердительно кивнул младший, — Завтра, когда все закончиться, я приду к тебе, рабыня. — кинул фразу Ивар, не смотря на собеседницу.***
Тати пела. Тихо, себе под нос, но пела. Почему? Она и сам не могла себе ответить. Ближе к вечеру, в дверь ее домика постучали. Уж ни Ивар стал таким любезным? Вряд ли. — Тати ты одета? — голос знакомый. — Хвитсёрк? Да, заходи. — Я хотел только сказать… — Зачем? — Чего? — тот мотнул головой и удивленно взглянул на девушку, сидевшую в уголке. — Зачем ты спрашиваешь, если меня считают здесь рабыней? — Ты ошибаешься. Ивар так считает. Я нет. — Удивительно. Обычно кротость — нрав и удел младших. Отчего такая покорность? — Не покорность. Уважение и доверие. Не ожидала такого от «варваров»? — Точно. Не ожидала. — Хватит. Я пришел сказать, что в битве Ивар пленил какого-то христианского священника. — Ты думаешь если я христианка, я должна знать их всех? К тому же я не католичка. — Я не разбираюсь в именах и тонкостях ваших Богов. — Я поняла. Я приду посмотреть на вашу «добычу». Хвитсёрк вздохнул. Наверняка Ивар даже не знает о том, что его старший братик пришел просить ее появления. Значит порадует? Этого страшного варвара порадует ее присутствие? Надо насолить и придти. Тати посмотрелась в маленькое зеркальце на ручке, которое небрежно было забыто в тряпье, в одном из сундуков в этом домике. Красивая. Ничего так. Волосы уложены красиво, но, увы, никто не увидит. Позлить его надо. С этим чувством нарастающей удовлетворенности, Тати смело открыла дверь. Скрип этой двери привлек всеобщее внимание. У одной из колонн стоя на коленях, оперившись одной связанной рукой об нее же, находился человек. Не чем не примечательный, не слишком высокий, с короткими волосами, на шее цепочка с крестом. — Заходи, смотри кто у нас в гостях. — последнее слово Ивар произнес язвительно, с насмешкой, в своей излюбленной издевательской манере. — Это священник, моя дорогая. Представляешь. Священник — воин. Это большая удача. Хёхмунд. Его звать так. Забавное имя, правда? — Епископ. — Что? — Ивар переспросил Тати. — Епископ. Я слышала о нем. Это Епископ Хёхмунд. — Ты умная. Очень. — Твоя жена? — донесся голос от пленника. — Нет, не жена. — Наложница? Ивар хохотнул, будто это все игра. — Нет, не угадал. Рабыня. — Рабов нет. Есть лишь плененные. — Это ты так думаешь. — Ваше Преосвященство, простите их, ибо они грешны. Тати склонила голову и подошла настолько близко, что Ивара это напрягло. — Прощение даст нам лишь один Бог, дочь моя. Ты христианка? — Да, Ваше Преосвященство. Ивар встал и выпрямился. — Ты?.. Ивара Тати давно не видела. И он стоял. Стоял прямо, на своих ногах, опираясь лишь на палку правой рукой. — Как видишь. Я смог, сумел. — Да ты большой выдумщик. Даже скорее изобретатель. — Этому меня учил лучший. Флоки. Он учил меня с малолетства. Он заставлял мыслить иначе, по-другому, видеть глубже, думать дальше. Ему все удалось кроме одного: он не смог научить сдерживать гнев. А отец сказал, что это и не нужно. Я уникален этим. — Все возможно. Ивар хотел было возразить что-то. Но опешил ее согласием. — Чего? — Возможно все. Уникальность есть в каждом, нужно ее только разгадать. — Смирение? — Смирение не лучший выход из сложившийся ситуации, дочь моя. — вмешался Хёхмунд. — Не тебе решать ее судьбу! — гаркнул Ивар. — И не тебе. Судьбы вершит лишь один Бог. — Тати, уйди к себе. — Ого, вот это да! Я уже не рабыня, не «заткнись», а Тати. Приятно, что ты выучил мое имя. — девушка усмехнулась. — Именно. К себе иди. Я приду. Последнюю фразу Ивар выкрикнул громко, наверно, чтобы все его войско и брат думали, что она и вправду делит с ним ложе. Пусть что хотят, то и думают. Даже внутри у нее было спокойно. Почему? Сама не могла ответить на этот вопрос. Может, привыкла и смирилась? Она уже задула свечи, но все сидела у маленького кошечка, которое было заделано лишь тряпкой, которую Тати вынула. Воздух заполнял ее жилище медленно, но становилось прохладно. Скрип входной двери не нарушил ее позы, но заставил затаить и без того тихое дыхание. — Холодно. Замерзнешь же. Чего огонь потушила? И если бы ни низкий силуэт в дверях, можно было подумать что это Хвитсёрк. — Не холодно. Шелест приближался. Полз Ивар шумно, задевая в темноте мебель, сено, и другие предметы, которые стояли и лежали на полу. Наверняка он ругался в своей голове, но вида не подавал. — Чего не на ногах? — Шутишь? — Нет, серьезно. Где железные оковы? — Лежат. Ноги должны отдохнуть. — Больно? — Да, натирают… немного. Молчание повисло в темной комнатке. Ему нечего было сказать, а Тати мялась, ведя незримую борьбу — разума с сердцем. Подойти? Помочь? Или наплевать и дальше «дуться». — Хочешь, я смажу потертости мазью? — А у тебя есть? — Есть. Меня одна старушка научила, когда мои руки были перетерты веревкой. — Хорошо. Я тогда огонь разведу. — Ивар можно сказать, просто духом воспарял и ему эти ощущения понравились. Тати держала баночку в руках и окунала в нее чистый платок. — Штаны спускай. — приказным тоном выпалила девушка. — Домогаешься? — Еще чего! — она улыбнулась калеке. Ивар тоже улыбнулся. Сказывалась усталость. Не было ни сил, ни желания ругаться и спорить. Тут тихо, тепло, глаза закрывались, и было все равно. Уже все равно. Прикосновения были терпкими, нежными. Жар ее пальцев ощущался даже через ткань. — Щиплет? — Нет, терпимо. — Так и должно. Лекарство не должно быть вкусным или безболезненным. Они замолчали. Оба. Она даже закончила перевязку, а слова так и не приходили на ум ни тому, ни другому. — Не ругаться, это здорово. Правда? — Что? Я не ругался. — Я про это и говорю. Можно просто попросить, я сделаю. Ты человек, я человек. Мы не такие уж и разные. Мы хотим жить, хотим кушать, хотим стремиться к чему то и любить. Правда? Ивар чувствовал, что краснеет. Чувствовал бессилие и неловкость. А он не любил эти чувства. — Я пойду. — Не хочешь выпить? — А у тебя есть? — Завалялось немного. — Хочу. ТЫ будешь? — Нет. Мой Бог не одобряет хмельные напитки. И прошу не заставлять меня. — Не буду. Ты хорошо мне залечила ногу. Мне хорошо. Почти не болит. — Вот и славно. У меня остался ужин, хочешь доесть? — Давай, перекушу.***
Ивар проснулся от того, что его лицу стало тепло. Открыв окончательно глаза, понял, что он спит на той подстилке, что и сидел вчера вечером, когда кушал. В хижине никого, лишь небольшой луч света из оконца почти под потолком, который его и разбудил. — Эй, Тати? Ты где? Никто не отозвался. А чего он ждал? Рабыня рядышком? Глупость? Дверь хлопнула, и девушка появилась на пороге. — Где была? — Опять разражен? Кто обидел? Только проснулся. Кормила вашего пленника. — Я тебе не разрешал к нему ходить. — Хочу и хожу. Тебе уже говорила: я не рабыня. Викинг рыкнул и тут же осекся: — Не в этом дело. Вдруг он опасен? Вдруг он ранит тебя? — Чем? Ложкой? Блюдом? Я благодарна за заботу. Только вряд ли священник обидит меня. — Но все же. Если ты… — голос совсем стих — Если ты захочешь повторить это, то пусть кто-то будет рядом из моих людей. Может тебя он обидеть не захочет, но чтобы его освободили, он может взять тебя в пленники и угрожать этим мне. — Что? Что я слышу? Тебе не все равно убьют рабыню или она останется жива? Священник то важнее. — Нет… — пауза затянулась. — Не важнее. — Спасибо. — Тати даже запнулась. — Я очень рада. — Почему? Почему? — Бог велит любить всех, не зависимо от религии и поступков. — Кто твой Бог, чтобы всех любить? — Он создатель. Он отец, муж, брат. Он вера, любовь и надежда. На вере держится душа, любовью полно сердце, надеждой живет разум. — Я не знаю о душе. Совсем ничего. Флоки говорил, Бьерн говорил. Они знали священника Ательстан. Его отец привез в Каттегат в качестве раба. Флоки говорил, что отец даже принял его веру. Но мне в это с трудом вериться. — Почему это? — девушка подсела к нему на лежанку. — Ну, он никак не изменился. Рагнар Лодброг великий викинг. И остался им до конца. — Хёхмунд священник, но это не мешает ему идти в бой и верить в Бога. — Тоже верно. Ты хочешь этим сказать… — Я хочу сказать, каким бы не был твой отец снаружи, его душевный драккар всегда плыл по волнам смятения, но твердой веры. Он умирал с любовью в сердце и к Богу. — Тут ты не права. Он шел на смерть, зная, что его сыновья отомстят. Мне не нужно больше слушать. — вскрикнул Ивар. — У викингов не души. И после смерти мы попадем в Вальхалу к великому Одину и пируем за его столом. Ваш Бог сажает за стол собой? — Не сажает. Бог обнимает нас и отпускает грехи. ОН дарует сады, реки, животных, он дарует блаженство и чистоту. ОН дарует рай, прощение нашей душе. — У меня нет души. — Шепнул Ивар и пополз к двери. « А он не такой уж и дикий» — подумала Тати.***
Несколько дней от Ивара не было ни слуха, ни духа. О чем думает после того разговора? Вопрос не давал покоя девушке. И вот какого черта ее дернуло к нему пойти? Тати довольно быстро оказалась у той церкви, где и обитал Ивар последнее время. В церкви его не оказалось, да и не было никого. «Не судьба» — подумала Тати и, взяв из своего домика ведро, направилась к реке. У самого берега, совсем крошечная фигура чуть испугала Тати. — Присоединяйся. — услышала она знакомы голос. — Я тебя не узнала, Ивар. — сердце, конечно, чуток сжалось от холода. — Испугалась? — Признаться честно: немного. — Это хорошо. — В чем же? Я бы не смогла себя защитить. И со мной могли поступить бесчестно. — Иди ближе. У меня есть подарок для тебя. Очень хотелось съязвить: «От тебя?», «Да быть не может!», «Откуда такая щедрость?». Но Тати прикусила нижнюю губку и послушно подошла к сидящему Ивару. — Садись рядом. — парень похлопал по траве. «Подчинилась» — и эта мысль вновь согрела и обожгла его давно уже затвердевшее сердце. — Давай скорее подарок. — Тати так улыбнулась, как будто была его другом с детства. Так, как будто они седели вместе на камнях отвесных скал и смотрели на море; или в чистом поле бегали среди ржи и пшеницы; или валялись на сеновале под звездами. Ивар улыбнулся так, как только он умеет. Вынув тряпичный сверток, левой рукой развернул его. — Нам придется вернуться в Каттегат… Это для защиты. Кинжал… Это был кинжал. Кинжал. — Я не всегда… — Ивар запнулся и сглотнул. — Я не смогу быть все время рядом. А наши женщины сама понимаешь, войны. Они могут постоять за себя. Ты нет. И не возражай. Ты остра на язык. Мечем владеть не умеешь. Хвитсёрк и я. Всем, кому ты можешь доверять. — Значит вернемся. — вздохнула Тати, вертя острое оружие. Это наверняка Ивар точил. Он любил оружие. Это уже поняла Тати. И точил всегда сам. Не доверял никому. — Да. Надеюсь ненадолго. И все равно. Ты будешь слушаться. Поняла? Ивар приподнял кончиками пальцев ее лицо за подбородок и взглянул прямо своими голубыми в глазами в ее, такие же. — Почему они голубые? — шепнула на выдохи Тати. — Кто? — Твои глаза. Я же видела, что они серые. — Бывает. — усмехнулся тот. Девушка почувствовала, как его передернуло. Неприятно значит. — Почему? Это что-то значит? — Это значит… Мои кости становятся хрупкими. — Не понимаю. Как это? — Моя мать, обладала даром. Она следила за моими глазами. Когда они становились голубыми, ярко голубыми, мои кости ломались. Я страдал. Боль невыносима. — И сейчас? — с испугом и жалостью в голосе, спросила Тати. — Сейчас меньше. — Позволь помочь. — девушка схватила его за кончики пальцев и сжала их. — И как ты сможешь? Ты ведьма? — Нет. Я говорил, что многое могу. Позволь отлучиться в лес. Я найду, что нужно для отвара. — Это опасно, Татиана. — Я знаю. И что? Я готова помочь. — Извергу? Варвару? — Даже ему. — усмехнулась девушка, вставая на колени и чуть возвышаясь над викингом. — Иди, но… Но… Вернись. — выдохнул он последнее слово. — Вернусь, конечно. Я же еще не видела твою душу открытой. — Опять ты… Нет у меня души. — Об этом даже ты не знаешь. Но как я ее только найду, покажу тебе. Тати засмеялась, заткнув кинжал за пояс, легкими движением руки.